краюху хлеба, принялся резать ее и уписывать за обе щеки, застенчиво
поглядывая время от времени на спящую и стараясь как можно осторожнее
действовать своим складным ножом, словно боясь разбудить ее. Этот знак
внимания совсем успокоил Консуэло, а хлеб, который уплетал юный путник с
таким явным удовольствием, пробудил в ней муки голода. Убедившись по из-
ношенной одежде юноши и его запыленной обуви, что он беден и пришел из-
далека, она решила, что провидение посылает ей неожиданную помощь и ею
следует воспользоваться. Краюха хлеба была большая, и юноша мог без осо-
бого ущерба для своего аппетита уделить ей кусочек. Консуэло поднялась,
делая вид, что протирает глаза, как будто только что проснулась, и реши-
тельно посмотрела на юношу, чтобы внушить ему уважение, - на тот случай,
если бы он вдруг утратил проявленную им до сих пор почтительность.
Но такая предосторожность была излишней. Как только юноша увидел, что
девушка проснулась и встала, он слегка смутился, опустил глаза, потом
попробовал взглянуть на нее и, ободренный выражением лица Консуэло -
несказанно доброго и привлекательного, несмотря на ее стремление хранить
суровость, - заговорил таким приятным, благозвучным голосом, что юная
музыкантша сразу почувствовала к нему расположение.
- Ну вот, сударыня, наконец-то вы проснулись, - проговорил он, улыба-
ясь, - вам здесь так славно спалось, что, не бойся я поступить невежли-
во, я тоже заснул бы.
- Если вы так же любезны, как вежливы, окажите мне маленькую услугу,
- сказала материнским тоном Консуэло.
- Все, что вам будет угодно, - ответил юный путник; и голос его пока-
зался Консуэло приятным и задушевным.
- Тогда продайте мне частицу вашего завтрака, - сказала Консуэло, -
если, конечно, это не будет для вас лишением.
- Продать?! - воскликнул, краснея, изумленный юноша. - О! Будь у меня
завтрак, я бы его не продал! Разве я трактирщик? Я с удовольствием пред-
ложил бы вам его!
- Ну, так поделитесь со мной, а я взамен дам вам на что купить себе
лучший завтрак.
- Нет! Нет! - возразил он. - Смеетесь вы, что ли? Или вы так горды,
что не можете принять от меня жалкого кусочка хлеба? Увы! Как видите,
больше я ничего не могу вам предложить.
- Хорошо! Принимаю ваш хлеб. Ваша доброта заставила бы меня усты-
диться, если бы я возгордилась.
- Берите! Берите, милая барышня! - радостно воскликнул юноша. - Вот
вам хлеб, режьте его сами! Да не церемоньтесь! Едок я небольшой, а тут
было запасено на целый день.
- Но сможете ли вы купить еще хлеба на сегодняшний день?
- Да ведь его везде можно достать! Ну, кушайте на здоровье, если хо-
тите доставить мне удовольствие!
Консуэло не заставила себя больше просить, чувствуя, что было бы су-
щей неблагодарностью по отношению к братски угощавшему ее юноше отка-
заться позавтракать с ним. И, усевшись неподалеку от него, она принялась
уписывать хлеб, по сравнению с которым все изысканные блюда, когда-либо
отведанные ею за столом богачей, показались ей безвкусными и грубыми.
- Какой у вас хороший аппетит, - заговорил юноша, - просто смотреть
приятно. Ну, и повезло же мне, что я вас встретил: очень рад! Знаете
что? Давайте съедим весь хлеб - как здесь ни пустынно, набредем же мы
сегодня на какое-нибудь жилье.
- Значит, местность эта вам незнакома?
- Я здесь впервые, но путь, по которому я шел от Вены до Пильзена,
мне знаком, и я теперь возвращаюсь обратно той же дорогой.
- Куда обратно? В Вену?
- Да, в Вену. А вы тоже туда направляетесь?
Консуэло, не зная, брать ли юношу себе в спутники или уклониться от
его общества, притворилась, что не слышала, чтобы не отвечать сразу.
- Но что я говорю, - продолжал юноша, - разве такая красавица отпра-
вится одна в Вену? А между тем вы, видно, путешествуете: у вас такой же
дорожный узелок, как и у меня, и вы тоже странствуете пешком.
Консуэло, решив избегать вопросов юноши, пока не убедится, насколько
можно доверять ему, предпочла ответить вопросом на вопрос.
- Вы из Пильзена? - спросила она.
- Нет, - ответил юноша, не имевший ни склонности, ни повода быть не-
доверчивым, - я из Рорау, это в Венгрии; мой отец каретник.
- А как вы вы ушли так далеко от дома? Разве вы не занимаетесь тем же
ремеслом, что и отец?
- И да и нет: отец мой каретник, а я нет; но в то же время он и музы-
кант, - а я жажду им стать.
- Музыкантом? Браво! Это чудесная профессия.
- Может, она и ваша?
- Однако не учиться же музыке направлялись вы в Пильзен? Это, гово-
рят, очень унылый военный город.
- О нет! У меня было поручение туда, а теперь я возвращаюсь в Вену,
чтобы, приискав себе какой-нибудь заработок, продолжать там занятия му-
зыкой.
- Что же вы избрали? Музыку или пение?
- Пока и то и другое. У меня довольно хороший голос, а вот тут у меня
скрипочка - хоть и плохонькая, но я пытаюсь передать на ней то, что
чувствую. Однако я честолюбив и мне хотелось бы достичь большего.
- Сочинять, очевидно?
- Вы угадали. У меня из головы не выходит это проклятое сочини-
тельство. Сейчас покажу вам, какой у меня в дорожной котомке добрый
спутник - объемистая книга; я разорвал ее на части, чтобы можно было
брать отрывки с собой во время странствий. Когда устану, я сажусь в ка-
ком-нибудь уголке, немного позанимаюсь - и усталость как рукой снимает.
- Очень похвально. Бьюсь об заклад, что это "Gradus ad Parnassum"
[22] Фукса!
- Именно! Я вижу, вы хорошо знакомы с музыкой; теперь я уверен, что
вы сами тоже музыкантша. Сейчас, когда вы спали, я, глядя на вас, гово-
рил себе: "Совсем не похожа на немку, по лицу - настоящая южанка, вполне
возможно, что она итальянка и, безусловно, артистка". Поэтому-то вы и
доставили мне большое удовольствие, попросив у меня хлеба; а теперь я
вижу, что, хотя вы как нельзя лучше говорите по-немецки, выговор у вас
все-таки иностранный.
- А что, если вы ошибаетесь? Вы тоже мало похожи на немца, и лицо у
вас смуглое, как у итальянца, а между тем...
- О! Вы слишком любезны, сударыня! Лицо у меня - как у африканца, и
товарищи по хору в соборе святого Стефана обычно звали меня мавром. Но
вернемся к нашему разговору. Я был немало удивлен, увидев, что вы спите
в лесу совсем одна. И у меня родились тысячи предположений относительно
вас. Быть может, подумал я, это моя счастливая звезда привела меня сюда,
чтобы я встретил добрую душу, которая помогла бы мне. Словом... сказать
вам уж все?
- Говорите, не бойтесь.
- Мне показалось, что вы слишком хорошо одеты и слишком белы лицом
для бродяжки, а увидев у вас дорожный мешок, я вообразил, что вы состои-
те при некой особе, иностранке и... артистке! О! При той великой артист-
ке, которую я жажду увидеть и чье покровительство было бы моим спасением
и счастьем. Ну, сударыня, признайтесь: вы из какого-нибудь соседнего
замка и шли с поручением в окрестности! И вы, конечно, знаете... О да!
Вы должны знать замок Исполинов!
- Ризенбург? Вы идете в Ризенбург?
- По крайней мере пытаюсь туда пробраться. Несмотря на все указания,
данные мне в Клатау, я так заблудился в этом проклятом лесу, что не
представляю себе, как выбраться отсюда. К счастью, вы знаете Ризенбург и
будете так добры сказать мне, далеко ли еще до него.
- Но что же вам надо в Ризенбурге?
- Я хочу повидаться с Порпориной.
- В самом деле? Но тут Консуэло, боясь выдать себя путнику, который
мог упомянуть о ней в Ризенбурге, спохватилась и равнодушно спросила:
- А скажите, пожалуйста, кто такая эта Порпорина?
- Как, вы не знаете? Увы! Я вижу, вы совсем чужой человек в этих кра-
ях. Но раз вы музыкантша и знаете Фукса, то, конечно, знакомы и с именем
Порпора.
- А вы знакомы с Порпорой?
- Нет еще, как раз, желая познакомиться с ним, я и ищу покрови-
тельства его знаменитой любимой ученицы - синьоры Порпорины.
- Расскажите же мне, как вам это пришло в голову? Быть может, я найду
способ проникнуть с вами в замок к Порпорине.
- Сейчас расскажу вам все. Как я уже говорил вам, я сын честного ка-
ретника, уроженец маленького местечка на границе Австрии и Венгрии. Отец
мой - церковный ризничий и органист в нашей деревне. У моей матери, быв-
шей поварихи местного вельможи, прекрасный голос, и отец вечерами, отды-
хая от работы, аккомпанировал ей на арфе. Так я, естественно, пристрас-
тился к музыке, и, помнится, с самого раннего детства для меня не было
большего удовольствия, как принимать участие в наших семейных концертах,
держа в руках кусок дерева, по которому я пилил обломком рейки, вообра-
жая, что это скрипка со смычком и что я извлекаю из нее волшебные звуки.
Да, да! Мне и теперь еще кажется, что мои милые щепки не были немы и
из-под моего смычка звучал небесный голос, не слышимый для других, но
опьянявший меня сладостными мелодиями.
Однажды, когда я вот так играл на своей воображаемой скрипке, к нам
зашел мой двоюродный брат Франк, школьный учитель в Гаймбурге. Своеоб-
разный экстаз, в котором я находился, очень заинтересовал его. Он зая-
вил, что это свидетельствует о необычайном таланте, и увез меня с собой
в Гаймбург, где в течение трех лет - со всею строгостью, смею вас уве-
рить - обучал меня музыке. Какие чудесные фермато с руладами и фиориту-
рами отбивал он своей палочкой на моих пальцах и ушах! Однако я не падал
духом. Я учился читать и писать; у меня была настоящая скрипка, я играл
на ней простенькие упражнения, знакомясь в то же время с правилами пения
и латинским языком. Я делал настолько быстрые успехи, насколько это было
возможно с таким нетерпеливым преподавателем, каким был мой двоюродный
брат Франк.
Было мне около восьми лет, когда случай, или, вернее, провидение, в
которое я, как добрый христианин, всегда верил, привело в дом моего дво-
юродного брата господина Рейтера, капельмейстера венского собора. Меня
ему представили как чудо-ребенка; я свободно прочитал с листа пьесу и
настолько понравился ему, что он увез меня в Вену, где поместил певчим в
собор святого Стефана.
Там нам приходилось работать всего два часа в день, а остальное вре-
мя, предоставленные сами себе, мы могли делать все, что хотели. Но лю-
бовь к музыке подавляла во мне и детскую лень и детскую непоседливость.
Стоило мне, бывало, играя с товарищами на площади, услышать звуки орга-
на, как я бросал все и возвращался в церковь, чтобы насладиться духовным
пением и музыкой. По вечерам я часами простаивал на улице под окнами, из
которых доносились обрывки концерта или просто слышался приятный голос.
Я был любознателен, я жаждал узнать, понять все, что поражало мой слух.
Но особенно мне хотелось сочинять. В тринадцать лет, не зная ни единого
правила, я отважился написать обедню и показал партитуру нашему учителю
Рейтеру. Он поднял меня на смех и посоветовал немного "поучиться", преж-
де чем браться за сочинительство. Ему легко было так говорить. А у меня
не было возможности платить учителю, ибо родители мои были слишком бед-
ны, чтобы посылать деньги и на мое содержание и на образование. Наконец
однажды я получил от них шесть флоринов, на которые и купил себе вот эту
книгу и еще книгу Маттезона. С большим жаром принялся я изучать их и на-
ходил в этом громадное удовольствие. Голос мой окреп и считался лучшим в
хоре. Несмотря на сомнения и неясности, порождавшиеся моим невежеством,
которое я силился рассеять, я все же чувствовал, что развиваюсь и в го-
лове моей зарождаются мысли. Но я с ужасом думал, что приближаюсь к тому
возрасту, когда, по правилам капеллы, мне придется покинуть детскую пев-
ческую школу; я понимал, что эти восемь лет работы в соборе явятся для
меня последними годами учения, ибо у меня нет ни средств, ни покровите-
лей, ни учителей, затем мне придется вернуться в родительский дом и обу-
