лен, то, став на ноги, будешь моим зятем.
Преисполненный горячей благодарности, Иосиф дал слово и, хотя нис-
колько не был влюблен в свою невесту, считал себя связанным на всю
жизнь.
Рассказывал он об этом с грустью, которую был не в силах победить,
сравнивая свое положение с упоительными мечтами, ибо от мечтаний этих
ему приходилось отказываться. Консуэло же увидела в этой грусти симптом
глубокой, непреодолимой любви к дочери Келлера. Гайдн не посмел разубеж-
дать ее, а ее уважение, ее уверенность в порядочности и чистоте Беппо
благодаря этому только выросли.
Итак, их путешествие протекало спокойно, не сопровождаясь опасными
вспышками, какие вполне возможны, когда юноша и девушка, оба приятные,
умные, проникнутые взаимной симпатией, отправляются в двухнедельное
странствование в условиях полной свободы. Хотя Иосиф и не любил дочери
Келлера, он предоставил Консуэло принимать честное отношение к данному
им слову за верность любящего сердца; подчас в груди его бушевала буря,
но он так умел с нею справляться, что целомудренная его спутница, отды-
хая под охраной юноши, который, точно верный пес, оберегал ее глубокий
сон на вереске в чаще леса, шагая с ним рядом по пустынным дорогам, вда-
ли от человеческого взора, ночуя часто в одной с ним риге или пещере, ни
разу не заподозрила ни его внутренней борьбы, ни величия его победы над
собой. Когда в старости Гайдн прочел первые книги "Исповеди" Жан-Жака
Руссо, он улыбнулся сквозь слезы, вспомнив свое путешествие с Консуэло
по Богемскому Лесу, где спутниками их были трепетная любовь и благого-
вейное целомудрие.
Но однажды добродетель юного музыканта все же подверглась тяжкому ис-
пытанию. Когда погода была хорошей, дорога легкой и луна ярко светила,
они шли ночью, ибо это был наилучший и самый надежный способ путешест-
вия, избавлявший от риска набрести на неудачный ночлег; а днем они дела-
ли привал в какомнибудь тихом, укромном местечке, где и проводили время,
высыпаясь, обедая, болтая и занимаясь музыкой. Как только с наступлением
вечера начинало тянуть холодком, они, поужинав и собрав вещи, пускались
в путь и шли до рассвета. Таким образом они избегали утомительной ходьбы
в жару, любопытных взоров, грязи постоялых дворов и траты денег. Но ког-
да дождь, зачастивший в возвышенной части Богемского Леса, где берет
свое начало Молдава, заставлял их искать приюта, они укрывались где
только могли - то в хижине крестьянина, то в сарае какой-нибудь вотчины.
Они старались не останавливаться в харчевнях, где, конечно, могли бы
легче найти приют, желая избежать неприятных встреч, скандалов, грубых
намеков.
И вот как-то вечером, укрываясь от грозы, они зашли в хижину к пасту-
ху, пасшему коз, который, увидев гостей, лишь гостеприимно зевнул и,
указав на овчарню, проговорил:
- Ступайте на сеновал.
Консуэло, по обыкновению, забилась в самый темный угол, а Иосиф соби-
рался было устроиться поодаль в другом углу, но наткнулся на ноги спяще-
го человека, который грубо огрызнулся. Вслед за проклятиями, которые
спросонок пробормотал спящий, послышались еще и ругательства. Иосиф, ис-
пугавшись подобной компании, нашел Консуэло и схватил ее за руку, боясь,
как бы кто-нибудь не лег между ними. Сначала они хотели было тотчас же
уйти, но дождь лил как из ведра по дощатой крыше сарая, да к тому же все
снова заснули.
- Останемся, пока не пройдет дождь, - прошептал Иосиф. - Вы можете
спать спокойно: я не сомкну глаз и буду рядом. Никому в голову не при-
дет, что тут женщина. Но как только погода станет более или менее снос-
ной, я вас разбужу, и мы удерем отсюда.
Консуэло далеко не успокоилась, но уйти теперь было, пожалуй, еще
опаснее. Пастух и его гости могли обратить внимание на то, что молодые
люди боятся оставаться с ними. Это могло показаться им подозрительным,
и, возникни у них злые намерения, они могли пуститься по следам двух
путников, чтобы напасть на них. Взвесив все это, Консуэло притихла, но
под влиянием вполне понятного страха просунула руку под руку Иосифа, не-
усыпная заботливость которого внушала ей доверие.
Оба не спали и, когда дождь перестал, собрались было уходить, как
вдруг услышали, что незнакомцы зашевелились, встали и принялись тихонько
переговариваться на каком-то непонятном наречии. Подняв и взвалив на
плечи тяжелый груз, люди вышли, обменявшись с пастухом несколькими сло-
вами по-немецки, из которых Иосиф заключил, что они занимаются контра-
бандой и хозяин посвящен в это. Была полночь, всходила луна, и Консуэло
при свете ее лучей, косо падавших в полуоткрытую дверь, уловила блеск
оружия в тот момент, когда контрабандисты прятали его под свои плащи.
Почти тотчас сарай опустел: пастух оставил ее вдвоем с Гайдном - он ушел
вместе с контрабандистами, чтобы проводить их по горным тропинкам и ука-
зать переход через границу, известный, по его словам, ему одному.
- Только вздумай подвести нас! При первом же подозрении я раскрою те-
бе череп, - сказал ему один из этих людей с очень энергичным, суровым
лицом.
То были последние слова, слышанные Консуэло. Под мерными шагами конт-
рабандистов гравий хрустел еще несколько минут, но затем шум соседнего
ручья, вздувшегося от ливня, заглушил их шаги, и они замерли вдали.
- Мы напрасно боялись их, - проговорил Иосиф, не выпуская руки Консу-
эло и все еще прижимая ее к своей груди, - эти люди больше нашего избе-
гают человеческих глаз.
- Вот потому-то мы с вами и подвергались, по-моему, известной опас-
ности, - ответила Консуэло. - Вы хорошо сделали, что не ответили на их
ругательства, наткнувшись на них в темноте: они приняли вас за своего.
Иначе они, пожалуй, заподозрили бы в нас шпионов, и нам не поздоровилось
бы. Но теперь, слава богу, бояться нечего, наконец-то мы одни.
- Спите, - сказал Иосиф, почувствовав, к своему немалому огорчению,
что Консуэло отпустила его руку. - Я не засну, и с зарей мы уйдем отсю-
да.
Консуэло устала больше от страха, чем от ходьбы; она так привыкла
спать под защитой своего друга, что не замедлила уснуть. Но Иосиф, также
привыкший после волнений засыпать подле нее, на этот раз не смог ни на
минуту забыться. Рука Консуэло, целых два часа подряд дрожавшая в его
руке, волнение, вызванное страхом и ревностью и пробудившее со всею си-
лой его любовь, последние слова, которые, засыпая, пробормотала Консуэ-
ло: "Наконец-то мы одни", - все это всколыхнуло задремавшую в нем было
страсть. Вместо того чтобы из уважения к Консуэло уйти, по обыкновению,
в глубь сарая, он, видя, что она замерла и не шелохнется, остался подле
нее; сердце его так громко колотилось, что, не усни Консуэло, она услы-
шала бы его удары. Все волновало его: унылый шум ручья, стон ветра в
елях, лунные лучи, пробивавшиеся сквозь щели крыши и падавшие на блед-
ное, обрамленное черными кудрями лицо Консуэло, и, наконец, то жуткое и
грозное, что сообщается природой сердцу человеческому, когдажизнь кругом
первобытна и дика. Иосиф начал было успокаиваться и засыпать, как вдруг
почувствовал словно прикосновение чьих-то рук к своей груди. Он вскочил
с сена и наткнулся на крошечного козленка, который прижимался к нему,
чтобы погреться. Иосиф приласкал его и, сам не зная почему, принялся це-
ловать, орошая слезами. Наконец рассвело. Увидев при свете благородный
лоб и серьезные, спокойные черты Консуэло, юноша устыдился своих мук. Он
поднялся и пошел к источнику, чтобы освежить в его ледяных струях лицо и
голову. Казалось, ему хотелось очистить свой мозг от греховных мыслей,
затуманивших его.
Консуэло скоро присоединилась к нему и стала умываться так же весело,
как проделывала это каждое утро, стараясь стряхнуть с себя тяжесть сна и
храбро освоиться с утренним холодком. Ее удивил расстроенный и грустный
вид Гайдна.
- О! На этот раз, друг Беппо, вы хуже моего справляетесь с усталостью
и волнениями: вы бледны, как эти белые цветы, которые точно плачут,
склонившись над водой.
- v, - Зато вы свежи, как эти чудные дикие розы, которые будто смеют-
ся вдоль берегов, - ответил Иосиф. - Хоть вид у меня и немощный, но я не
боюсь усталости, а вот волнения, синьора, я в самом деле не умею перено-
сить.
Все утро он был грустен. Когда же они сделали привал на чудесном лу-
гу, под сенью дикого винограда, чтобы подкрепиться хлебом и орехами,
Консуэло, желая выяснить причину его мрачного настроения, закидала его
таким множеством наивных вопросов, что он не смог удержаться от соблазна
поведать ей о глубоком недовольстве собой и своей судьбой.
- Ну, если уж вам так хочется знать, извольте. Я думаю о своей нес-
частной судьбе: ведь с каждым днем мы все больше приближаемся к Вене,
где я связал себя обетом на всю жизнь, в то время как сердце мое не ле-
жит к этому. Я не люблю своей невесты и чувствую, что никогда не полюблю
ее. Однако я обещал и сдержу слово.
- Да может ли это быть! - воскликнула пораженная Консуэло. - В таком
случае, мой бедный Беппо, наши участи, казавшиеся мне во многом такими
схожими, на самом деле совершенно противоположны: вы бежите к невесте,
которую не любите, а я бегу от жениха, которого люблю. Странная судьба:
одним она дает то, что их страшит, а у других отнимает самое дорогое!
Говоря это, она дружески пожала ему руку, и Иосиф прекрасно понял,
что слова ее продиктованы отнюдь не зародившимся подозрением насчет его
безрассудства или желанием проучить его. Но благодаря этому урок оказал-
ся еще более действенным. Она сочувствовала его несчастью и горевала
вместе с ним; в то же время искренние слова, вырвавшиеся, казалось, из
самой глубины ее сердца, служили доказательством того, что она любит
другого беззаветно и непоколебимо.
То была последняя вспышка - больше страсть к Консуэло не терзала Ио-
сифа. Он схватил скрипку и, с силой ударив по струнам, забыл эту бурную
ночь.
Когда они снова пустились в путь, он уже совсем отрешился от своей
несбыточной любви и во время последующих событий испытывал к своей спут-
нице только самую сильную, самую преданную дружбу.
Когда Консуэло, видя Иосифа сумрачным, пыталась утешить его ласковыми
словами, он говорил ей:
- Не беспокойтесь обо мне. Хоть я и обречен не любить своей жены, у
меня по крайней мере есть чувство дружбы к ней, а дружба может вполне
заменить любовь, - я понимаю это лучше, чем вы думаете.
LXIX
Гайдн никогда не имел оснований жалеть об этом путешествии и о душев-
ных страданиях, с которыми ему приходилось бороться, ибо за всю свою
жизнь не получил более прекрасных уроков итальянского языка и такого со-
вершенного представления о музыке. В долгие часы отдыха, проведенные в
хорошую погоду в полном уединении под сенью Богемского Леса, наши юные
артисты обнаружили друг перед другом весь свой ум, всю свою талантли-
вость. Хотя у Иосифа Гайдна был прекрасный голос и, выступая в качестве
певчего, он научился отлично владеть им, хотя он играл на скрипке и еще
на нескольких инструментах, тем не менее, слушая пение Консуэло, он ско-
ро понял, насколько она выше его по мастерству, понял, что и без Порпоры
она могла бы сделать из него искусного певца. Но стремления и дарование
Гайдна не ограничивались этим родом искусства. Консуэло, заметив, что
при правильном и глубоком понимании теории он слаб в практике, сказала
ему однажды с улыбкой:
- Не знаю уж, хорошо ли я делаю, обучая вас пению, ведь если вы увле-
четесь карьерой певца, то, чего доброго, загубите более высокое дарова-
ние. А ну-ка, посмотрим ваше произведение! Невзирая на продолжительные и
серьезные занятия контрапунктом с таким великим учителем, как Порпора, я
научилась лишь различать, что талантливо, а что нет; сама же я никогда
не смогла бы создать ничего серьезного, ибо, даже наберись я смелости
дерзнуть, у меня не хватило бы на это пороху. Если же у вас есть способ-
