митингах. Он тщетно пытался расшевелить равнодушных участников войны, но
они сердито отворачивались от него. Они на него злились: ведь он напоми-
нал им о том, что каждый из них предпочел бы забыть, и под руганью мно-
гие прятали смущение. Массой уходил с этих собраний измученный, задыха-
ясь от боли, от бессильной ярости, мозг у него пылал. В довершение всего
бессонница сводила его с ума. С предельной отчетливостью, точно в галлю-
цинации, видел он возвращение войны, которую делали неизбежной лицемер-
ный и грабительский мирный договор и безучастность французского народа,
поощрявшая зло. Он не мог примириться с мыслью о возрождении ада, из ко-
торого вырвался всего три года назад. Моральное предательство, на кото-
рое пошел его народ, лишало его существование всякого смысла. Он ничего
не мог сделать. А если бы и мог, то за кого стал бы он бороться? За этих
предателей? За тех, кто предал, свое дело, свой класс? За этих трусов?
Однажды ночью, когда его душили кашель и отчаяние, он старым солдатским
ножом перерезал себе горло.
Марк нашел его лежащим на тюфяке, который набух от крови, как губка.
От Массона осталась лишь оболочка. Судорога свела его рот, все еще прок-
линавший предательство тех, кто остался в живых...
И именно в этот день на улице, недалеко от своего дома, Марк встретил
мать. Она шла навестить его. Он не увидел печати усталости на ее лице,
кругов под глазами; он увидел ее улыбку. Она принесла ему два билета на
концерт и заранее радовалась, что послушает хорошую музыку вместе с сы-
ном. Счастливая, запыхавшись от быстрой ходьбы, она сообщила ему об
этом.
Он подскочил, насмешливо посмотрел на нее и, сунув руки в карманы,
сказал: "Нет!" Аннета не поняла, в чем дело, - она подумала, что у него
какая-нибудь связь и он не хочет ей рассказывать. Она сказала уступчиво:
- Если ты хочешь пойти с кем-нибудь из друзей, так возьми оба билета,
малыш! Я пойду в другой раз.
Он вырвал у нее билеты из рук, скомкал и бросил в канаву. Сдержива-
ясь, чтобы не крикнуть, он прошипел:
- Я ничего не хочу от тебя! Улыбка у Аннеты застыла, сердце сжалось.
Он не дал ей говорить:
- Не хочу ничего, что идет от этого негодяя, от этого убийцы... Я
знаю, чей хлеб ты ешь...
Она попыталась оправдаться:
- Мальчик мой, не суди, не выслушав!.. Я честно зарабатываю свой
хлеб...
Она ласково взяла его за руку. Он резко ее отдернул.
- Не трогай меня!
Она посмотрела на него. Его била нервная дрожь.
- Мальчик мой, ты сошел с ума!
Он крикнул (он был похож на злую собаку, которая рычит, вытянув мор-
ду), крикнул ей прямо в лицо, чтобы не услыхали прохожие:
- У тебя руки в крови!
Повернулся к ней спиной и большими шагами пошел прочь.
Аннета стояла как вкопанная, опустив руки, и смотрела ему вслед. Ос-
толбенев, она старалась проникнуть своим ясным взглядом в этот взрыв не-
нависти и различала в нем элементы fas atque nefas... [114] Скрытая рев-
ность... Она плохо понимала этот мелодраматический выпад. Она взглянула
на свои руки - руки машинистки: на них были чернила, а не кровь, она не
видела крови Массона, в которой были испачканы руки ее сына...
Она грустно улыбнулась, пожала плечами и ушла...
Если бы он знал, какие у нее взаимоотношения с Тимоном! Но как ему
объяснить? Были ли они достаточно ясны ей самой? Что она делала на этой
галере, в чуждой ей войне корсаров, среди хищников, воевавших за то,
чтобы овладеть землей, водой и воздухом, которыми жили они, ее сын и
миллионы скромных тружеников? Ей хотелось видеть. Глаза ввели ее в соб-
лазн, и хотя ей было противно, она все же оказалась втянутой в игру.
Когда она думала об этом (не днем - днем думать некогда было: очень ред-
ко по ночам: от усталости она спала, как пьяная; нет, изредка, время от
времени, в бессонные минуты... Ужас, страх... "Что я делаю?.. Куда, я
иду?.. "), когда она думала об этом, она сама себе казалась следопытом,
забравшимся в джунгли. Следопыт заключил соглашение с крупным зверем и
укрывается за его спиной. Он наблюдает, за схватками чудовищ; его судьба
связана с судьбой страшного зверя, который прокладывает себе дорогу
сквозь лес, стоящий стеной, и топчет тигров и удавов. А она кричит зве-
рю: "Опасность справа! Опасность слева! Подними хобот! Дави! Бей!" И
всякий раз она бывает на волосок от того, чтобы тяжелая лапа не раздави-
ла ее самое... Постоянное ощущение опасности освобождает Аннету от ее
обычной щепетильности. Она думает об одном: "Выбраться бы из лесу..." А
в этом лесу - теперь она это понимает - запуталась не она одна, но и вся
Европа, весь мир. И тогда она познает силу могучей туши и клыков Слона,
позади которого она шагает. У нее нет времени судить его, как она бы его
судил, выбравшись из джунглей. У нее нет времени - для морали. Ей нельзя
отставать от огромных ног. Одна секунда невнимания или слабости, и она
будет растерзана бродячими хищниками! Она шагает, шагает, но она видит и
запоминает. Она еще сведет счеты с собой и с миром... Потом...
Она с самого начала была уверена, что рано или поздно сын потребует у
нее объяснений. И она готовилась к этому. Она бы ему не сказала (таких
вещей не говорят), что когда в толпе людей бессильных, которые только
наполовину, только на одну тысячную люди, которые ничего собой не предс-
тавляют, ничего не делают, ничего не умеют хотеть и не умеют действо-
вать, женщине посчастливится встретить силу цельную, рожденную древом
познания добра и зла, она всегда слышит Призыв, тот самый, с которого
началось великое усилие, с которого началась история человечества. Даже
самая целомудренная женщина, та, которая отдает не тело свое, а душу, -
и она предлагает себя мужчине, который оплодотворяет, который хочет и
который действует. И она надеется ввести его энергию в определенное рус-
ло, надеется направить ее... А кроме того - это уже скромнее - бывает
такое чувство - чувство хорошей работницы: любое порученное ей дело
должно быть сделано хорошо, она увлекается им. Иметь под руками такого
Тимона, его энергию и его возможности и из какой-то немощной щепе-
тильности отказаться от него, - нет, тогда она не была бы Аннетой! Хоро-
шая работница работу не упустит... Всего этого она Марку не сказала. Она
прекрасно знала, что такие объяснения ничего не объяснят ее сыну, ее су-
ровому и нетерпимому мальчику. Но она могла бы ему сказать, какая будет
польза для общества, если такой человек, как Тимон, захочет бороться,
если такую силу хорошо направить: она могла бы ему оказать, что ее служ-
ба у Тимона, быть может, не бесполезна для трудящихся масс, для незави-
симых умов... Она предвидела довольно жаркий спор с Марком, но она не
ожидала такого взрыва. Марк сам его не предвидел. Его осаждали стихийные
силы, они бродили вокруг него и в самой глубине его души. И сейчас они
уже не позволяли ему пересмотреть свой приговор.
Аннета написала ему ласковую записку, без намека на его грубость, без
всякого упрека; она беспокоилась о его здоровье и просила прийти. Она
хотела поговорить начистоту. И если бы ее объяснения его не удовлетвори-
ли, она ради него пожертвовала бы своим положением у Тимона. Но виновной
она себя не признавала, чего, вероятно, он потребовал бы при его резкос-
ти, - ей не в чем было раскаиваться. А его не интересовали ни ее раская-
ние, ни справедливость, ни какие бы то ни было соображения... Никаких
уловок! Он решительно требовал, чтобы она немедленно, без дальних раз-
мышлений, порвала с человеком, которого он ненавидел, - тогда он, Марк
поймет, что она просит у него прощения. Он послал ей ультиматум в трех
повелительных строках, без единого ласкового слова. Она прочла, вздохну-
ла и улыбнулась - на этот раз уже строгой улыбкой. У нее тоже была своя
гордость. Она не подчинялась никаким требованиям. От нее всего можно бы-
ло добиться, но только если обратиться к ее уму или сердцу. Приказами же
- ничего. Она заперла письмо и оставила его без ответа. И продолжала
хождение по джунглям, позади мамонта, который служил ей живым щитом...
"Когда ты захочешь поговорить со мной вежливо, мой милый Марк, я тебя
буду ждать. А меня не жди!"
Он действовал так же: он ждал... Можете ждать оба! У вас у обоих оди-
наково упрямые головы. Ни один не скажет: "Я ошибался".
Зато Тимон не ждал. Надо было поспевать за ним.
Не хватало времени на бесплодные препирательства, на обращение к со-
вести. Нужно было напрягать все свои чувства, чтобы не отстать... Идем!
"Куда ты ведешь меня?" - "Идем, идем! Там видно будет..." Да знает ли он
сам? Даже если не знает, у него безошибочное чутье. Это не только инс-
тинкт. Тимон накопил множество жизненных уроков; он почерпал их из лич-
ного опыта и из книг: он читал гораздо больше, чем можно было подумать.
Он глотал книги. Но с еще большей жадностью впитывал он в себя людей. Он
постигал их до конца. С первого взгляда он уже знал, что каждый собой
представляет, знал его слабости, его возможности и за сколько его можно
купить. Он не питал ни малейшего уважения к животным, не имеющим панци-
ря, к мягкотелым, к безоружным: в его глазах это были низшие твари; он
без зазрения совести злоупотреблял ими. А что касается здоровяков, та-
ких, как он сам, то уж тут поединок на ножах. С ними все было дозволено,
любое оружие. Если бы только старая Европа созрела (а ее гноили, как ки-
зил в соломе), они могли бы дать не одно очко вперед чикагским гангсте-
рам.
Но Аннету он уважал - главным образом потому, что она не читала ему
бесполезных нравоучений. Он чувствовал, что она несокрушима, недоступна
- и все же свободна от предрассудков. Ее ничем нельзя было смутить. У
нее на все была своя точка зрения, и возражений она не допускала. При
этом она не ссылалась на какие бы то ни было принципы. Ей не нужно было
костылей - ни нравственных, ни религиозных. У нее были женские глаза,
гордые и спокойные. Они не моргали. Они не лгали - ни ей самой, ни тому,
в кого проникал их взгляд. И то, что этим глазам были чужды иллюзии, ни-
чуть не мешало ей быть жизнерадостной и твердой. Она любила жизнь, но
она не согласилась бы (Тимон был в этом уверен), чтобы ей продлили жизнь
хотя бы на час, если бы для этого ей пришлось поступиться своими права-
ми. ("Ее права!" Тимон смеялся: "Я бы мог раздавить их двумя пальца-
ми!.." Но он знал, что даже если бы Аннета была раздавлена, остался бы
ее гордый и вызывающий взгляд, и этот взгляд жалил бы его, как пчела.)
Крепкая баба! Она не хуже, чем он, вооружена для борьбы!.. Но она не со-
биралась бороться за себя, за себя одну. Она была женщина. Чтобы заинте-
ресоваться борьбой, ей нужен был мужчина, за которого она могла бы бо-
роться: сын, любовник или, если их нет, хозяин. Мужчина, с которым она
составила бы одно целое... Так, со свойственной ему грубостью, судил о
ней Тимон. Ее возмутило бы подобное оскорбление. Но Тимон не видел здесь
ничего обидного. Он расценивал ее глазами самца, для которого женщина
стоит того, чего она стоит лишь по сравнению с мужчиной. Она не может
существовать сама по себе. Она создана для борьбы и потому нуждается в
мужчине, который повел бы ее на борьбу. Так лезвие ищет рукоятку и руку,
которая держит рукоятку. Размышляя об этом, Тимон начинал еще больше
уважать Аннету. Он судил о лезвии как знаток.
Только поэтому он и обращался с ней бережно. Он не помыкал ею. При
ней он вынужден был следить за собой. Ее присутствие было для него тор-
мозом: оно останавливало его на самом краю опасных поступков.
Однако природа останавливается только для того, чтобы сделать скачок.
Ну, а если скачок делает природа Тимона, - тогда берегись!
В изрядной коллекции его пороков находилось и пьянство. Он был не-
чувствителен к утонченным отравам. Ему была присуща грубая невоздержан-
