порядки той тюрьмы, где содержится рыцарь?
- Должно быть, очень суровы. Правда, мне неизвестно, что происходит в
башне и в подземельях, но только больше людей входило туда, чем возвра-
щалось оттуда. Возможно, там есть выходы прямо в лес, но я их не видел.
- Маттеус, я вся дрожу. Неужели я навлекла на голову этого достойного
молодого человека серьезную опасность? Скажите мне, каков характер этого
князя? Вспыльчив он или хладнокровен? Чем диктуются его приговоры - ми-
молетной вспышкой гнева или продолжительным и обдуманным неудовольстви-
ем?
- Мне не пристало входить в такие подробности, - холодно ответил Мат-
теус.
- Хорошо. Тогда расскажите мне хотя бы о рыцаре. Способен ли этот че-
ловек просить помилования и добиваться его, или же он замыкается в высо-
комерном молчании?
- Он нежен и мягок, он полон уважения к его светлости и во всем под-
чиняется ему. Но если вы, сударыня, доверили ему какую-нибудь тайну, мо-
жете не беспокоиться: он скорее пойдет на пытку, чем выдаст чужой сек-
рет, - будь это даже на исповеди.
- Если так, я сама открою его светлости эту тайну, и пусть он решит,
достаточно ли она важна, чтобы воспылать гневом против несчастного моло-
дого человека. Ах, добрый Маттеус, не можете ли вы отнести мое письмо
сию же минуту?
- Нет, сударыня, до наступления ночи это невозможно.
- Все равно, я напишу сейчас же - вдруг представится непредвиденный
случай.
Консуэло ушла в свой кабинет и написала неизвестному князю, прося его
о свидании и обещая чистосердечно ответить на все вопросы, какие ему
угодно будет ей задать.
В полночь Маттеус вручил ей запечатанный ответ:
"Если ты желаешь говорить с князем, твоя просьба безумна. Ты никогда
его не увидишь, никогда не узнаешь, кто он и как его имя. Если же ты хо-
чешь предстать перед советом Невидимых, тебя выслушают, но подумай
серьезно о последствиях своего решения: от него будет зависеть твоя
жизнь и жизнь другого человека".
XXVI
После получения этого письма надо было набраться терпения еще на це-
лые сутки. Маттеус объявил, что скорее отрежет себе руку, чем попросит
аудиенции у князя после полуночи. На следующее утро, во время завтрака,
он был еще более разговорчив, чем накануне, и Консуэло решила, что,
по-видимому, заточение рыцаря ожесточило его против князя и ему впервые
захотелось отказаться от своей сдержанности Однако, проговорив с ним бо-
лее часа, она заметила, что, в сущности, он не сказал ничего нового. Ра-
зыгрывал ли он простака, чтобы выведать мысли и чувства Консуэло,
действительно ли ничего не знал о существовании Невидимых и о той роли,
какую князь играл в их деятельности, но его путаная и противоречивая
болтовня совсем сбила Консуэло с толку. Обо всем, что касалось положе-
ния, занимаемого князем в общественных кругах, Маттеус строго хранил
предписанное ему молчание. Правда, он пожимал плечами, говоря о его
странных приказаниях. Он признавался, что и сам не понимает, чего ради
ему велят носить маску при общении с людьми, которые довольно часто сме-
няли друг друга в этом доме, а иногда жили здесь и подолгу. Он не мог
удержаться, чтобы не сказать, что у его господина бывают необъяснимые
капризы и что он занят какими-то непонятными делами. Однако всякое про-
явление любопытства, равно как и желание пооткровенничать, парализовыва-
лись у него страхом перед какими-то ужасными наказаниями, причем он ни-
когда не говорил, чего, собственно, он боится. В конце концов Консуэло
узнала только, что в замке происходят странные вещи, что там никогда не
спят по ночам, что все слуги видели там привидения, что сам Маттеус, с
гордостью называвший себя человеком храбрым и без предрассудков, нередко
встречал зимой, в парке, когда князь бывал в отъезде и замок пустовал,
какието приводившие его в трепет фигуры, неведомо откуда появлявшиеся и
столь же таинственно исчезавшие. Все это не слишком прояснило положение
Консуэло, и ей пришлось дождаться вечера, чтобы отправить новое посла-
ние:
"Каковы бы ни были последствия этой записки для меня самой, я настоя-
тельно и смиренно прошу позволения предстать перед судом Невидимых".
День тянулся для нее смертельно долго. Чтобы заглушить нетерпение и
тревогу, она начала петь и спела все, что сочинила в тюрьме, изливая
свои страдания и тоску одиночества. Когда стемнело, она закончила свою
программу знаменитой арией Альмирены из оперы "Ринальдо" Генделя:
Lascia ch'io piango
La dura sorte
E ch'io sospiri
La liberta [15].
He успела она произнести последние слова, как чудесный звук скрипки
повторил где-то за окном только что пропетую ею прекрасную музыкальную
фразу с тем же скорбным, с тем же глубоким чувством, что и она. Консуэло
тут же подбежала к окну, но никого не увидела, а фраза замерла где-то
вдалеке. Ей показалось, что этот инструмент, эта изумительная игра могли
принадлежать одному графу Альберту, но она тут же отбросила эту мысль,
решив, что к ней вернулись мучительные и опасные иллюзии, от которых она
так страдала в тюрьме. Ведь ей никогда не приходилось слышать, чтобы
Альберт играл хоть один отрывок современной музыки, и только больное во-
ображение могло упорно вызывать его призрак всякий раз, как слышались
звуки скрипки. Тем не менее этот эпизод сильно взволновал Консуэло, она
погрузилась в печальные, далекие воспоминания и лишь в девять часов ве-
чера заметила, что Маттеус не принес ей ни обеда, ни ужина и что она ни-
чего не ела с самого утра. Это испугало ее: она решила, что, как и ры-
царь, Маттеус стал жертвой своего сочувствия к ней. Видимо, и стены
здесь имели глаза и уши. Возможно, Маттеус был с ней чересчур открове-
нен; он неодобрительно отозвался об исчезновении Ливерани, - очевидно,
этого было довольно, чтобы его заставили разделить участь последнего.
Эти новые тревоги заставили Консуэло забыть о голоде. Но время шло,
Маттеус не появлялся, и она решила позвонить. Никто не пришел. Ощущая
большую слабость и, главное, большое смятение, она прислонилась к окну
и, закрыв лицо руками, начала перебирать в уме, уже немного затуманенном
от упадка сил, необыкновенные случаи из своей жизни, спрашивая себя, бы-
ло ли все это в действительности или привиделось ей в длительном снови-
дении. Внезапно чья-то холодная, как мрамор, рука коснулась ее головы, и
чей-то низкий, глухой голос произнес:
- Твоя просьба услышана, следуй за мной.
Консуэло, еще не зажигавшая у себя в комнате лампы, но до этой минуты
ясно различавшая в полумраке все предметы, подняла глаза на говорившего.
Но внезапно вокруг нее сделалось так темно, словно воздух сгустился, а
звездное небо превратилось в свинцовый свод. Она поднесла руку ко лбу,
чувствуя, что ей трудно дышать, и нащупала легкий, но непроницаемый ка-
пюшон вроде того, какой однажды набросил ей на голову Калиостро. Увлека-
емая невидимой рукой, Консуэло начала спускаться с лестницы, но успела
заметить, что на этот раз ступенек было больше, чем обычно, и что лест-
ница ведет в какие-то подземелья, по которым она и шла около получаса.
Усталость, голод, волнение и удушливая духота все больше замедляли ее
шаги, и, опасаясь лишиться чувств, она уже готова была попросить пощады.
Однако гордость оказалась сильнее - ведь могли подумать, что она отсту-
пает перед своим решением, - и это помогло Консуэло напрячь последние
силы. Наконец путешествие кончилось, и ее усадили. В этот миг какой-то
устрашающий звук, похожий на звук тамтама, медленно отбил полночь, и при
двенадцатом ударе капюшон был снят с ее покрытого потом лба.
В первое мгновение ее ослепил яркий свет, исходивший от большого
креста, сверкавшего огнями на стене, прямо напротив нее. Когда глаза ее
привыкли к этому резкому переходу, она увидела, что находится в простор-
ной зале готического стиля со сводом, опиравшимся на маленькие изогнутые
арки и напоминавшим свод глубокого каземата или подземной часовни. В
глубине этой залы, вид и освещение которой были поистине зловещи, Консу-
эло различила семь человеческих фигур в красных плащах; лица их были
закрыты синевато-белыми масками, делавшими их похожими на мертвецов. Они
сидели за длинным столом черного мрамора. Перед этим столом, на скамье,
стоявшей чуть ниже, сидел восьмой призрак, одетый в черное и тоже в бе-
лой маске. Вдоль боковых стен, с каждой стороны, в полном молчании стоя-
ло человек по двадцать в черных плащах и черных масках. Обернувшись,
Консуэло увидела другие черные привидения. Они стояли попарно у каждой
двери, широкие мечи сверкали у них в руках.
При иных обстоятельствах Консуэло, быть может, подумала бы, что этот
мрачный церемониал - просто игра, одно из тех испытаний, которые устраи-
вали франкмасонские ложи и о которых ей рассказывали в Берлине. Но поми-
мо того, что франкмасоны не выдавали себя за судей и не присваивали пра-
ва вызывать на свои тайные сборища лиц непосвященных, все предшествовав-
шее этой сцене заставило Консуэло отнестись к ней серьезно и даже со
страхом. Она заметила, что вся дрожит, и, если бы не пять минут всеобще-
го глубокого молчания, у нее не хватило бы сил прийти в себя и пригото-
виться отвечать на вопросы.
Наконец восьмой судья встал, знаком приказал двум лицам, которые с
мечом в руке стояли справа и слева от Консуэло, подвести ее к подножию
судилища, и она остановилась, пытаясь сохранить внешнее мужество и спо-
койствие.
- Кто вы и о чем просите? - произнес черный человек, не вставая с
места.
На секунду Консуэло смутилась, но потом собралась с духом и ответила:
- Я Консуэло, певица по профессии, прозванная Цыганочкой и Порпори-
ной.
- Разве у тебя нет другого имени? - спросил судья.
Консуэло запнулась, потом сказала:
- У меня есть право и на другое имя, но я поклялась никогда не назы-
вать его.
- Ужели ты надеешься скрыть что-либо от этого судилища? Ужели дума-
ешь, что предстала перед обычными судьями, призванными судить обычные
дела именем грубого и слепого закона? Зачем ты явилась сюда, если счита-
ешь, что можно пустыми отговорками ввести нас в заблуждение? Назови се-
бя, скажи, кто ты, или уходи.
- Если вам известно, кто я, то, безусловно, известно и то, что мой
долг - молчать об этом, и вы поддержите меня в стремлении выполнять его
и впредь.
Одна из фигур в красном нагнулась, сделала знак фигуре в черном, и
мгновенно все черные мантии вышли, за исключением того человека, который
вел допрос. Этот остался и сказал следующее:
- Графиня Рудольштадт, теперь, когда допрос ваш стал тайным и перед
вами нет никого, кроме ваших судей, будете ли вы отрицать, что состоите
в законном браке с графом Альбертом Подебрадом, которого назвали Ру-
дольштадтом по настоянию его семьи?
- Прежде чем ответить на ваш вопрос, - твердо сказала Консуэло, - я
желаю знать, какая власть распоряжается здесь мною и какой закон вынуж-
дает меня признать эту власть.
- О каком законе ты говоришь? Божеском или человеческом? По законам
общественным ты все еще находишься в полной зависимости от Фридриха Вто-
рого, короля прусского, курфюрста Бранденбургского, из чьих владений мы
похитили тебя, дабы спасти от бесконечной неволи и от других опасностей,
еще более ужасных, - ты это знаешь!
- Я знаю, что вечная признательность связывает меня с вами, - ответи-
ла Консуэло, преклоняя колено. - Поэтому я обращаюсь лишь к божескому
закону и прошу вас указать мне границы закона признательности. Если этот
закон велит мне благословлять вас и беспрекословно вам повиноваться - я
согласна. Но если он приказывает, чтобы в угоду вам я преступила веления
совести, то не должна ли я отвергнуть его? Решайте сами.
- Если бы тебе дано было думать и поступать в мире так, как ты гово-
ришь сейчас! Но обстоятельства, которые привели тебя сюда и поставили в
