И Консуэло, как в первый раз, повели по подземелью. Когда же ей веле-
ли остановиться, незнакомый голос произнес:
- Сними повязку сама. Отныне ничья рука не прикоснется к тебе. У тебя
не будет иного стража, кроме твоего слова.
Она оказалась в сводчатой комнате, освещенной лишь маленькой бледной
лампой, висевшей на крюке посередине. Единственный судья в красной ман-
тии и синевато-белой маске сидел на старинном кресле у стола. Он был
согбен годами, несколько седых прядей виднелись из-под капюшона. Голос у
него был надтреснутый и дрожащий. Вид старости сразу изменил чувства
Консуэло, и страх, невольно охвативший ее при встрече с Невидимым, тот-
час же перешел в почтительное уважение.
- Выслушай меня внимательно, - сказал он, знаком приказывая ей сесть
на скамеечку в некотором отдалении. - Перед тобой тот, кто явится твоим
исповедником. Я старейший из членов совета, и спокойствие всей моей жиз-
ни сделало мой ум не менее целомудренно чистым, чем ум чистейшего като-
лического пастыря. Я не лгу. Но если ты все-таки хочешь отвергнуть меня,
ты свободна.
- Я принимаю вас, - ответила Консуэло, - если только моя исповедь не
повлечет за собой исповедь другого лица.
- Напрасное сомнение! - возразил старик. - Школьник не раскрывает
учителю проступок товарища, но сын спешит осведомить отца о проступке
своего брата, ибо ему известно, что отец пресекает и исправляет, не ка-
рая. Во всяком случае, таковы должны быть правила семьи. Ты здесь в лоне
семьи, ищущей пути к идеалу. Доверяешь ли ты ей?
Этот вопрос, несколько преждевременный в устах совершенно незнакомого
человека, был задан с такой кротостью, а звук его голоса был так мягок,
что Консуэло, внезапно увлеченная и расстроганная, без колебаний ответи-
ла:
- Да, всецело доверяю.
- Теперь слушай, - продолжал старец. - Когда ты предстала перед нами
впервые, ты произнесла слова, которые мы обдумали и взвесили. Ты сказа-
ла: "Для женщины - это страшная нравственная пытка - исповедоваться в
присутствии восьмерых мужчин". Твоя стыдливость принята во внимание. Ты
будешь исповедоваться только передо мной, и я не выдам твоих тайн. Мне
дано нераздельное право - хоть я и не занимаю в совете какого-либо иск-
лючительного положения - быть твоим наставником в одном деле весьма ще-
котливого свойства, имеющем лишь косвенную связь с твоим посвящением.
Готова ли ты отвечать мне без замешательства? Откроешь ли передо мной
свое сердце?
- Да.
- Я не стану расспрашивать тебя о прошлом. Тебе уже было сказано -
твое прошлое не принадлежит нам. Но тебя предупредили - ты должна очис-
тить душу с той минуты, которая отметила начало твоего приобщения к нам.
Тебе следовало подумать о трудностях и последствиях этого приобщения, но
об этом ты отдашь отчет не мне одному. У нас с тобой будет разговор о
другом. Отвечай же.
- Я готова.
- Один из наших сыновей полюбил тебя. Разделяешь ты эту любовь, о ко-
торой узнала неделю назад, или отвергаешь ее?
- Всеми своими поступками я отвергла ее.
- Знаю. Мельчайшие твои поступки известны нам.
Я спрашиваю о тайне твоего сердца, а не твоего поведения.
Консуэло почувствовала, что щеки ее запылали, и ничего не ответила.
- Ты находишь, что мой вопрос жесток. И все-таки надо ответить. Я не
хочу догадываться о чем-либо. Мне надо знать и занести в протокол твои
слова.
- Да, я люблю! - ответила Консуэло, ощущая потребность быть правди-
вой.
Но не успела она произнести эти смелые слова, как разразилась слеза-
ми. Девственность ее души была поругана.
- Почему ты плачешь? - мягко спросил исповедник. - От стыда или от
раскаяния?
- Не знаю. Думаю, что не от раскаяния, - для этого моя любовь слишком
сильна.
- Кого ты любишь?
- Вы знаете это, я - нет.
- Но если бы это не было мне известно! Его имя?
- Ливерани.
- Это не имя. Так зовут всех наших адептов, желающих носить это проз-
вище и пользоваться им. Большинство из нас принимает его во время путе-
шествий.
- Другого имени я не знаю, да и это узнала не от него.
- Его возраст?
- Я не спрашивала.
- Его наружность?
- Я не видела его лица.
- Как же ты узнала бы его, если б встретила?
- Мне кажется, я узнаю его, коснувшись его руки.
- А если бы от этого испытания зависела твоя судьба и ты бы ошиблась?
- Это было бы ужасно.
- Бойся же своей неосторожности, несчастное дитя! Твоя любовь безум-
на.
- Я это знаю.
- И твое сердце не борется с ней?
- У меня нет сил.
- Но хочешь ли ты побороть ее?
- Нет, даже и не хочу.
- Значит, твое сердце свободно от любой привязанности?
- Совершенно свободно.
- Но ведь ты вдова?
- Думаю, что вдова.
- А если бы ты не была вдовой?
- Я поборола бы свою любовь и исполнила бы свой долг.
- С сожалением? С болью?
- Быть может, даже с отчаянием. Но исполнила бы.
- Ты, стало быть, не любила того, кто был твоим супругом?
- Я любила его как сестра. Я сделала все, что было в моих силах, что-
бы полюбить его любовью.
- И не смогла?
- Теперь, когда я знаю, что значит любить, могу ответить - нет.
- Не упрекай себя - нельзя любить против воли. Так ты думаешь, что
любишь этого Ливерани? Серьезно, благоговейно, пылко?
- Да, все эти чувства живут в моем сердце, но, может быть, он недос-
тоин их!..
- Он их достоин.
- О, мой отец, - воскликнула преисполненная благодарности Консуэло,
готовая упасть перед старцем на колени.
- Он достоин безграничной любви не менее, чем сам Альберт! Но ты
должна отказаться от нее.
- Значит, это я недостойна его? - с болью спросила Консуэло.
- Ты была бы достойна, но ты не свободна. Альберт Рудольштадтский
жив.
- О боже, прости меня! - прошептала Консуэло, падая на колени и зак-
рывая лицо руками.
В течение нескольких секунд исповедник и кающаяся хранили тяжелое
молчание. Но Консуэло вдруг вспомнила обвинения Сюпервиля и ужаснулась.
Что, если этот старец, внушающий столь глубокое почтение, всего лишь
участник какой-то гнусной махинации? Что, если он хочет воспользоваться
непорочностью и чувствительностью несчастной Консуэло, чтобы бросить ее
в объятия подлого самозванца? Она подняла голову и, бледная от волнения,
с сухими глазами и дрожащими губами попыталась проникнуть взглядом
сквозь эту бездушную маску, быть может, скрывавшую бледность преступника
или дьявольскую улыбку злодея.
- Альберт жив? - сказала она. - Вы уверены в этом? А известно ли вам,
что есть человек, очень на него похожий? Я и сама чуть было не приняла
его за Альберта.
- Мне известна эта нелепая выдумка, - спокойно ответил старик, - из-
вестны все глупости, придуманные Сюпервилем, чтобы снять с себя обвине-
ние в том, что он опозорил науку и совершил преступление, велев отнести
в склеп спящего человека. Весь этот бред можно разрушить несколькими
словами. Во-первых, Сюпервиль был признан неспособным подняться выше не-
скольких незначительных степеней тайных обществ, которыми руководили мы,
и его уязвленное самолюбие в сочетании с болезненным, нескромным любо-
пытством не могло перенести такое унижение. Во-вторых, граф Альберт ни-
когда не помышлял о том, чтобы потребовать свое наследство; он отказался
от него добровольно и никогда не согласится вернуть свое имя и занять в
обществе свое положение, ибо это возбудило бы скандальные толки относи-
тельно тождества его личности и задело бы его гордость. Возможно, что он
дурно понял свой истинный долг, отрекаясь, так сказать, от самого себя.
Он мог бы употребить свое состояние лучше, чем его наследники. Он отнял
у себя один из способов делать добро, дарованных ему провидением. Но у
него остались другие способы, а главное, голос любви оказался здесь
сильнее голоса совести. Он помнил, что вы не любили его именно потому,
что он был богат и знатен. Он пожелал безвозвратно отказаться от своего
имени и состояния. И сделал это с нашего разрешения. Теперь вы не любите
его, вы любите другого. Он никогда не потребует, чтобы вы стали его суп-
ругой, ибо вы согласились на это лишь из сострадания к умирающему. У не-
го хватит мужества отказаться от вас. У нас нет никаких прав ни на того,
кого вы зовете Ливерани, ни на вас самих, кроме права убеждать и совето-
вать. Если вы пожелаете бежать вместе, мы не станем вам препятствовать.
Мы не признаем ни тюрем, ни арестов, ни пыток, что бы там ни наговорил
вам легковерный и трусливый слуга. Мы ненавидим методы тирании. Ваша
судьба в ваших руках. Идите и поразмыслите еще раз, бедная Консуэло, и
да вразумит вас бог!
Консуэло выслушала эти слова с глубоким изумлением. Когда старик кон-
чил говорить, она поднялась с колен и твердо сказала:
- Мне незачем размышлять, мой выбор сделан. Альберт здесь? Проводите
меня, и я упаду к его ногам.
- Альберта здесь нет. Ему не подобало быть свидетелем нашего разгово-
ра. Он даже не знает о той мучительной борьбе, которую вы переживаете в
эту минуту.
- О мой дорогой Альберт! - вскричала Консуэло, поднимая глаза к небу.
- Я выйду из нее победительницей.
Потом она опустилась на колени перед стариком.
- Отец мой, - сказала она, - отпустите мне мои грехи и помогите ни-
когда больше не видеть Ливерани. Я не хочу более любить его, я не буду
его любить.
Старец положил свои дрожащие руки на голову Консуэло, но когда он
снял их, она не смогла подняться. Подавляя душившие ее рыдания, сломлен-
ная непосильной борьбой, она вынуждена была опереться на руку исповедни-
ка и с его помощью вышла из часовни.
XXIX
На следующий день, в двенадцать часов, малиновка постучала клювом и
коготками в окошко Консуэло. Подойдя, чтобы открыть, Консуэло увидела на
ее оранжевой грудке перекрещивающуюся черную нитку и уже невольно взя-
лась за оконную задвижку, но тотчас отдернула руку. "Лети прочь, вестни-
ца несчастья! - сказала она. - Прочь, бедная невинная посредница! Ты пе-
реносишь греховные письма и преступные слова. Быть может, у меня не хва-
тит мужества не ответить на последнее прости. Ведь я не имею права даже
и на то, чтобы он понял, как я сожалею и как страдаю".
Чтобы избавиться от крылатой искусительницы, привыкшей к лучшему при-
ему и сердито бившейся о стекло, Консуэло убежала в музыкальный салон.
Здесь, чтобы не слышать криков и упреков своей любимицы, которая, после-
довав за ней, подлетела и к этому окну, она села за клавесин, испытывая
тягостное чувство матери, затыкающей уши, чтобы не слышать жалобных кри-
ков своего наказанного ребенка. Однако не досада и огорчение малиновки
заботили сейчас бедную Консуэло. Записка, которую она принесла под кры-
лом, обладала голосом, еще более надрывающим душу. Вот этот-то голос -
так казалось нашей пылкой затворнице - плакал и стонал, умоляя, чтобы
его услышали.
И все же она устояла. Но истинная любовь не отступает перед пре-
пятствиями и снова идет на приступ, становясь еще более властной и тор-
жествующей после каждой из наших побед над нею. Можно сказать без преу-
величения, что, борясь с любовью, мы лишь даем ей в руки новое оружие.
Часов около трех в комнату вошел Маттеус с целой охапкой цветов, которые
он ежедневно приносил своей узнице (ибо в глубине души любил ее за кро-
тость и доброту), и она, как обычно, стала разбирать их, чтобы самой
расставить в стоявшие на столике красивые вазы. В своем заточении она
всегда любила это занятие, но на сей раз почти не обрадовалась и начала
расставлять цветы машинально, чтобы только как-нибудь заполнить нес-
колько минут из убийственно тянувшихся медлительных часов. Внезапно из
пучка нарциссов, находившихся в центре душистого снопа, выпало запеча-
танное письмо без адреса. Тщетно пыталась она убедить себя, что письмо
могло быть послано судом Невидимых. В противном случае разве мог бы Мат-
