да гасли очень рано.
Вскоре она впала в глубокое уныние, и тоска, которую ей удалось так
мужественно побороть в Шпандау, накинулась на нее и одолела в этом рос-
кошном жилище, полном всевозможных удобств. Существуют ли на земле такие
блага, которыми можно наслаждаться в одиночестве? Длительное уединение
портит и омрачает все самое лучшее; оно вселяет страх в самую сильную
душу. Вскоре гостеприимство Невидимых показалось Консуэло не только
странным, но даже жестоким, и какое-то смертельное отвращение ко всему
словно парализовало все ее чувства и желания. Звук ее превосходного кла-
весина казался чересчур громким в этих пустых, гулких комнатах, даже
собственный голос пугал ее. Когда она отваживалась запеть, ей начинало
казаться - если она пела до самых сумерек, - что какие-то отголоски сер-
дито вторят ей и что по обтянутым шелком стенам, по бесшумным коврам ме-
чутся беспокойные, крадущиеся тени, которые убегают от ее взгляда и пря-
чутся за шкафами и стульями, перешептываясь, высмеивая и передразнивая
ее. Разумеется, то были лишь шалости вечернего ветерка, пробегавшего по
листьям у окна, или же отзвуки ее собственного пения. Однако, устав воп-
рошать этих безмолвных свидетелей ее скуки - статуи, картины, японские
кувшины, полные цветов, огромные прозрачные зеркала, - она начала подда-
ваться смутному страху, какой нередко порождает в нас ожидание неизвест-
ного. Ей припомнилось странное могущество, какое приписывал Невидимым
простой народ, припомнились чудеса, окружавшие ее в кабинете Калиостро,
появление белой женщины в берлинском дворце, фантастические обещания
графа де Сен-Жермена по поводу воскрешения графа Альберта. Она говорила
себе, что причиной всех этих непонятных явлений была, должно быть, тай-
ная деятельность Невидимых в свете и их вмешательство в ее собственную
судьбу. Она не верила в их сверхъестественное могущество, но видела, что
они пытаются покорять людей всеми возможными средствами, обращаясь то к
сердцу, то к воображению, действуя угрозами или обещаниями, запугиванием
или обольщением. Судя по всему, над ней нависла опасность какогото ужас-
ного открытия или жестокой мистификации, и, подобно трусливому ребенку,
она могла сказать, что испытывает страх перед чувством страха.
В Шпандау она закалила свою волю беспримерными опасностями, действи-
тельно существовавшими мучениями; она мужественно поборола все. К тому
же покорность судьбе казалась ей естественной там, в Шпандау. Вполне по-
нятно, что зловещий вид крепости наводит одинокого человека на грустные
размышления, но ведь в ее новой тюрьме все располагало к поэтическим из-
лияниям или к мирной откровенной беседе, и это вечное молчание, это пол-
ное отсутствие дружеского общения нарушало гармонию и представлялось чу-
довищной нелепостью. Можно было подумать, что этот очаровательный приют
счастливых любовников или дружной семьи, что этот веселый очаг внезапно
брошен, покинут вследствие тягостного разрыва или неожиданной катастро-
фы. Многочисленные надписи, которые его украшали и скрывались во всех
деталях отделки, уже не смешили ее и не напоминали напыщенную ребяческую
болтовню. Нет, это были поощрения, смешанные с угрозами, двусмысленные
похвалы, отравленные унизительными обвинениями. Куда бы она ни взгляну-
ла, ей попадалось новое изречение, не замеченное раньше, изречение, ко-
торое словно запрещало ей свободно дышать в этом храме неусыпного и по-
дозрительного правосудия. Душа ее сжалась, сделалась какой-то вялой пос-
ле потрясения, вызванного побегом, а потом внезапной любовью к незнаком-
цу. Пережитое ею состояние летаргии, которое, конечно, не было случайным
- кому-то понадобилось скрыть от нее местонахождение ее убежища, - оста-
вило в ней тайное изнеможение и нервозность. И вскоре она почувствовала
себя и беспокойной и безучастной, то боящейся всего, то равнодушной ко
всему.
Однажды вечером ей почудились где-то в отдалении едва уловимые звуки
оркестра. Поднявшись на террасу, она увидела сквозь листву, что замок
сверкает огнями. Симфоническая музыка, громкая и звучная, теперь
явственно достигала ее слуха. Этот контраст между празднеством и ее уе-
динением потряс ее сильнее, чем она хотела бы себе в том признаться. Уже
так давно не разговаривала она ни с одним умным или просто разумным че-
ловеком! Впервые в жизни она с восторгом представила себе вечерний кон-
церт или бал и, словно Золушка, пожелала, чтобы какая-нибудь добрая фея
подняла ее на своих крыльях и внесла через окно в этот заколдованный за-
мок - хотя бы затем, чтобы она, Консуэло, могла постоять там невидимкой
и насладиться зрелищем множества человеческих существ, предающихся ве-
селью.
Луна еще не взошла. Несмотря на ясное небо, под деревьями было так
темно, что Консуэло вполне могла бы пробраться сквозь них и остаться не-
замеченной, даже если бы ее окружали невидимые стражи. Сильное искушение
овладело ею, и мночисленные, как будто весьма убедительные доводы, какие
подсказывает нам любопытство, осаждая нашу совесть, представились ее
уму. Оказали ли ей доверие, когда привезли уснувшей, полумертвой в эту
позолоченную, но беспощадную тюрьму? Имели ли право требовать от нее
слепого повиновения, даже не удостоив попросить об этом? А быть может,
сейчас ее просто хотят испытать, искушая подобием празднества? Почем
знать? Все было так странно в поведении Невидимых. Что, если, сделав по-
пытку выйти за ограду, она найдет дверь открытой, а на ручье, протекав-
шем из парка в сад через отверстие в стене, ее ждет гондола? Это послед-
нее предположение, самое безосновательное из всех, показалось ей самым
верным, и, решившись попытать счастья, она спустилась в сад. Но не успе-
ла она сделать и пятидесяти шагов, как все вокруг зашумело, словно воз-
дух прорезали крылья гигантской птицы, с фантастической быстротой взмыв-
шей к облакам. В то же мгновение все осветилось ярким голубоватым све-
том; через несколько секунд он погас, но почти тотчас же вспыхнул снова,
причем раздался громкий треск. Тут Консуэло поняла, что это не молния,
не метеор, а попросту фейерверк, начавшийся в замке. Пиршество его вла-
дельцев обещало красивое зрелище, и, как ребенок, которому хочется рас-
сеять скуку длительного наказания, она побежала обратно к домику, чтобы
полюбоваться им с высоты своей террасы.
Однако при свете длинных озаряющих сад искусственных молний, то крас-
ных, то синих, она дважды увидела возле себя высокого неподвижного чело-
века в черном. Не успевала она хорошенько рассмотреть его, как светящий-
ся шар проливался дождем ослепительных огненных брызг, и все вокруг пог-
ружалось в еще более густой мрак. Консуэло в испуге побежала прочь от
того места, где видела привидение, но как только зловещий свет появился
вновь, оно снова оказалось в двух шагах от нее. При третьей вспышке она
успела добежать до крыльца дома. Человек был перед ней, загораживая
вход. Во власти невыносимого страха, она испустила пронзительный крик,
пошатнулась и упала бы на ступеньки, если б таинственный посетитель не
схватил ее в объятия. Но едва его губы коснулись ее лба, она почувство-
вала, она узнала рыцаря, незнакомца, того, кого она любила, и кто - она
это знала - любил ее.
XXV
Радость, которую она испытала, обретя его как ангела-утешителя в сво-
ем невыносимом одиночестве, заставила умолкнуть все упреки совести и все
страхи, которые жили в ее душе еще минуту назад, когда она думала о нем,
но не питала надежды увидеть его так скоро. Она страстно ответила на его
объятие, и, так как он уже пытался высвободиться из ее рук, чтобы подоб-
рать упавшую на землю черную маску, она удержала его, воскликнув: "Не
оставляйте меня, не покидайте меня одну!" Голос ее звучал мольбою, ее
нежность была неотразима. Незнакомец упал на колени и, спрятав лицо в
складках ее платья, осыпал его поцелуями. В течение нескольких секунд
он, видимо, боролся с собой, охваченный двумя противоречивыми чувствами
- восторгом и отчаянием. Потом, схватив маску и вложив в руку Консуэло
письмо, бросился в дом и убежал так быстро, что ей и на этот раз не уда-
лось разглядеть его лицо.
Она помчалась за ним, надеясь при свете маленькой белой лампы, кото-
рую Маттеус ежевечерне зажигал над лестницей, найти его. Но едва успела
она подняться на несколько ступенек, как он исчез. Тщетно обходила она
все закоулки - нигде не было его следов, и если бы не письмо в ее дрожа-
щей руке, ей могло бы почудиться, что она видела сон.
Наконец она решилась вернуться в свой будуар, чтобы прочитать письмо:
на этот раз почерк показался ей измененным скорее умышленно, нежели
из-за больной руки. Вот его содержание:
"Мне нельзя ни видеть вас, ни говорить с вами, но никто не запрещал
мне вам писать. Позволите ли мне это вы? Решитесь ли отвечать незнаком-
цу? Если бы мне было дано это счастье, я смог бы по ночам, когда вы бу-
дете спать, брать ваши письма в книге, которую вы оставляли бы на стоя-
щей у пруда садовой скамейке, и класть туда свои. Я люблю вас страстно,
безумно, я боготворю вас. Я побежден, силы мои иссякли, бодрость духа,
рвение, горячая преданность делу, которому я себя посвятил, - все,
вплоть до чувства долга, будет уничтожено во мне, если вы не любите ме-
ня. Связанный клятвой, отрекшись от собственной воли, приняв на себя не-
обыкновенные и страшные обязательства, я колеблюсь, готовый к бесчестию
или к самоубийству, ибо не могу поверить, что вы действительно любите
меня, и боюсь, что в ту минуту, когда я пишу эти строки, сомнение и
страх успели вытеснить из вашего сердца эту безотчетную любовь ко мне.
Да и могло ли быть иначе? Ведь я для вас лишь призрак, лишь однажды
приснившийся сон, лишь иллюзия одного мгновения. А я... чтобы добиться
вашей любви, я готов двадцать раз в день жертвовать своею честью, нару-
шать слово, осквернять совесть клятвопреступлением. Если бы вам удалось
бежать из этой тюрьмы, я последовал бы за вами на край света и ценой по-
зора и раскаяния всей жизни искупил бы счастье видеть вас хоть один
день, хоть один раз услышать снова эти слова: "Я люблю вас". А ведь если
вы откажетесь примкнуть к делу Невидимых, если клятвы, которых они в
скором времени, несомненно, от вас потребуют, испугают и оттолкнут вас,
мне будет навсегда запрещено видеться с вами!.. Но я не подчинюсь, я не
смогу подчиниться им. Нет! Довольно я страдал, довольно трудился, до-
вольно служил делу человечества. Если вы не станете наградой за мой
труд, я отказываюсь от него. Я погублю себя, но возвращусь в свет с его
законами и обычаями. Рассудок мой мутится - вы видите это. О, сжальтесь,
сжальтесь надо мной! Не говорите, что вы разлюбили меня. Я не перенесу
этого удара, не захочу поверить вам, а если поверю, мне придется уме-
реть".
Консуэло прочитала это письмо, не обращая внимания на треск ракет и
бомб фейерверка, с шумом лопавшихся в воздухе. Поглощенная чтением, она
все же, сама того не сознавая, ощущала действие электрических разрядов,
которое неминуемо оказывают (и в особенности на людей впечатлительных)
взрывы и вообще любые резкие звуки. Люди слабые и болезненные плохо пе-
реносят такого рода трескотню, но на воображение людей здоровых и смелых
эти звуки, напротив, действуют возбуждающе, воспламеняют их. У некоторых
женщин они пробуждают даже инстинкт бесстрашия, мысль о борьбе и ка-
кое-то смутное сожаление о том, что они не родились мужчинами. Если шум
низвергающегося потока, рев разбивающейся волны, раскаты грома вызывают
в нас почти такое же наслаждение, как музыка, то в грохоте пушек, в
свисте ядер и в тысяче звуков, раздирающих воздух во время фейерверка и
напоминающих шум сражения, нам слышится оттенок гнева, угрозы, гордости,
словом - голос силы. Быть может, Консуэло тоже испытывала все эти ощуще-
