встретятся, чтобы быть с каждым из них. Каждый чувствовал его в другом.
Но когда они оставались один на один с самим собой, Жермен отступал
вдаль; его незримое присутствие ощущалось, как далекая тень. Франц во
время этих прогулок жался поближе к Аннете, чтобы снова найти Жермена.
Из страха потерять руку ушедшего, он цеплялся за руку той, которая оста-
лась на земле. Теперь он был щедр на тепло и ласку, а врожденное обаяние
его благородной натуры придавало им особую прелесть. Он дорожил Аннетой
и старался выказать ей это; он уже не мог без нее обходиться. Аннету это
трогало, однако она не заблуждалась. Она была француженка и умела разби-
раться в" людях, даже когда относилась к ним пристрастно. Но француженка
- это женщина, а женщина меньше всего понимает (потому что не хочет по-
нимать) самое себя.
Долг звал ее в Париж, к сыну. Она совсем забросила его. Все ее силы
были поглощены продолжительной агонией Жермена, требовательной скорбью
Франца. Три долгих месяца она была этим занята всецело; уйти от этого
было бы бесчеловечно (этим по крайней мере она успокаивала свою со-
весть). Но теперь уже долг не удерживал ее здесь. Он призывал ее туда,
на противоположный берег... Сын смотрел на нее с укоризной... Мысль о
нем никогда не покидала ее. День ее был наполнен другими заботами, но не
было ночи, когда бы она не думала о нем и не казнилась. Ее мучила мысль
о грозивших ему опасностях. После налета авиации тридцатого января она
чуть было не уехала к нему. Они почти не писали друг другу, а в редких
письмах скупились на проявления нежности. Это объяснялось и недосугом и
какой-то скованностью, проистекавшей от тайной неловкости: вдали от сына
Аннета чувствовала свою вину перед ним, но ей не хотелось признаться се-
бе в этом, - свою принужденность она приписывала тому, что он виноват
перед ней. А он не прощал ей последней встречи, обидных слов недоверия,
прозвучавших для него, как пощечина. По ночам, перебирая еще раз подроб-
ности всей сцены, он в ярости кусал подушку. Но, уж разумеется, он ско-
рее согласился бы умереть, чем выдать себя хотя бы намеком. В письмах к
матери, холодных, гордых, сухих, он силился показать ей, что она его ни-
сколько не интересует. И, что хуже всего, Аннета, отвлеченная более важ-
ными заботами, казалось, не обращала на это внимания! В ответ на его
письма она набрасывала несколько беглых, ничего не говорящих строк. А
тут еще шалости почты. Ее новогоднее поздравление пробыло в пути две не-
дели. А резкий приступ болей у Жермена, целые сутки поглощавший все силы
и чувства Аннеты, изгладил из ее памяти дату рождения сына. И Марк, как
он ни щеголял своим презрением к телячьим нежностям, чуть не заплакал!
Он быстро справился с подступившими слезами, но они жгли его, и он сам
не мог бы сказать, говорит ли в нем разочарование, обида или другое
чувство, в котором обида-то и не позволяет ему сознаться. От Аннеты все
это было скрыто. Когда она заметила свою оплошность, ей стало больно, но
она не сочла нужным признаться в этом сыну... Ведь он (еще одно доказа-
тельство его равнодушия к ней!), по-видимому, не очень-то этим огорчил-
ся!.. Ах, если бы он был общительным и нежным, как Франц!.. Несмотря на
разницу в возрасте, она часто сравнивала их. Франца ей хотелось считать
своим сыном. Этим она оправдывала привязанность, которой отдала все си-
лы, даже ту долю, что должна была бы принадлежать Марку. Но это оправда-
ние было надуманным: Аннета плутовала в игре. Повинуясь спасительному
инстинкту, к несчастью, пришедшему на выручку с запозданием, она корила
себя за то, что слишком много думала о горе, которое причинит ей разлу-
ка. Однако демон женского сердца умеет найти для себя лазейку. Он шептал
ей на ухо, что, оставшись, она раскаивалась бы в том, что не уехала, а
уехав - в том, что не осталась. Но раз она не остается, то уж она даст
волю своему тайному чувству. Подавляешь в себе желание, в котором не хо-
чешь признаться, чтобы затем без стеснения взять свое.
Для Франца всех этих сложностей не существовало. Когда Аннета загово-
рила об отъезде, он встал на дыбы. Он и слышать не хотел о том, что у
нее есть какие-то другие обязанности. Он почувствовал себя оскорбленным.
Присутствие Аннеты сделалось для Франца привычным и необходимым. Он едва
не обезумел при мысли, что лишится ее. Аннета, ничуть не рассерженная
этими требованиями, вылившимися из самого сердца, втайне даже польщенная
властностью Франца, сопротивлялась не очень стойко. Она оттягивала со
дня на день окончательное решение. Франц коварно прятал от нее газеты, и
Аннета забывала их требовать. Восьмого и одиннадцатого марта Париж снова
подвергся разрушительным воздушным налетам; Франц, знавший о них, решил
ничего не говорить Аннете. Он уверил ее, что отсутствие известий объяс-
няется тем, что франко-швейцарскую границу закрыли на первую половину
марта. Но со стороны Аннеты было непростительно, что она не искала дру-
гих объяснений. И она была за это наказана. Двадцать второго марта ее
как громом поразили два сообщения. В газетах она прочла о взрыве в Кур-
тиле и налете немецкой авиации на Париж. А из письма Сильвии, бывшего в
пути десять дней, узнала об аресте Питана.
Аннета была потрясена. Она нисколько не сомневалась, что Питан прив-
лечен к ответу за нее, за бегство Франца. В то время участие в таком де-
ле могло быть истолковано как государственная измена. Что произошло за
последние десять дней - с тех пор как было отправлено письмо? В те дни
жестокой диктатуры, особенно жестокой ввиду близости врага, суд карал
быстро: сделавшись лишь орудием мести, он не церемонился с законом...
Аннета давно не проявляла интереса к политике. Ради двух человек она за-
была обо всем на свете. Теперь это казалось ей преступлением...
Она стала лихорадочно готовиться к отъезду. Ей было ясно, что, уезжая
в Париж, она сама идет навстречу той же опасности, которая грозила Пита-
ну. Но Аннета страшилась не столько этой опасности, сколько мысли, что
она предала Питана, который может подумать, будто она увиливает от своей
доли ответственности. Теперь уж никаких промедлений! Немцы наступают и
со дня на день могут отрезать дорогу на Париж. Если над ее сыном, над ее
родными нависла угроза, то место ее подле них.
Напрасно Франц протестовал. Заботы о его особе теперь отступили на
задний план. Теперь он мог жить и нести свое горе один. Скорбь утраты
приняла более спокойные формы: на этой ступени она уже помогает воссоз-
дать жизненную гармонию и даже входит в нее составной частью; она уже не
грозит разрушением, а дает содержание жизни, питает ее, становится това-
рищем, помогающим переносить одиночество.
Аннета, впрочем, не оставляла своего друга на произвол судьбы. Она
сознавала, что переход от полноты дружбы, которой Франц наслаждался в
течение нескольких месяцев, к полному одиночеству может сделать эту бес-
покойную, неустойчивую душу жертвой опасных влияний. Она стала подыски-
вать Францу знакомых - людей тактичных, которые, не докучая, могли бы
хоть немного заботиться о нем и осведомлять ее из этого далека о состоя-
нии его здоровья.
По соседству с ними жили две дамы. Мать и дочь. Две балтийские немки.
Они вели уединенную жизнь. Мать, высокая, полная женщина с аристократи-
ческой осанкой, всегда носила траур. Дочь, двадцатишестилетняя девушка,
почти не вставала с постели. У нее были густые, тонкие, стянутые и зап-
летенные в косы бледнозолотистые волосы. Эта некрасивая, болезненного
вида девушка, высокая и хорошо сложенная, как ее мать, страдала костным
туберкулезом, от которого теперь выздоравливала после нескольких лет
строгого режима и лечения. Она слегка прихрамывала. Мать и дочь после
обеда совершали непродолжительные прогулки; далеко они не уходили. Анне-
та и Франц, возвращаясь из своих походов, встречали их поблизости от до-
ма. И домой шли вместе. Хромоножка опиралась на палку и из самолюбия, а
может быть, и безразличия, не старалась скрыть свой недостаток. Перебра-
сывались двумя-тремя незначащими фразами. Ничего не выведывали друг у
друга, но по-соседски оказывали друг другу кое-какие услуги, обменива-
лись книгами.
Аннета обратилась к г-же фон Винтергрюн с просьбой наблюдать хотя бы
издалека за ее молодым другом, постараться отвлечь его мысли от горя, о
котором она ей рассказала. Она ни словом не обмолвилась об этом Францу,
- он не особенно расположен был встречаться с этими двумя женщинами. Ес-
ли бы она предложила ему поддерживать знакомство с соседками, Франц
встал бы на дыбы: он был зол на Аннету за ее решение уехать и не позво-
лил бы ей искать и навязывать ему замену.
До последней минуты Франц надеялся, что она останется. Весь день про-
шел в сердитом молчании и настойчивых уговорах.
- Энхен, ты не уедешь?.. Скажи: ведь ты не уедешь, не правда ли?.. Я
тебя прошу!.. Я так хочу...
- Милый мой! - говорила Аннета, - а как же мои? Ведь они ждут меня!
- Пусть себе ждут!.. "Синица в руках лучше, чем журавль в небе..."
Эта синица - я!
Не стоило и пытаться уговорить его! Он был как ребенок, заладивший:
"Пить хочу! - и не желающий слушать никаких увещаний.
Убедившись, что Аннета не отменит своего решения, Франц заперся у се-
бя в комнате. На вопросы не отвечал. Он предоставил ей одной уклады-
ваться, убирать, возиться до изнеможения. Она уже думала, что придется
уехать, не простившись с ним. Но в самую последнюю минуту, когда она
вошла к нему в дорожном костюме (он сидел, насупившись в углу) и нагну-
лась, чтобы поцеловать его в лоб, он неожиданно вскинул голову и ударил
Аннету по губе - из губы пошла кровь. Она почувствовала это лишь много
спустя. Франц, разумеется, ничего не заметил; он целовал ей руки и жа-
лобным голосом твердил:
- Энхен, Энхен!.. Возвращайся скорее!..
Гладя его по голове, она обещала:
- Да... Да, я вернусь...
Наконец он поднялся, взял ее вещи и вышел вместе с ней. Говорила
только она. По дороге на вокзал Аннета, чтобы отвлечь его, давала ему
всевозможные хозяйственные советы. Франц слышал ее голос, но не слова.
Он помог Аннете подняться в вагон, вошел следом и сел возле нее. Она
беспокоилась, что он не успеет вовремя выйти и уедет вместе с ней. Но за
пять минут до отхода поезда он вдруг поднялся и ушел не простившись: бо-
ялся не совладать с волнением. Аннета смотрела в окно, как он уходит
большими шагами, все дальше и дальше. Она подстерегала его последний
взгляд. Но Франц не обернулся. И вот он уже исчез. Аннета осталась одна
в поезде, почти пустом, неподвижном, тихом. Губа у нее горела. Она слиз-
нула с нее кровь...
На границе ею завладело настоящее - кровавый мрак войны и опасный
долг, навстречу которому он" шла. Не получила ли полиция описания ее
примет? Не арестуют ли ее сразу, как только она окажется на французской
земле? В осторожном письме Сильвии не было никаких подробностей, но, чи-
тая его между строк, можно было понять, что опасность велика. Все же
проверка паспортов прошла гладко; Аннету пропустили через границу.
Наконец она в Париже. Никто ее не ждет. Она опередила на несколько
дней письмо, в котором сообщала близким о своем приезде. А ее насторо-
женная мысль всю ночь бежала впереди поезда. Это было Вербное воскре-
сенье; узнав в дороге, что Париж обстреляли из пушки, как будто создан-
ной фантазией Жюля Верна, она испугалась за сына. Их квартал находился
как раз в зоне обстрела. Очутиться в Париже под жерлами вражеских пушек
было для нее облегчением. Но ее тревога стихла совсем лишь тогда, когда
она увидела, что дом не тронут; взбежав по лестнице, она постучала в
дверь и услышала - какое счастье! - шаги своего сына, который шел откры-
вать.
Марк остолбенел. На минуту оба потеряли самообладание, и от ис-
