века, привыкшего к хорошему столу. Он заметил, что благочестивый отец
был лакомкой, но по своей застенчивости нередко ограничивал себя по час-
ти чревоугодия. Капеллану пришлась весьма по вкусу предупредительность
молодого человека, и он стал желать, чтобы этот новый кравчий до конца
дней своих пробыл в замке Исполинов.
Все заметили, что Андзолето пил только воду, и когда капеллан, как бы
в ответ на его любезность, предложил ему вина, он проговорил во всеуслы-
шание:
- Тысячу раз благодарю, но больше я уже не попадусь. Ваше прекрасное
вино, в котором я недавно пытался найти забвение, коварно. Теперь мои
горести миновали, и я возвращаюсь к воде, своему обычному напитку и вер-
ному другу.
Все засиделись несколько дольше обычного. Андзолето вновь пел и на
этот раз - для Консуэло. Он выбирал произведения ее любимых старинных
композиторов, которым она сама обучила его, и исполнял их старательно,
со вкусом и тонкостью, как она всегда от него требовала. То было новое
напоминание о самых дорогих, самых чистых минутах ее любви и увлечения
искусством.
Когда все собрались расходиться, Андзолето, улучив минуту, шепнул ей:
- Я знаю, где твоя комната; меня поместили в том же коридоре. В пол-
ночь я встану на колени у твоей двери и простою так до утра. Не откажи
выслушать меня хоть минуту. Я не порываюсь снова завоевать твою любовь -
я ее не стою. Знаю, что ты больше не можешь любить меня, знаю, что дру-
гой осчастливлен тобой и мне надо уехать. Уеду я с глубокой скорбью в
душе, и остаток дней моих будет отдан во власть фуриям. Но не выгоняй
меня, не сказав мне слова сострадания, не сказав "прости"! Если ты отка-
жешь мне в этом, я с рассветом уеду и тогда уже погибну навсегда.
- Не говорите так, Андзолето. Мы должны расстаться с вами сейчас, и
расстаться навек. Я вам прощаю и желаю...
- Доброго пути, - ироническим тоном докончил он и, тотчас возвращаясь
к своему лицемерию, продолжал: - Ты безжалостна, Консуэло. Ты хочешь,
чтобы я окончательно погиб, чтобы во мне не осталось ни единого доброго
чувства, ни единого хорошего воспоминания. Чего ты боишься? Не тысячу ли
раз доказывал я тебе свое уважение, чистоту своей любви? Когда любишь
безумно, разве не становишься рабом? Неужели ты не знаешь, что одного
твоего слова достаточно, чтобы укротить, поработить меня? Ради бога, ес-
ли только ты не возлюбленная того человека, за которого выходишь замуж,
если он не хозяин твоей комнаты и не неизбежный компаньон твоих ночей...
- Он не возлюбленный мой и никогда им не был, - прервала его Консуэло
тоном горделивой невинности.
Было бы лучше, если бы она подавила в себе этот гордый порыв, хотя и
вполне обоснованный, - он был слишком чистосердечен сейчас. Андзолето не
был трусом, но он любил жизнь, и, рассчитывай он найти в комнате Консуэ-
ло отважного стража, молодой итальянец преспокойно остался бы у себя.
Правдивые нотки, прозвучавшие в ответе молодой девушки, окончательно
придали ему смелости.
- В таком случае я не погублю твоего будущего, - сказал он, - я буду
так осторожен, так ловок, войду так беззвучно и буду так тихо говорить,
что не поврежу твоей репутации. Да к тому же не брат ли я тебе? Что ж
удивительного, если бы, уезжая на рассвете, я пришел с тобой проститься.
- Нет, нет, не приходите! - в ужасе проговорила Консуэло. - Покои
графа Альберта находятся рядом, а что, если он догадается обо всем?..
Андзолето, если вы подвергнете себя опасности... я не ручаюсь за вашу
жизнь. Говорю вам серьезно, у меня кровь стынет в жилах при мысли...
И в самом деле, Андзолето, державший ее руку в своей, почувствовал,
как она стала холоднее мрамора.
- Если ты заставишь меня стоять у твоей двери и препираться с тобой,
ты действительно подвергнешь мою жизнь опасности, - с улыбкой прервал он
ее, - но если дверь твоя будет не заперта, а наши поцелуи немы, то мы
ничем не рискуем. Вспомни, как проводили мы вместе целые ночи, не разбу-
див ни одного из наших многочисленных соседей на Корте-Минелли. Ну, а
что до меня, то если нет иного препятствия, кроме ревности графа, и иной
опасности, как смерть...
В эту минуту Консуэло увидела, как взор графа Альберта, обычно зату-
маненный, остановившись на Андзолето, вдруг стал ясным и глубоким. Раз-
говор их слышать он не мог, но казалось, он слышит глазами. Консуэло
высвободила свою руку из руки Андзолето и подавленным голосом проговори-
ла:
- Ах! Если ты любишь меня, не веди себя вызывающе с этим страшным че-
ловеком!
- Ты за себя боишься? - быстро спросил Андзолето.
- Нет, но за все, что меня окружает и грозит мне.
- И за тех, кто тебя обожает, конечно? Ну что ж, пусть так! Умереть
на твоих глазах, у твоих ног! О, я только этого и жажду! Я буду у твоих
дверей в полночь; сопротивляясь, ты только ускоришь мою гибель.
- Как! Вы уезжаете завтра и ни с кем не прощаетесь? - спросила Консу-
эло, увидав, что он, раскланявшись с графом и канониссой, ничего не ска-
зал им о своем отъезде.
- Нет, не прощаюсь, - сказал он, - они стали бы меня удерживать, а я,
видя, что все кругом словно сговорились продлить мои мученья, мог бы
против воли уступить. Ты передашь им за меня извинения и прощальный при-
вет. Я приказал проводнику держать лошадей наготове к четырем часам ут-
ра.
Это было более чем верно. Манера Альберта как-то по-особенному смот-
реть на него не ускользнула от Андзолето. Он решил идти на все, но был
готов и к бегству. На всякий случай его лошади стояли оседланными на ко-
нюшне, и проводник получил приказ не ложиться.
Консуэло вернулась к себе в комнату в состоянии неописуемого ужаса.
Она не хотела видеть у себя Андзолето и в то же время боялась, как бы
что-нибудь не помешало ему прийти. Все время она находилась во власти
этого двойственного, обманчивого, неодолимого чувства, вносившего разлад
между ее сердцем и совестью. Никогда еще она не казалась себе такой нес-
частной, брошенной, такой одинокой на свете.
"О! Мой учитель Порпора, где вы? - мысленно восклицала она. - Лишь вы
один могли бы спасти меня, вам одному известен мой недуг и грозящие мне
опасности. Только вы, резкий, строгий, недоверчивый, как отец и друг,
смогли бы удержать меня от падения в бездну, куда я лечу. Но разве вок-
руг меня нет друзей? Разве граф Христиан не отец мне? Разве не была бы
матерью для меня канонисса, имей я мужество не обращать внимания на ее
предрассудки и раскрыть ей свое сердце? А Альберт, разве он не опора
моя, не брат, не муж, согласись я только произнести одно слово? Да! Он
должен быть моим защитником, а я боюсь его, отталкиваю!.. Надо пойти к
ним, - мысленно прибавила она, вставая и в волнении сделав несколько ша-
гов по комнате, - мне нужно соединить свою судьбу с ними, я должна ис-
кать у них покровительство, укрыться под крыльями этих ангелов-храните-
лей. Здесь обитают покой, достоинство, честь; унижение и отчаяние ждут
меня подле Андзолето. О да! Надо идти к ним, покаяться в том, что прои-
зошло в тот страшный день; надо рассказать обо всем, что творится во
мне, чтобы они могли удержать, защитить меня от меня самой. Надо связать
себя с ними клятвой, надо произнести "да", которое поставит преграду
между мной и моим мучителем. Иду к ним!.."
Однако, вместо того чтобы идти, она без сил упала на стул и в отчая-
нии стала рыдать над своим утраченным покоем, над своей сокрушенной си-
лой.
"Но как, - говорила она себе, - как идти к ним с новой ложью, как
предлагать им распутницу, женупрелюбодейку?! Ведь на самом деле я разв-
ращена в душе, и на устах моих, которые произнесли бы обет неизменной
верности чистосердечнейшему из людей, горит еще поцелуй другого, а серд-
це мое трепещет нечистой радостью при одном воспоминании о нем. Ах! Ведь
и моя любовь к недостойному Андзолето изменилась, как и он сам. Это уже
не та спокойная, святая любовь, с мыслью о которой я безмятежно засыпа-
ла, осененная крылами матери, распростертыми в вышине небес. Это увлече-
ние - столь же бурное и низкое, как и тот, кто возбудил его во мне. В
душе моей не осталось уже ничего великого, правдивого. С сегодняшнего
утра я лгу самой себе так же, как лгу другим. Как же мне теперь не
лгать? Здесь или вдалеке - Андзолето всегда будет предо мной. Одна мысль
о завтрашней разлуке мучительна для меня, и в объятиях другого я буду
грезить только о нем. Что же делать, как быть?"
А время шло - и страшно быстро и страшно медленно.
"Мы встретимся, - говорила она себе, - я скажу ему, что ненавижу,
презираю его, что не хочу больше его видеть. Но нет, я опять лгу: я ни-
чего не скажу, а если у меня хватит духу сказать, то я сейчас же отка-
жусь от своих слов. Я даже не уверена, что сохраню целомудрие, - Андзо-
лето уже не верит в него и может отнестись ко мне непочтительно. Да и я
сама больше не верю в себя, не верю ни во что, я способна отдаться ему
под влиянием страха, но не по слабости. О! Лучше умереть, чем потерять к
себе уважение, когда хитрость и распутство восторжествуют над стремлени-
ем к святости, над благородными намерениями, вложенными в меня богом!"
Она подошла к окну, и ей пришла в голову мысль броситься вниз, чтобы
смерть избавила ее от бесчестья, которое словно уже коснулось ее. Борясь
с этим мрачным искушением, она искала путей к спасению. В сущности в них
недостатка не было, но ей казалось, что все они влекут за собой другие
опасности. Прежде всего она заперла на задвижку дверь, в которую мог
войти Андзолето. Но она лишь наполовину знала этого холодного эгоиста и,
имея доказательства его физической храбрости, не подозревала, что он со-
вершенно лишен мужества морального, когда человек готов идти на смерть
ради удовлетворения своей страсти. Она думала, что он дерзнет прийти к
ней, будет добиваться объяснения, может даже поднять шум, а между тем
достаточно было малейшего шороха, чтобы привлечь внимание Альберта. В
стене смежной комнаты, как почти во всех помещениях замка, была потайная
лестница, которая вела в нижний этаж и выходила у самых покоев канонис-
сы. Это было единственное убежище, где девушка могла укрыться от безрас-
судной дерзости Андзолето. Если бы она решилась на этот шаг, ей пришлось
бы во всем покаяться и даже сделать это заранее, дабы не подать повода к
скандалу, который от испуга легко могла раздуть добрейшая Венцеслава.
Оставался еще сад, но, появись там Андзолето, - а он, по-видимому, уже
хорошо изучил весь замок, - это значило бы прямо идти на гибель.
Обдумывая все это, Консуэло увидела из своего окна, выходившего на
задний двор, свет у конюшен; разглядела она там и человека: не будя дру-
гих слуг, он, казалось, готовился к отъезду. По одежде она узнала в нем
проводника Андзолето, седлавшего по его приказанию коней. Увидела она
также свет у сторожа подъемного моста и не без основания подумала, что
тот был предупрежден проводником об отъезде, хотя точное время еще не
было назначено. Пока Консуэло наблюдала за происходившим у конюшни, пе-
ребирая в уме тысячи предположений и проектов, ей пришел в голову стран-
ный и очень смелый план. Благодаря ему исчезала необходимость принять то
или другое крайнее решение, что так ужасало ее, и в то же время в ее
жизни открывались новые перспективы, - вот почему план этот показался ей
настоящим вдохновением свыше. Ей некогда было останавливаться ни на спо-
собах осуществления этого плана, ни на его последствиях. Казалось, само
провидение позаботилось о том, чтобы она могла претворить его в жизнь, а
последствий она надеялась избежать. И Консуэло принялась за нижеследую-
щее письмо, страшно спеша, что легко можно себе представить, ибо на ча-
сах замка уже пробило одиннадцать:
"Альберт! Я принуждена уехать. Люблю Вас всей душой. Вы это знаете,
но во мне живут противоречивые, мятежные чувства, я терзаюсь и не в сос-
