горячих уст своего первого жениха. Она сдержала крик и, склонившись над
клавесином, разрыдалась.
В эту минуту вернулся граф Альберт; он услышал ее рыдания, увидел ос-
корбительную радость Андзолето. Волнение, прервавшее пение юной артист-
ки, не удивило остальных свидетелей этой сцены. Никто не видел поцелуя,
и каждый допускал, что воспоминания детства и любовь к своему искусству
могли вызвать эти слезы. Графа Христиана несколько огорчила эта чувстви-
тельность, говорившая о глубокой привязанности девушки к тому, чем он
просил ее пожертвовать. Канонисса же и капеллан ликовали, тая надежду,
что жертва эта не сможет осуществиться. Альберт еще не задумывался над
тем, можно ли будет графине Рудольштадт снова стать артисткой или ей
придется отказаться от сцены. Он готов был на все согласиться, все раз-
решить, даже сам настоять, лишь бы только она была счастлива и свободна;
он предоставлял ей самой сделать выбор между светом, театром и уединени-
ем. Отсутствие предрассудков и эгоизма доходило в нем до того, что ему в
голову не приходили самые простые вещи. Так, он даже не подумал, что у
Консуэло могла явиться мысль пожертвовать собой ради него, не желавшего
ни единой жертвы. Но с присущей ему дальновидностью он проник в самую
сердцевину дерева и обнаружил там червя. В один миг ему стало ясно, чем
на самом деле был Андзолето для Консуэло, какую цель преследовал и какое
чувство внушал ей. Альберт внимательно посмотрел на этого неприятного
ему человека, к которому до сих пор не хотел приглядываться, не желая
ненавидеть брата Консуэло. И он увидел в нем любовника - смелого, пылко-
го, опасного. Благородный Альберт не подумал о себе; ни сомнение, ни
ревность не проснулись в его сердце, - он понял только, что Консуэло
грозит опасность, ибо своим глубоким, проникновенным взором этот чело-
век, чье слабое зрение с трудом выносило солнечный свет, плохо различало
цвета и формы, читал в глубине душ и благодаря какой-то таинственной си-
ле провидения проникал в самые тайные помыслы негодяев и плутов. Я не в
силах объяснить естественным путем этот странный, временами проявлявший-
ся в нем дар. Некоторые его свойства, не расследованные и не объясненные
наукой, так и остались непонятными как для его близких, так и для расс-
казчика, повествующего вам о них и по прошествии ста лет столь же мало
знающего о них, как и великие умы его века. Альберт, увидев во всей на-
готе эгоистическую, тщеславную душу своего соперника, не сказал себе:
"Вот мой враг", а подумал: "Вот враг Консуэло", - и, ничем не показав,
что он сделал такое открытие, дал себе слово оберегать, охранять ее.
LXI
Воспользовавшись первой же представившейся возможностью, Консуэло
вышла из гостиной и спустилась в сад. Солнце село, первые звезды, спо-
койные и бледные, мерцали в небе, еще розоватом на западе и уже темном
на востоке.
Юной артистке хотелось вдохнуть покой чистого прохладного воздуха
первых осенних вечеров. Страстное томление теснило ей грудь, пробуждая в
ней в то же время угрызения совести, и она призывала все силы души на
помощь своей воле. Она могла бы задать себе вопрос: "Да неужели я не
знаю, люблю я его или ненавижу?" Консуэло трепетала, словно чувствуя,
что мужество покидает ее в опаснейшую минуту ее жизни; и впервые она не
находила в себе той непосредственности первого побуждения, той святой
уверенности в правильности своих намерений, которые всегда поддерживали
ее в испытаниях. Она покинула гостиную, чтобы уйти от чар Андзолето, и в
то же время смутно желала, чтобы он пошел за ней.
Листья начинали осыпаться; когда, разметаемые подолом платья, они ше-
лестели позади нее, ей чудились чьи-то шаги; она готова была бежать без
оглядки, но тут же останавливалась, словно прикованная к месту волшебной
силой. Действительно, за ней кто-то шел, не смея и не желая себя обнару-
жить. То был Альберт. Чуждый мелкого притворства, именуемого приличием,
и чувствуя себя в силу своей великой любви выше всякого ложного стыда,
он через минуту вышел вслед за нею, решив без ее ведома охранять ее и
помешать соблазнителю приблизиться к ней. Андзолето заметил эту наивную
поспешность, но это его не очень встревожило: он слишком хорошо видел
смущение Консуэло, чтобы не счесть свою победу обеспеченной; к тому же
мелкие победы развили в нем чудовищное самомнение, и он решил не уско-
рять событий, не раздражать своей возлюбленной, не приводить в ужас
семью. "Мне незачем теперь спешить, - говорил он себе. - Гнев придал бы
ей только силы, тогда как мой скорбный, подавленный вид уничтожит оста-
ток ее злобы против меня. У нее гордый ум, - обратимся к ее чувствам.
Она, без сомнения, менее сурова, чем была в Венеции, здесь нрав ее смяг-
чился. Не беда, если сопернику выпадет лишний счастливый денек, - завтра
она будет моей, а быть может, еще и этой ночью. Увидим! Не будем ее за-
пугивать, подстрекая к какому-нибудь отчаянному решению. Она не выдала
меня. Из жалости или из страха она предоставляет им считать меня ее бра-
том, а старики, несмотря на все мои глупости, решили терпеть меня из
любви к ней. Я добился своего быстрее, чем надеялся, - можно и передох-
нуть".
И граф Христиан, и канонисса, и капеллан были чрезвычайно удивлены,
заметив, как внезапно изменились к лучшему манеры Андзолето, как скромен
стал его тон, как тихо и предупредительно он стал держать себя. Андзоле-
то дипломатично пожаловался шепотом капеллану на сильнейшую головную
боль, прибавив, что вообще очень воздержан в отношении вина, а тут выпил
за обедом венгерского, не имея понятия об его крепости, и оно ударило
ему в голову. Минуту спустя его признание было сообщено по-немецки кано-
ниссе и графу, который отнесся к этой попытке молодого человека оправ-
даться с большою теплотой. Венцеслава сначала была менее снисходительна,
но усилия лицемера понравиться ей, почтительное восхваление дворянства,
восторженные отзывы о порядке, царившем в замке, - все это не замедлило
обезоружить ее благожелательную, незлопамятную душу. Сперва она его слу-
шала от нечего делать, но под конец заинтересовалась разговором и согла-
силась с братом, что Андзолето прекрасный, очаровательный молодой чело-
век.
Через час Консуэло вернулась с прогулки; это время не пропало даром
для Андзолето. Он успел так расположить к себе всю семью, что был уже
уверен в возможности оставаться в замке столько дней, сколько ему пона-
добится для достижения своей цели. Он не понял, что говорил по-немецки
старый граф Консуэло, но догадался по тому, как смотрел на него Христи-
ан, и по удивленному и смущенному виду молодой девушки, что старый граф
рассыпался в похвалах по его адресу и даже слегка пожурил ее за недоста-
ток внимания к такому милому брату.
- Послушайте, синьора, - обратилась к ней канонисса, которая, несмот-
ря на всю свою неприязнь, всетаки желала ей добра, да к тому же считала
это делом благочестия. - Вы за обедом сердились на своего брата, и, надо
сказать правду, он этого заслуживал, но он лучше, чем показался нам сна-
чала. Брат нежно любит вас и только что много говорил о вас с глубоким
чувством и даже с уважением. Не будьте же к нему более строги, чем мы.
По моему глубокому убеждению, он очень огорчен тем, что выпил лишнее за
обедом, а особенно - из-за вас. Поговорите с ним, не будьте холодны с
человеком, столь близким вам по крови. Возьмите пример с меня: хоть мой
брат, барон Фридрих, в юности и любил меня поддразнивать и даже часто
очень сердил, я никогда не могла и часа быть с ним в ссоре.
Консуэло, не смея ни разубеждать добрую старушку, ни поддерживать ее
заблуждение, была сражена этой новой атакой Андзолето, сила и ловкость
которого были для нее очевидны.
- Вы не поняли, что сказала моя сестра? - спросил Христиан молодого
человека. - Сейчас переведу в двух словах: моя сестра упрекнула Консуэло
за то, что она уж слишком по-матерински строга с вами. А я уверен, что
сама Консуэло жаждет помириться. Поцелуйтесь же, дети мои! Ну, милый
юноша, сделайте первый шаг и, если у вас в прошлом и были какие-нибудь
прегрешения по отношению к ней, покайтесь, чтобы она вас простила.
Андзолето не заставил повторять это дважды. Схватив дрожащую руку
Консуэло, не решившуюся отнять ее, он проговорил:
- Да, я был страшно виноват перед нею и так раскаиваюсь, что все мои
попытки забыться только еще больше разбивают мне сердце. Она прекрасно
знает это, и, не будь у нее железной души, гордой, как власть, и беспо-
щадной как добродетель, она поняла бы, что я и так уже достаточно нака-
зан угрызениями совести. Прости меня, сестра, и верни мне свою любовь,
не то я сейчас же уеду и буду скитаться по белу свету в отчаянии, одино-
честве и тоске. Всюду чужой, без поддержки, без совета, без привязаннос-
ти, я не смогу больше верить в бога, и мои заблуждения падут на твою го-
лову.
Эта покаянная речь чрезвычайно растрогала графа и вызвала слезы у
доброй канониссы.
- Слышите, Порпорина! - воскликнула она. - Его слова прекрасны и
справедливы. Господин капеллан, вам следует именем веры приказать
синьоре помириться с братом.
Капеллан уже собирался было вмешаться в это дело, но Андзолето, не
дождавшись его проповеди, схватил в объятия Консуэло и, несмотря на ее
сопротивление и испуг, страстно поцеловал перед самым носом капеллана в
назидание присутствующим.
Консуэло, в ужасе от столь наглого обмана, решила положить этому ко-
нец.
- Довольно! - проговорила она. - Господин граф, выслушайте меня...
Она готова была все рассказать, но тут вошел Альберт. И тотчас мысль
о Зденко сковала страхом ее душу, готовую открыться. Неукротимый покро-
витель Консуэло был способен без шума и без лишних слов освободить ее от
врага, которого она собиралась разоблачить. Она побледнела, с горестным
упреком взглянула на Андзолето, и слова замерли на ее устах.
Ровно в семь часов вечера все уселись за стол ужинать. Если столь
частые трапезы способны лишить аппетита моих изящных читательниц, я при-
нужден им сказать, что мода воздерживаться от пищи была не в чести в те
времена и в той стране. Кажется, я уже упоминал о том, что в Ризенбурге
кушали медленно, плотно и часто - чуть ли не половина дня проходила за
обеденным столом; и, признаюсь, Консуэло, с детства поневоле привыкшая
довольствоваться в течение дня несколькими ложками сваренного на воде
риса, находила эти гомерические трапезы смертельно длинными. Впервые она
не смогла дать себе отчет в том, сколько длился этот ужин - час, мгнове-
ние или столетие. Она так же мало сознавала, что существует, как и
Альберт, когда он бывал один в своем гроте. Ей казалось, что она пьяна,
до такой степени стыд, любовь и ужас владели ею. Она ничего не ела, не
слышала, ничего не видела вокруг себя. В смятении, подобно человеку, ле-
тящему в пропасть и видящему, как одна за другой ломаются непрочные вет-
ки, за которые он пытается удержаться, она глядела на дно бездны, и го-
лова ее шла кругом. Андзолето сидел подле нее, он задевал за ее платье,
то и дело касался локтем ее локтя, а ногой ее ноги. Стремясь ей услу-
жить, он дотрагивался до ее рук и на миг удерживал их в своих, но этот
миг, это жгучее пожатие заключало в себе целый мир наслаждений... Тайком
он шептал ей слова, от которых можно было задохнуться, пожирал ее глаза-
ми... Пользуясь мгновением, мимолетным, как молния, он менялся с ней
стаканом и прикасался губами к хрусталю, до которого только что дотраги-
вались ее губы. Он умел быть пламенем для нее и холодным, как лед, в
глазах других. Он премило держал себя, учтиво разговаривал, был чрезвы-
чайно внимателен к канониссе, преисполнен почтения к капеллану, предла-
гал ему лучшие куски мяса и сам нарезал их с грациозной ловкостью чело-
