дней кряду идти, а потом еще не спать ночью. Хотя она и упрекала себя в
том, что привыкла к роскоши замка и стала "принцессой", но в этот миг за
час хорошего сна отдала бы остаток жизни.
Не смея вернуться в дом из боязни разбудить и потревожить хозяев, она
стала разыскивать вход в ригу, но вместо нее наткнулась на полуоткрытую
дверь коровника и ощупью пробралась в него. Там царила глубочайшая тиши-
на. Считая помещение пустым, Консуэло растянулась в яслях, полных соло-
мы, теплота и здоровый запах которой показались ей восхитительными.
Она начинала было уже засыпать, когда почувствовала на лбу чье-то го-
рячее, влажное дыхание, тотчас же исчезнувшее, затем послышалось сильное
сопение и как бы сдавленное проклятие. Придя в себя от испуга, Консуэло
разглядела в предрассветных сумерках удлиненные контуры и два страшных
рога над своей головой, - то была красавица корова, которая, просунув
голову сквозь решетку и удивленно обнюхав девушку, с ужасом отшатнулась.
Консуэло забилась подальше в угол, чтобы не мешать животному, и преспо-
койно заснула. Ухо ее скоро привыкло ко всем звукам хлева: к лязгу це-
пей, задевающих о кольца, к мычанию коров, к трению рогов о дерево яс-
лей. Она не проснулась даже, когда работницы пришли выгонять коров во
двор, чтобы на открытом воздухе подоить их. Хлев опустел. В углу, куда
забилась Консуэло, было так темно, что ее не заметили, и солнце уже
встало, когда она открыла глаза. Утопая в соломе, Консуэло еще несколько
минут наслаждалась своим благополучием и радовалась, чувствуя себя от-
дохнувшей и окрепшей, готовой снова легко и беззаботно пуститься в путь.
Выскочив из яслей, чтобы разыскать Иосифа, она тут же увидела его: он
сидел на яслях напротив.
- Вы причинили мне немало беспокойства, дорогой синьор Бертони, -
сказал он. - Когда девушки сообщили мне, что вас нет в комнате и они не
знают, куда вы девались, я принялся повсюду вас искать и, наконец, отча-
явшись, пришел сюда, где и провел ночь; и вот, к своему великому удивле-
нию, нашел вас здесь. Я вышел из дому, когда еще только светало, и не
представлял себе, что вы находитесь в куче соломы, под носом у этих жи-
вотных, которые могли вас поранить. Право, синьора, вы слишком отважны и
совсем не думаете об опасностях, которым себя подвергаете.
- Какие опасности, милый мой Беппо? - с улыбкой спросила Консуэло,
протягивая ему руку. - Эти славные коровы не такие уж свирепые животные,
и я напугала их больше, чем они меня.
- Но, синьора, - понизив голос, возразил Иосиф, - вы среди ночи заби-
раетесь в первое попавшееся место. Другие люди, помимо меня, могли быть
в этом хлеву - какой-нибудь грубый холоп или бродяга, менее почти-
тельный, чем ваш верный и преданный Беппо. Подумайте только, если бы
вместо тех яслей, где вы спали, вы попали в соседние и в них вместо меня
разбудили бы какого-нибудь солдата или неотесанного мужика!
Консуэло покраснела при мысли, что спала так близко от Иосифа и со-
вершенно наедине с ним, в потемках, но это смущение только усилило ее
доверие и дружбу к славному юноше.
- Видите, Иосиф, - промолвила она, - небо не покидает меня и в моем
безрассудстве, раз оно привело меня к вам. Провидение вчера утром посла-
ло мне встречу с вами у источника, когда вы предложили мне хлеб, доверие
и дружбу. Оно же этой ночью отдало под вашу защиту и мой беспечный сон.
Тут она со смехом рассказала ему, как скверно провела ночь в общей
комнате с шумной семьей фермера и как хорошо и покойно было ей среди ко-
ров.
- Значит, правда, - заметил Иосиф, - что у скота и помещение лучше и
нравы менее грубы, чем у ухаживающего за ним человека.
- Как раз об этом думала и я, засыпая в яслях. Эти животные не возбу-
дили во мне ни страха, ни отвращения; и я упрекала себя в том, что при-
обрела такие аристократические привычки, - теперь общество мне подобных
и соприкосновение с бедностью стали для меня положительно невыносимы.
Тому, кто рожден в нищете, не следовало бы, встретившись снова с нуждой,
чувствовать то презрительное отвращение, которому я поддалась. И если
сердце не испорчено в атмосфере богатства, откуда эта изнеженность, ко-
торая понудила меня сегодня ночью сбежать от зловония и жары, суетни и
гомона этого человеческого выводка?
- Дело в том, что опрятность, чистый воздух и порядок в доме - закон-
ная и настоятельная потребность всех избранных натур, - ответил Иосиф. -
Кто рожден артистом, тому свойственно чувство прекрасного, чувство добра
и отвращения ко всему грубому и безобразному. А нищета безобразна. Я то-
же крестьянин, и родители мои родили меня под соломенной крышей, но они
врожденные артисты. В нашем крохотном бедном домике чисто, он хорошо
обставлен. Правда, наша бедность граничила с довольством, тогда как
крайняя нужда, быть может, заглушает все, даже самое желание сделать
свою жизнь лучше.
- Бедные люди! - проговорила Консуэло. - Будь я богата, сейчас бы
выстроила им дом, а если бы была королевой, то избавила бы их от всех
этих налогов, монахов, евреев, которые их донимают!
- Будь вы богаты, вы и не подумали бы об этом, а родясь королевой, не
возымели бы подобного желания. Уж таков мир.
- Значит, мир очень плох.
- К несчастью, да! Не будь музыки, уносящей душу в мир идеала, чело-
веку, сознающему, что происходит в земной юдоли, пришлось бы убить себя.
- Убить себя легко, но это полезно только самому самоубийце. Нет, Ио-
сиф, нужно и богатому оставаться человечным.
- А так как это, по-видимому, невозможно, то следовало бы по крайней
мере всем беднякам быть артистами.
- Совсем неплохая мысль, Иосиф! Если бы все несчастные понимали и лю-
били искусство настолько, что смогли бы опоэтизировать нищету, тогда са-
ми собой исчезли бы грязь, отчаяние, самоунижение и богачи не позволяли
бы себе так попирать ногами и презирать бедняков. Все-таки к артистам
чувствуют некоторое уважение.
- Мм... вы первый человек, подавший мне такую мысль! - воскликнул
Гайдн. - Стало быть, у искусства могут быть задачи очень серьезные,
очень полезные для человечества?..
- А вы думали до сих пор, что оно является только развлечением?
- Нет, но я считал его болезнью, страстью, грозой, бушующей в сердце,
пламенем, загорающимся в нас и переходящим от нас к другим... Если вы
знаете, что такое искусство, скажите мне.
- Скажу тогда, когда это для меня самой станет ясно. Но можете не
сомневаться, Иосиф: искусство - великая вещь. А теперь идем; и смотрите,
не забудьте скрипки - вашего единственного достояния, источника вашего
будущего богатства.
И они принялись укладывать провизию для легкого завтрака, решив нас-
ладиться им на травке в каком-нибудь романтическом уголке. Когда Иосиф
вытащил кошелек, чтобы расплатиться, хозяйка улыбнулась и без всякого
жеманства решительно отказалась от денег. Как ни уговаривала ее Консуэ-
ло, женщина была непреклонна; она даже следила за своими юными гостями,
чтобы они не сунули потихоньку детям какой-нибудь монеты.
- Не забывайте, - сказала она наконец с некоторым высокомерием Иоси-
фу, продолжавшему настаивать, - что мой муж от рождения дворянин и, по-
верьте, несчастье не унизило его до того, чтобы брать деньги за оказан-
ное гостеприимство.
- Такая гордость кажется мне слегка преувеличенной, - заметил Иосиф
своей спутнице, когда они вышли на дорогу, - в ней, пожалуй, больше спе-
си, чем любви к ближнему.
- А я вижу в этом только любовь к ближнему. Мне очень стыдно, и серд-
це мое наполняется раскаянием при мысли, что я, видите ли, не смогла
примириться с неудобствами этого дома, где не побоялись обременить и
осквернить себя присутствием такого бродяги, как я. Ах, проклятая утон-
ченность! Дурацкая изнеженность балованных детей! Ты - недуг, ибо дела-
ешь здоровыми одних в ущерб другим!
- Вы слишком близко принимаете к сердцу все, что происходит на нашей
земле, - проговорил Иосиф. - Мне кажется, такая великая артистка, как
вы, должна быть хладнокровнее и безразличнее ко всему, что не имеет от-
ношения к ее профессии. В трактире в Клатау, где я услышал про вас и про
замок Исполинов, говорили, что граф Альберт Рудольштадт, при всех своих
странностях, великий философ. Вы почувствовали, синьора, что нельзя од-
новременно быть артистом и философом, потому-то вы и обратились в
бегство. Не думайте так много о человеческих бедствиях, лучше вернемся к
нашим вчерашним занятиям.
- Охотно, но, прежде чем начать, позвольте вам заметить, что граф
Альберт хоть и философ, а куда более великий артист, чем мы с вами.
- Правда? Значит, у него есть все, чтобы быть любимым! - вздохнув,
проговорил Иосиф.
- Все, на мой взгляд, кроме бедности и низкого происхождения, - отве-
тила Консуэло.
Незаметно для себя, подкупленная вниманием со стороны Иосифа, подза-
дориваемая его наивными вопросами, которые он задавал дрожащим голосом,
она увлеклась и довольно долго и с удовольствием рассказывала ему о сво-
ем женихе. Обстоятельно отвечая на каждый вопрос, она постепенно поведа-
ла ему о всех особенностях чувства, внушенного ей Альбертом. Быть может,
столь исключительное доверие к юноше, с которым она познакомилась только
накануне, было бы неуместным при всяких других обстоятельствах. И
действительно, только столь необычные обстоятельства могли породить его.
Как бы то ни было, Консуэло поддалась непреодолимой потребности самой
припомнить все достоинства своего жениха и поверить их дружескому серд-
цу. И, рассказывая, девушка с удовлетворением, подобным тому, какое ис-
пытываешь пробуя свои силы после серьезной болезни, поняла, что любит
Альберта больше, чем думала, когда обещала ему приложить все старания,
чтобы любить только его одного. Теперь, вдали от него, Консуэло могла
дать волю своему пылкому воображению, и все, что было в характере
Альберта прекрасного, благородного, достойного, представало перед ней в
более ярком свете, ибо над ней уже не тяготела необходимость принять
слишком поспешно бесповоротное решение. Гордость девушки не страдала
больше, раз ее не могли обвинить в честолюбии; она бежала, отказалась от
всех благ, связанных с этим браком, и могла, не стесняясь и не краснея,
отдаться любви, властно овладевшей ее душой. Имя Андзолето ни разу не
сорвалось с ее языка, и она с радостью заметила, что ей даже в голову не
пришло упомянуть о нем, когда она рассказывала Иосифу о своем пребывании
в Богемии.
Излияния эти, быть может, неуместные и безрассудные, оказались чрез-
вычайно своевременными. Иосиф понял, насколько душа Консуэло серьезно
захвачена любовью, и смутные надежды, невольно зародившиеся в нем, рас-
сеялись как сон, - юноша постарался заглушить в себе даже самое воспоми-
нание о них. Наговорившись вволю, оба приумолкли и часа два шли, не про-
ронив ни слова. Иосиф твердо решил отныне видеть в своей спутнице не
очаровательную сирену или опасного, загадочного товарища по скитаниям, а
только великую артистку и благородную женщину, чья дружба и советы могли
самым благотворным образом повлиять на всю его жизнь.
Горя желанием ответить откровенностью на откровенность, а также стре-
мясь создать двойную преграду собственным пылким чувствам, он открыл ей
свою душу и рассказал, что также не свободен и, можно сказать, даже яв-
ляется женихом. Роман Гайдна был не столь поэтичен, как роман Консуэло,
но тому, кто знает его конец, известно, что он был не менее чист и не
менее благороден. Юноша питал дружеские чувства к дочери своего велико-
душного хозяина, парикмахера Келлера, и тот, заметив их невинную любовь,
сказал ему однажды:
- Иосиф, я доверяю тебе. Ты, кажется, любишь мою дочь, и она, вижу,
неравнодушна к тебе. Если ты так же честен, как трудолюбив и признате-
