ри, поспешно направилась к лестнице и уже хотела спуститься, но снизу до
нее вдруг донеслись чьи-то голоса и шаги, под которыми заскрипел щебень,
усыпавший ступеньки. Тут ее неопределенные страхи превратились в ре-
альные опасения. В этой сырой, заброшенной башне мог поселиться только
какой-нибудь смотритель охоты, быть может столь же далекий от цивилиза-
ции, как и его жилище, быть может пьяный, грубый и, уж конечно, не такой
вышколенный и учтивый, как почтенный Маттеус. Шаги быстро приближались.
Консуэло взбежала вверх по лестнице, чтобы не встретиться с этими неиз-
вестными посетителями, и, поднявшись еще на двадцать ступенек, оказалась
на уровне третьего этажа. Было маловероятно, чтобы пришельцы явились к
ней сюда, ибо здесь совсем не было крыши и, следовательно, площадка была
необитаема. К счастью для нее, дождь перестал, и сквозь буйную зелень,
покрывавшую стропила башни пуазах в шестидесяти над ее головой, она даже
заметила несколько мерцавших звезд. Вскоре луч света, проникший снизу,
озарил темные стены здания, и, осторожно подойдя к широкой щели в полу,
Консуэло увидела то, что происходило в нижнем этаже, откуда она пришла.
В зале было двое мужчин - один расхаживал взад и вперед, топая ногами,
чтобы согреться, другой нагнулся над очагом и пытался раздуть тлевший
там огонь. Сначала Консуэло различила лишь их богатую одежду и шляпы,
скрывавшие их лица. Но вот пламя вспыхнуло, тот, кто кончиком шпаги во-
рошил дрова, сняв шляпу, повесил ее на выступ стены, и, когда свет упал
на его черные волосы и верхнюю часть лица, Консуэло вздрогнула, едва
удержав возглас ужаса и радости. Он заговорил, и сомнений больше не ос-
тавалось - это был Альберт Рудольштадт.
- Подойдите ближе, друг мой, - сказал он своему спутнику, - и погрей-
тесь возле единственного очага, который еще уцелел в этом обширном зам-
ке. Грустное убежище, милый Тренк, но вам во время ваших трудных путе-
шествий встречались и похуже.
- Нередко случалось, что я и вовсе не находил их, - ответил возлюб-
ленный принцессы Амалии. - Право же, этот дом гостеприимнее, чем кажется
извне, и он мог бы очень мне пригодиться. А вы, мой дорогой граф, должно
быть, нередко приходите помечтать среди этих развалин и посторожить этот
приют бесов?
- Я действительно часто прихожу сюда, но по менее эксцентричным при-
чинам. Сейчас не могу рассказать вам о них, но впоследствии вы все узна-
ете.
- Кажется, я уже догадался. С высоты этой башни вы любуетесь неким
садом и смотрите на некий домик.
- Нет, Тренк. Домик, о котором вы говорите, скрыт за деревьями холма
и не виден отсюда.
- Но отсюда легко добраться до него, а после свидания укрыться здесь
от докучливых надзирателей. Признайтесь, ведь только что, когда я встре-
тился с вами в лесу, вы...
- Я ни в чем не могу признаться, дружище Тренк, а вы дали слово ни о
чем не спрашивать.
- Это правда. Мне бы следовало просто радоваться, что я встретил вас
в этом огромном парке, или, вернее, лесу. Ведь я заблудился и, если бы
не вы, непременно свалился бы в какой-нибудь живописный овраг или утонул
где-нибудь в прозрачном потоке. Скажите, далеко мы находимся от замка?
- Более чем в четверти мили. Посушите же вашу одежду, пока ветер су-
шит дорожки парка, а потом двинемся в путь.
- По правде сказать, этот старинный замок нравится мне меньше, чем
новый, и я отлично понимаю, почему его предоставили в распоряжение орла-
нов. И все-таки мне повезло, что в столь поздний час и в такую ужасную
погоду я нахожусь здесь вдвоем с вами. Это напомнило мне нашу первую
встречу в разрушенном аббатстве в Силезии, мое посвящение, клятвы, кото-
рые я произнес перед вами. Ведь вы были тогда моим руководителем,
судьей, исповедником, а теперь сделались для меня братом и другом! Ах,
милый Альберт, какие необыкновенные и трагические перемены произошли с
тех пор в наших судьбах! Ведь мы оба умерли для семьи, родины, быть мо-
жет - для возлюбленной!.. Что станется с нами и какова будет отныне наша
жизнь среди людей?
- Твоя жизнь может еще сделаться блестящей и полной счастья, дорогой
Тренк! Благодарение богу, власть ненавидящего тебя тирана имеет границы
на земле Европы.
- Но моя любимая, Альберт? Ужели возможно, чтобы она оставалась мне
верна - вечно и напрасно?
- Ты не должен этого желать, друг мой. Но совершенно очевидно, что ее
страсть продлится столько же, сколько ее горе.
- О, расскажите же мне о ней, Альберт! Вы счастливее меня, вы можете
видеть ее, слышать!
- Нет, это уже невозможно, милый Тренк, не обольщайтесь. Странная
личность Трисмегиста и его фантастическое имя, которое мне присвоили, в
течение нескольких лет помогали мне в моих дружеских и тайных сношениях
с берлинским дворцом, но они уже потеряли свое действие. Друзья будут
молчать, как они молчали прежде, а те, кого я дурачил (ибо для пользы
нашего общего дела и вашей любви я был вынужден, не принося при этом
вреда, кое-кого одурачить), не станут более прозорливы; но Фридрих почу-
ял дух какого-то заговора, и мне уже нельзя вернуться в Пруссию. Мои
действия будут парализованы его недоверием, а тюрьма Шпандау не откроет-
ся вторично для моего побега.
- Бедный, Альберт! Ты, наверное, страдал в этой тюрьме не меньше, чем
я в своей. Быть может, даже больше.
- Нет, я был там вблизи от нее. Я слышал ее голос, помогал ее осво-
бождению. Я ни о чем не жалею - ни о том, что томился в заточении, ни о
том, что трепетал за ее жизнь. Своих собственных страданий я даже не за-
мечал, о том, как страдал за нее, я уже забыл. Она спасена и будет
счастлива.
- С вами, Альберт? Скажите мне, что она будет счастлива с вами и бла-
годаря вам, или я перестану ее уважать и лишу ее своего восхищения и
дружбы.
- Не говорите так, Тренк. Вы оскорбляете этим природу, любовь и небо.
Наши жены так же свободны, как наши возлюбленные, и желание поработить
их во имя долга, удобного одним нам, было бы преступлением и свято-
татством.
- Знаю. И хоть мне не возвыситься до твоей добродетели, я чувствую,
что, если бы Амалия не подтвердила мне свое обещание, а взяла его назад,
я все же продолжал бы любить ее и благословлять те счастливые дни, кото-
рые она подарила мне. Но ведь могу же я любить тебя больше, чем себя са-
мого, и ненавидеть любого, кто тебя не любит? Ты улыбаешься, Альберт, ты
не понимаешь моей дружбы, а вот я не понимаю твоего мужества. Нет, если
правда, что она, твоя супруга, влюбилась (и притом до окончания срока
траура - безумная!) в одного из наших братьев - будь он самым достойным
среди нас и самым обаятельным мужчиной в целом мире, я никогда не смогу
простить ей. Прости ты, если любишь!
- Тренк! Тренк! Ты не знаешь, о чем говоришь, ты многого не понима-
ешь, а я не могу ничего тебе объяснить. Погоди осуждать эту замеча-
тельную женщину. Придет время, и ты узнаешь ее.
- Но кто же мешает тебе оправдать ее в моих глазах? Объяснись! К чему
эта таинственность? Мы здесь одни. Твое признание никак не может скомп-
рометировать ее, и, насколько мне известно, никакая клятва не запрещает
тебе скрывать от меня то, что подозреваем все мы, судя по твоему поведе-
нию. Она разлюбила тебя? Чем же можно оправдать это?
- А разве она когда-нибудь любила меня?
- В этом и состоит ее преступление. Она никогда не понимала тебя.
- Она не могла меня понять, а я не мог открыть себя перед нею. К тому
же я был болен, я был безумен. Безумных никто не любит. Их жалеют или
боятся.
- Ты никогда не был безумен, Альберт. Я никогда не видел тебя таким.
Напротив, меня всегда поражала твоя мудрость и мощь твоего ума.
- Ты видел меня в действии - твердым, решительным, и никогда не видел
в состоянии мучительного покоя, во власти болезненного уныния.
- Ты - во власти уныния? Никогда бы не подумал, что это возможно.
- Потому что тебе неизвестны все опасности, препятствия, все темные
стороны нашего дела. Тебе никогда не приходилось падать на дно той про-
пасти, в которую была погружена моя душа, в которую я бросил свою жизнь.
Ты сталкивался лишь с возвышенной, благородной ее гранью, тебе давали
лишь легкие поручения и открывали лишь светлые перспективы.
- Потому что я не так великодушен, не так восторжен и, говоря откро-
венно, не так фанатичен, как ты, благородный граф! Ты сам пожелал испить
чашу рвения до дна, а когда тебя начала душить горечь, ты усомнился в
небе и в людях.
- Да, я усомнился и был жестоко наказан.
- И все еще сомневаешься? Все еще страдаешь?
- Нет, теперь я надеюсь, верю, действую. Я чувствую себя сильным,
счастливым. Разве ты не видишь, какая радость сияет на моем лице, не
чувствуешь, каким восторгом переполнена моя грудь?
- Но ведь тебя обманула твоя любовница! Что я говорю? Твоя жена!
- Она никогда не была ни любовницей моей, ни женой. Она никогда и ни-
чем не была обязана мне, как ничем не обязана и теперь. Она не обманыва-
ет меня. В награду за миг сострадания, подаренного мне у моего смертного
одра, бог послал ей любовь, величайшую из всех милостей неба. Так неуже-
ли я, в благодарность за то, что она закрыла мне глаза, плакала надо
мной, благословила меня на пороге вечности, который я собирался пересту-
пить, потребую, чтобы она выполнила обещание, вырванное у ее великодуш-
ной жалости, у ее благородного милосердия? Неужели скажу ей: "Жена, я
твой господин, ты принадлежишь мне - таков закон, таковы последствия
твоей неосторожности, твоей ошибки. Ты будешь переносить мои ласки, по-
тому что в день разлуки запечатлела прощальный поцелуй на моем холодею-
щем лбу! Ты навсегда вложишь свою руку в мою, всюду пойдешь за мной, бу-
дешь вечно нести это ярмо, будешь вытравлять из своей груди зародившуюся
любовь, отгонять непреодолимые желания, заглушать сожаления в моих ос-
корбительных объятиях, припав к моему эгоистическому и подлому сердцу!"
О Тренк! Неужели вы думаете, что я мог бы быть счастлив, поступив так?
Ведь моя жизнь стала бы тогда еще более жестокой пыткой, нежели ее! Раз-
ве муки раба не являются проклятием для его господина? Боже великий! Да
какое же существо окажется настолько презренным, настолько низким, чтобы
гордиться и упиваться неразделенной любовью, верностью, против которой
восстает сердце самой жертвы? Благодарение богу, я не таков и никогда не
буду таким. Сегодня вечером я шел к Консуэло, собираясь сказать ей все
это, собираясь вернуть ей свободу. Но я не встретил ее в саду, где она
гуляет обычно. Как раз в это время разразилась гроза, и я потерял надеж-
ду, что она выйдет. Мне не хотелось входить в дом. Я мог бы войти туда
по праву супруга, но ее трепет, ее ужас, одна только бледность ее отчая-
ния причинили бы мне такую боль, что я не решился на этот шаг.
- А не встретился ли ты в темноте с черной маской Ливерани?
- Какого Ливерани?
- Как! Ты не знаешь имени своего соперника?
- Ливерани - это не настоящее имя. А ты знаешь этого человека, этого
счастливого соперника?
- Нет! Но ты спрашиваешь об этом каким-то странным тоном... Альберт,
кажется, я понял тебя: ты прощаешь свою несчастную жену и бросаешь ее -
так и должно быть. Однако, надеюсь, ты накажешь подлеца, который ее
обольстил?
- А ты убежден, что он подлец?
- Как! Человек, которому доверили заботу о ее освобождении, поручили
оберегать во время долгого, опасного путешествия! Тот, кто обязан был
охранять ее, быть почтительным, не имел права вымолвить с ней ни одного
слова, снимать маску в ее присутствии!.. Человек, облеченный Невидимыми
полной властью и слепым доверием! Очевидно, твой брат по оружию, по
клятве, такой же брат, как я? О, если бы мне поручили охранять твою же-
ну, Альберт, я даже не помыслил бы о столь чудовищной измене, не стал бы
добиваться ее любви!
- Тренк! Повторяю, ты не знаешь, о чем говоришь. Только трем лицам
