чаться каретному ремеслу. К довершению своих горестей я стал замечать,
что маэстро Рейтер, вместо того чтобы привязаться ко мне, стал со мной
очень суров и думал только о том, как бы приблизить час моего исключения
из школы. Я не подозревал причины столь незаслуженной антипатии. Некото-
рые из моих товарищей легкомысленно уверяли меня, что он мне завидует,
находя в моих сочинительских попытках проявление музыкального гения, что
он вообще ненавидит и обескураживает молодых людей, в которых обнаружи-
вает талант, превосходящий его собственный. Я далек от столь лестного
для моего самолюбия толкования его немилости, но мне все-таки кажется,
что с моей стороны было ошибкой показывать ему свои творения: он увидел
во мне безмозглого честолюбца и самонадеянного нахала.
- К тому же, - перебила рассказчика Консуэло, - старые учителя вообще
не любят учеников, опережающих их в знаниях. Но как вас зовут, дитя мое?
- Иосиф.
- Иосиф... а дальше?
- Иосиф Гайдн.
- Непременно запомню ваше имя: если из вас чтонибудь выйдет, я хоть
буду знать, почему ваш учитель так неприязненно относился к вам и почему
меня так заинтересовал ваш рассказ. Пожалуйста, продолжайте.
Юный Гайдн принялся за свое повествование, а Консуэло, пораженная
сходством их судеб - судеб двух бедняков и артистов, внимательно вгляды-
валась в лицо юноши-певчего. Это худенькое желтоватое лицо необыкновенно
оживилось в порыве излияний, голубые глаза сверкали лукавством, шаловли-
вым и добродушным, и все в его манере держать себя и выражаться говорило
о недюжинном уме.
LXV
- Каковы бы ни были причины антипатии маэстро Рейтера, - продолжал
свой рассказ Иосиф, - он доказал мне это весьма жестоко и в связи с пос-
тупком самым незначительным. У меня были новые ножницы, и я, как настоя-
щий школьник, пробовал их на всем, что только попадалось мне под руку.
Сидевший впереди меня мальчик-певчий, очень гордившийся своей длинной
косой, то и дело стирал ею записи, которые я наносил мелом на аспидной
доске. И вот в голове моей мелькнула молниеносная роковая мысль. Все бы-
ло делом мгновения. Крак! Ножницы раскрылись, и коса очутилась на полу!
Учитель своим ястребиным взором следил за каждым моим движением. Прежде
чем мой бедный товарищ успел заметить свою горестную утрату, я был под-
вергнут строгому выговору, опозорен и без дальних церемоний выгнан.
Вышел я из детской певческой школы в ноябре прошлого года в семь ча-
сов вечера и очутился на площади, без гроша в кармане, разутый и разде-
тый, если не считать того жалкого платья, которое было на мне. Тут на
меня напало полное отчаяние. Меня так злобно разбранили и выгнали с та-
ким скандалом, что я вообразил, будто и в самом деле совершил великий
проступок. Горько оплакивал я этот пук волос, этот кусочек ленты, отре-
занные моими злополучными ножницами. Товарищ, чью голову я так опозорил,
прошел мимо меня тоже с ревом. Сколько было пролито слез, сколько раска-
яния и угрызений совести из-за прусской косы! Мне хотелось броситься мо-
ему товарищу на шею, стать перед ним на колени, но я не посмел и стыдли-
во продолжал сидеть в своем углу. А ведь бедный мальчик, вполне возмож-
но, оплакивал мою опалу еще больше, чем собственные волосы.
Я провел ночь на улице; а утром, когда я, вздыхая, размышлял о том,
как необходим и недостижим для меня завтрак, ко мне подошел Келлер, па-
рикмахер школы певчих святого Стефана. Он только что причесывал маэстро
Рейтера, и тот, продолжая на меня злиться, ни о чем другом говорить не
мог, как об ужасном случае с отрезанной косой. Поэтому шутник Келлер,
заметив мою жалкую фигуру, покатился со смеху и принялся осыпать меня
язвительными насмешками. "Вот он, бич парикмахеров! - закричал еще изда-
ли, завидев меня, этот балагур. - Вот он, враг всех и вся, кто, подобно
мне, поддерживает красоту шевелюры! Ах! Мой юный обрезатель кос! Милей-
ший мой истребитель тупеев! Пожалуйте-ка сюда, дайте я обрежу ваши прек-
расные черные кудри, чтобы наделать из них кос взамен тех, что падут от
вашей руки!" Я был в отчаянии, в ярости. Закрыв лицо руками, считая себя
предметом мести общества, я кинулся бежать, но добряк Келлер остановил
меня. "Куда ты, несчастный? - спросил он меня, смягчаясь. - Куда ты де-
нешься без хлеба, без одежды, без друзей да еще с таким преступлением на
совести? Мне жаль тебя, я так люблю твой красивый голос, которым не раз
наслаждался в соборе. Идем ко мне. У меня с женой и детьми всего одна
комната на пятом этаже. Но и этого нам более чем достаточно, так что
мансарда, которую я снимаю на шестом этаже, пустует. Живи в ней и кор-
мись у нас до тех пор, пока не найдешь работы. Но чур! К волосам моих
клиентов относись с должным уважением и париков моих ножницами не касай-
ся!"
И я пошел за великодушным Келлером, моим спасителем и отцом! Он был
так добр, этот бедный труженик, что, помимо помещения и стола, уделил
мне еще немного денег, и я мог продолжать учение. Я взял напрокат сквер-
ненький клавесин, весь источенный червями, и, забившись на чердак со
своим Фуксом и Маттезоном, без удержу предался своей страсти к сочини-
тельству. С этой минуты я могу считать, что провидение стало покрови-
тельствовать мне. Всю эту зиму я с наслаждением изучал первые шесть со-
нат Эммануила Баха и, как мне кажется, хорошо их усвоил. В то же время
небо, как бы в награду за мое усердие и настойчивость, послало мне не-
большую работу, давшую мне возможность существовать и расплатиться с мо-
им дорогим хозяином. По воскресеньям я играл на органе в домовой церкви
графа Гаугвица, а перед тем по утрам исполнял партию первой скрипки в
церкви святых отцов милосердия. Кроме того, у меня нашлись два покрови-
теля. Один из них - аббат, который написал множество стихов на итальянс-
ком языке, как говорят, очень хороших. Он в большой милости и у импера-
тора и у императрицы. Имя его - господин Метастазио; он живет в одном
доме с Келлером и со мной, и я даю уроки молодой девице, его племяннице.
Другой мой покровитель - его превосходительство венецианский посланник.
- Синьор Корнер? - с живостью спросила Консуэло.
- Ах! Вы знаете его? - воскликнул Гайдн. - Господин аббат Метастазио
ввел меня к нему в дом. Мой скромный талант пришелся там по вкусу, и его
превосходительство обещал посодействовать, чтобы со мной позанимался
Порпора" который сейчас вместе с госпожой Вильгельминой, супругой или
возлюбленной его превосходительства, находится на курорте в Маненсдорфе.
Это обещание страшно обрадовало меня. Подумать только, - стать учеником
такого великого учителя, лучшего в мире преподавателя пения! Изучить
композицию, истинные, подлинные основы итальянского искусства! Я думал,
что спасен, благословлял свою счастливую звезду и уже воображал себя ве-
ликим музыкантом. Но увы! Несмотря на добрые намерения его превосходи-
тельства, осуществить его обещание оказалось не так легко, как я думал,
и если мне не удастся найти более солидной рекомендации, боюсь, что я не
смогу даже подойти близко к Порпоре. Говорят, знаменитый маэстро -
большой чудак, и насколько он может быть предан, внимателен и великоду-
шен в отношении одних своих учеников, настолько бывает капризен и жесток
с другими. По-видимому, маэстро Рейтер ничто в сравнении с Порпорой, и я
дрожу при одной мысли увидеть его. Однако ж, хотя он сначала и отказал
наотрез его превосходительству, мотивируя свой отказ нежеланием брать
новых учеников, я знаю, что его превосходительство будет настаивать, и
поэтому не теряю надежды. Я решил терпеливо выносить самые жестокие ос-
корбления со стороны Порпоры, лишь бы он научил меня чему-нибудь.
- Вы приняли благое решение, - заметила Консуэло. - Вам не преувели-
чили, говоря о резкости великого музыканта и его суровой внешности. Но
вы правы: не надо отчаиваться, ибо если только вы терпеливы, способны
слепо повиноваться и обладаете настоящим музыкальным талантом, - а я
чувствую, что это так, - если вы не теряете головы при первом налетевшем
шквале, к тому же если вам удастся выказать перед ним смышленость и
быстроту соображения, то обещаю вам: после трех-четырех уроков он станет
самым кротким и добросовестным учителем, возможно даже, что, если, как
мне кажется, вы столь же добры, сколь и умны, Порпора станет вам верным
другом, справедливым, благожелательным отцом.
- О! Вы бесконечно радуете меня. Я вижу, что вы его знаете и должны
также знать его знаменитую ученицу, новую графиню Рудольштадт... Порпо-
рину...
- Но где же вы слышали об этой Порпорине и чего хотите от нее?
- Письма к Порпоре и энергичного ходатайства перед ним, когда она бу-
дет в Вене; ведь она, конечно, туда поедет после своей свадьбы с этим
богатым аристократом, графом Рудольштадтом.
- А откуда вы знаете об этом браке?
- Благодаря величайшей в мире случайности. Мой друг Келлер узнал в
прошлом месяце, что в Пильзене умер его родственник, который оставил ему
небольшое наследство. У Келлера не было ни времени, ни средств на такое
путешествие, и он все не решался предпринять его, боясь, что наследство
не покроет дорожных расходов и потери времени. Как раз перед этим я по-
лучил немного денег за свою работу и предложил ему съездить в Пильзен на
правах его доверенного. Вот я и отправился в этот город и в одну неделю,
к своему великому удовольствию, закончил дело о наследстве Келлера. Ко-
нечно, оно не бог весть как велико, но и этим немногим ему не приходится
пренебрегать. Я везу ему документы, утверждающие его в наследстве на не-
большую усадьбу; он по своему усмотрению сможет либо продать ее, либо
пользоваться доходами. Возвращаясь из Пильзена, я очутился вчера в мес-
течке Клатау, где и заночевал. День был базарный, и постоялый двор ока-
зался битком набит народом. Я сидел за столом, где закусывал толстяк,
которого величали доктором Вецелиусом; в жизни не встречал я большего
обжоры и болтуна. "Знаете новость? - спросил он, обращаясь к соседям. -
Граф Альберт Рудольштадт, этот сумасшедший, архисумасшедший, чуть ли не
бешеный, женится на учительнице музыки своей двоюродной сестры; эта
авантюристка, нищая, говорят, была актрисой в Италии, и старик музыкант
Порпора якобы похитил ее; но скоро она ему опротивела, и старик отправил
ее родить в Ризенбург. Все это держалось в величайшей тайне, и сначала,
не понимая ничего в болезни и конвульсиях барышни, считавшейся очень
добродетельной, Рудольштадты вызвали меня для лечения злокачественной
лихорадки. Но едва я успел пощупать пульс больной, как граф Альберт, по-
видимому знавший кое-что о ее добродетели, бросился на меня, точно беше-
ный, оттолкнул и больше не впустил в комнату. Все было окружено полней-
шей тайной. Старушка канонисса, по-моему, играла роль акушерки. Никогда
старой даме еще не приходилось бывать в таком переплете. Ребенок исчез.
Но удивительнее всего, что молодой граф, не имеющий, как вы знаете,
представления о времени и принимающий месяцы за годы, вообразил себя от-
цом ребенка и так энергично поговорил со своей семейкой, что те, боясь,
как бы он снова не впал в бешенство, согласились на этот славный брак".
- Какая мерзость! Какая гнусность! - вскричала вне себя Консуэло. -
Надо же наплести столько возмутительной клеветы и нелепостей.
- Не думайте только, что я хоть на секунду поверил всему этому, -
возразил Иосиф Гайдн. - Физиономия старого доктора так же глупа, как и
зла, и еще прежде, чем его изобличили во лжи, я был уверен, что он кле-
вещет и несет вздор. Но едва успел он докончить свою сказку, как пять
или шесть окружавших его молодых людей встали на защиту девушки, и я та-
ким образом узнал правду. Они наперебой принялись превозносить красоту,
прелесть, скромность, ум и несравненный талант Порпорины. Всем им была
понятна любовь к ней графа Альберта, все завидовали его счастью и восхи-
