которой иногда так хочется прислониться! Но этого не показывают. До-
вольно и того, что можно посмотреть на эту грудь и подумать: "Она вскор-
мила человека. У нее есть еще молоко для голодного. И на ней можно от-
дохнуть уставшему". С самым небрежным видом, и подчас с циничной усмеш-
кой он рассказывал ей о своих похождениях. Он без стеснения выставлял
Тимона в голом виде и показывал его "красивую душу", которая на самом
деле была довольно-таки противна. Но, как все души, это была душа рож-
денного, и, как все души, она будет когда-нибудь душой умирающего. Нас-
тоящая женщина всегда сумеет понять. И посочувствовать. Но гордецу она
никогда этого не скажет... Мужчина не знает, что ему делать с сострада-
нием, это известно! В сострадании есть всегда нечто обидное. Но бывают
такие обиды (иногда даже оскорбления), за которые в глубине души не сер-
дишься. Наде только причинять обиду умело и вовремя, в такой момент,
когда, несмотря на все протесты воли, тело ждет ее. Тимон легко мирился
с некоторыми еще уловимыми складочками, которые появлялись у Аннеты в
уголках рта, когда она его слушала. В этих складочках была одна десятая
жалости, столько же презрения и восемь десятых умного любопытства, сво-
бодного от предрассудков. В целом из смеси получалась симпатия. Незави-
симая симпатия. И в этом заключалась ее ценность... Девиз Тимона был:
"Бей и получай удары! Но никогда не уступай! Другу ли, недругу никому не
сдавайся!.." Аннета никогда бы не сдалась. Он был в этом уверен, он про-
бовал... (Это не помешало бы ему попробовать еще раз...)
Между ними установилось соглашение, наполовину молчаливое, наполовину
высказанное вслух. Тимон взял Аннету в качестве своего личного секрета-
ря. Он диктовал ей начерно письма и статьи. Она их обрабатывала. Его
стилю она имела право чистить ногти, но не обрезать их. Она имела право
исправлять некоторые ошибки, но не все, - нельзя было трогать те, кото-
рые он делал намеренно. Ведь в борьбе не думают об истине! Думают только
о том, чтобы свалить противника. И он не давал себе труда все объяснять
секретарше: пусть сама угадывает его намерения, да побыстрей! У Тимона
чернила не просыхали. Из печки - прямо на стол! Обжигай себе пальцы! И
берегись, если выронишь! У Аннеты руки не дрожали... Хозяин без утайки
посвящал ее во все свои хитрости, в скрытый смысл этих статей, объяснял
ей свои взгляды на газету и на жизнь. Он знал, что она его не одобряет.
Но она принимала его, как принимают зрелище. И он сам оплачивал ее мес-
то. Она не имела права освистывать его. Так он ей и сказал:
- Ты бы не прочь! Я вижу, как ты вытягиваешь губы... Ну, ладно! Ва-
ляй! Свистни разок! Я позволяю.
Она свистнула. Он оборвал ее сразу:
- Заткнись! А теперь отстучи то, что я сказал. В точности!
И она отстукивала. Это кулак Тимона стучал по черепу мира. Тимону на-
до было отыграться.
В этом у него была настоятельная потребность. Этого требовали унизи-
тельные воспоминания его детства, прожитого в нищете и позоре. Мать Ти-
мона была служанкой в харчевне, в Перигоре; отец - случайный проезжий; в
темноте она даже не видела его лица. Выбиваясь из сил, как загнанное жи-
вотное, эта труженица долго и упорно скрывала свою беременность, покуда
во время уборки не родила прямо на полу. Ее нашли вместе с ребенком в
луже крови. Спровадить нежеланного пришельца обратно было уже невозмож-
но. Неистовым криком он заявлял о своем неукротимом желании жить. Но как
только мать оказалась в состоянии держаться на ногах, их прогнали обоих:
и мать и сына.
Она никому не рассказывала, как жила после этого, да ее жизнь никого
и не интересовала. Она ни от чего не отказывалась: пусть будет самое тя-
желое, самое унизительное, - все равно, лишь бы прокормиться. Она цепля-
лась за жизнь с необъяснимой силой, точно животное, которому и в голову
не приходит расстаться с жизнью, хотя она и доставляет ему одни мучения.
И еще была у нее привязанность самки к своему детенышу, который так мал
и беспомощен. Потом - на все четыре стороны! Пусть о нем заботится при-
рода! К тому времени, когда маленький Гельдри в первый год пошел нани-
маться на работу, он успел уже достаточно насмотреться в жизни и был не-
чувствителен к любому унижению. Мать и не подумала скрыть от него свой
позор, да и могла ли она скрыть от него что-либо, когда жили они бок о
бок? Всю свою душу принесла она в жертву этой животной привязанности к
сыну, который был плотью от ее плоти, что, однако, не мешало ей обра-
щаться с ним грубо. Обращаться грубо - значит сильно любить. Натурам де-
ликатным это не по вкусу. Но Тимон ни тогда, ни после к этой породе не
принадлежал. Он все понимал. Он понимал, что он ребенок, что он стоит на
самой низкой ступеньке, что он единственный, об кого мать может вытирать
ноги. Это было в порядке вещей - мать сама служила ступенькой для дру-
гих... Но ведь он вырастет! И тогда уж он сам будет вытирать ноги о спи-
ны тех, кто всей тяжестью наваливался на них обоих.
И пришлось же ему для этого попотеть! Очень уж воротить нос не прихо-
дилось. Он начал познавать человечество с ног. Он служил на побегушках в
подозрительной" маленькой гостинице и, несмотря на свой невинный вид,
отлично знал все тайны девиц и их посетителей. И вот в один прекрасный
день или прекрасный час ему подвернулся счастливый случай: к нему в руки
попали компрометирующие бумаги, забытые только съехавшим постояльцем. В
одну минуту он приблизительно определил их ценность, взвесил все шансы
за и против и принял решение. Он догнал этого субъекта на вокзале, и
там, с глазу на глаз, без лишних слов (никакого шантажа! Но тот, конеч-
но, понял, что влопался и что лучше идти на мировую...), проезжий полу-
чил обратно свои бумаги, а за это обязался немедленно принять маленького
сообщника к себе на службу. Мальчишка был недоверчив и потому решил не
возвращаться в гостиницу за своей одежонкой. Он и его новый хозяин уеха-
ли с первым поездом.
Под внешностью этакого кругленького, добродушного Годиссара прятался
агент по каким-то довольно странным международным делам: он доставлял
одной металлургической фирме заказы на артиллерийские орудия и постоянно
сновал между арсеналами и мишенями, иначе говоря - народами, или, вер-
нее, между арсеналами и теми, кто использует народы в своих интересах.
Ему часто приходилось ездить на Балканы и Ближний Восток, - всюду, где
человеческий язык снедает желанием лакать кровь соседа. Благодетели, ко-
торые снабжают человечество игрушками для игры в смерть, обладают со-
бачьим нюхом, - они умеют находить себе клиентуру, которая мечтает эти
игрушки использовать. В случае надобности благодетели поставляют однов-
ременно и поводы для войн. Разумеется, этот грубый, коренастый, но все
же мелкий агент не заглядывал так далеко! Его дело было потихоньку, без
огласки, передавать требования и предложения получать комиссионные от
обеих сторон. Политика его не интересовала. Но зато у молодого перигорс-
кого поросенка рыльце было приспособлено находить трюфели. И он очень
скоро сообразил, что политика и есть то самое дерево, вокруг которого
растут трюфели. Он стал ухаживать за деревом. Благодаря своим разъездам,
благодаря прощупыванию, размышлениям и знакомству с хорошо осведомленны-
ми авантюристами (рука руку моет) ему удалось уяснить себе строение де-
рева сперва grosso modo [110], а затем и более подробно. Он научился
различать, какие ветви главные, куда уходят корни, и смекнул, что гнилые
зубы подчас благоразумнее сохранять, чем вырывать, и что иные язвы явля-
ются подлинными трюфелями для человека, понимающего толк в кухне. До-
вольно быстро сообразил он и другое: что не так уж много нужно таланта,
чтобы работать, как его хозяин, на одну фирму. Почему бы не работать на
две фирмы? На три? Почему не на все? Разумеется, с тем условием, чтобы
надувать все до одной! Кто больше? А если даже и меньше - все равно: бе-
ри, хватай, суй в карман! Что на серебряном блюде, что на мельхиоровом -
трюфели одинаково хороши. Легко догадаться, что такой любитель трюфелей
не сразу овладел опасным искусством сидеть верхом на нескольких лошадях
одновременно. Важно то, что он этим искусством овладел. У него был широ-
кий зад, и, усевшись, он его привинчивал к седлу. Хозяин не успел огля-
нуться - тот одним махом ликвидировал его. Как именно это произошло, ис-
тория умалчивает. Но факт тот, что в один прекрасный день, где-то на
Балканах, старик покинул поле деятельности; никто и не подумал разыски-
вать его (зачем?).
Но прошло не так много времени, и нашего перигорца учуял зверь той же
породы, за спиной которого стояли многие другие: ясноглазый человек с
каштановыми волосами принадлежал к могущественной своре "Интеллидженс",
чья таинственная деятельность охраняет на всем земном шаре господство
Британской империи (или, пожалуй, самой этой своры, ибо те, кто держит
карты в руках, начинают в конце концов думать, что хозяева игры - они).
Оба зверя долго обнюхивали друг друга и, ощетинившись, молча обдумывали,
не будет ли выгоднее одному придушить другого. Но, все взвесив, более
крупный и более опытный увидел, что будет полезнее, если он приблизит к
себе Труфальдино такого калибра. И они прямо, без обиняков, поставили
друг другу условия. Условия Труфальдино были далеко не легкими, но дру-
гой не стал тратить время на то, чтобы торговаться: свора платит настоя-
щую цену и желает держать в руках то, что купила. А чтобы удержать в
своих руках перигорца, надо было его прижать. Покупатель не строил себе
на этот счет никаких иллюзий. И не оставлял иллюзий тому, кого купил.
Гельдри знал, что его купили со - всеми потрохами. Не такой он был чело-
век, чтобы мучиться этим, - лишь бы хорошо заплатили, а там видно будет.
Он станет служить хозяину, пока это выгодно, а когда станет невыгодно,
он сумеет вырваться из тисков. Опасность не могла его остановить (мы уже
не говорим - мы люди серьезные! - о подписи на клочке бумаги!..)
Каждый из них понимал, чего можно ждать от Другого, и благодаря этой
ясности между ними установились добрые отношения. А сделка оказалась вы-
годной для обеих сторон. Если не считать нескольких мелких, второстепен-
ных и даже третьестепенных измен со стороны перигорца: время от времени
он позволял себе эту роскошь, чтобы доказать самому себе свою независи-
мость и просто для того, чтобы поупражняться. Тот не говорил ничего, но
давал понять, что заметил. Это было вдвойне разумно: он не натягивал по-
водьев, но из рук не выпускал - держи, мол, ухо востро! Гельдри понимал,
что им дорожат. И хорошо делают: он знал себе цену лучше, чем кто-либо
другой. При правильном инструктировании и правильном руководстве он про-
являл в области интриг мастерство, в котором смелость сочеталась с хит-
ростью. А потом его неутомимые и искусные хозяева разматывали клубок и
опутывали народы его длинными нитями. Хозяева скоро заметили его особое
умение заговаривать зубы (лучший орган у сына Галлии - это тот, что во
рту). И они предоставили ему возможность упражняться, купив для него в
Париже большую французскую газету. Она называлась "Франция прежде все-
го!" Тут было без обмана: они действительно имели в виду содрать шкуру с
Франции прежде всего! Тимон (он тогда только что вылупился из яйца) ци-
нично предлагал заглавие: "Наша возьмет!"
И взяла. Много времени для этого не потребовалось. Орган, находивший-
ся у Тимона во рту, сразу поднялся, как у Гаргантюа, выше башен Собора
Парижской богоматери. Он затопил своими разглагольствованиями всех рото-
зеев, всех парижских зевак. Он сам выварился в их соку и отлично знал,
каким соком они приправляют свое жаркое. Каждое из его кушаний обжигало
глотку. На них накинулись. Он воздерживался от лести. Он встречал клиен-
