кусственной стены, которую они воздвигли между собой, не осталось и сле-
да. Они крепко обнялись. И сила чувства, которое каждый вложил в это
объятие, поразила обоих.
Но это длилось лишь краткий миг. Они не привыкли к откровенному выра-
жению чувства и очень смутились: выпустив друг друга из объятий, они
вернулись к прежнему тону.
Между ними была тайна. Аннета, войдя к себе, объяснила ему свое возв-
ращение, как сочла нужным. Марк слушал, молчал и не пропускал ни одного
ее движения. На сей раз наблюдениями занимался он. Аннета была смущена,
но заставляла себя говорить. Ею овладело чувство неловкости - боязнь,
что сын осудит ее. Она была небезупречна по отношению к нему - небезуп-
речна во многом. Она прикидывалась менее нежной к нему и более самоуве-
ренной, чем была на самом деле. Следя за собой, она меньше следила за
сыном и не чувствовала, что перед ней уже не тот Марк, которого она ос-
тавила три месяца назад... Да, тот, кого мы знаем, всегда отличается от
того, кого мы знали... Ведь нам знаком только образ, уже исчезнувший. А
вот этот человек - незнакомец, и ключа к его душе у нас нет...
Накануне своего ареста Питан, заметив, что за ним установлена слежка,
успел переслать письмо Сильвии. Он просил ее известить Аннету, чтобы она
не тревожилась: он все берет на себя. И больше ничего. Но и этого было
достаточно. Сильвия, не зная ничего точно, еще летом учуяла, что творит-
ся что-то странное. И ее охватило беспокойство. В какую историю впута-
лась эта сумасшедшая? Узнать невозможно! Питану были запрещены свидания.
О причинах отсутствия сестры Сильвия знала лишь по ее письмам: ей пору-
чено отвезти в Швейцарию раненого. Сильвия намекнула о своих тревогах
Марку. Остальное он угадал. В его памяти всплыла таинственная встреча у
Лионского вокзала в декабре (он никому не обмолвился о ней ни единым
словом). На этом он построил целый роман. Не говоря о своих предположе-
ниях тетке, он старался вместе с ней восстановить ход событий. Сильвия
только теперь открыла ему все, что ей было известно о причинах увольне-
ния Аннеты из коллежа, о сцене на кладбище, о том, что Аннета интересо-
валась судьбой одного военнопленного. Марк долго размышлял над тем, что
ему поведала Сильвия. И образ его матери теперь рисовался ему в новом
свете. Он пересмотрел свои взгляды. Пацифизм, - эта, как он презрительно
называл его, пресная пища, пригодная для женщин и слабонервных людей, -
стал притягивать Марка к себе, как только оказалось, что он опасен, что
он захватывает. Марк создавал в уме приключение, в котором было все - и
героизм и любовь, - целый роман; он почувствовал жгучую ревность, но бы-
ла в этом романе и какая-то беспокойная притягательная сила. Теперь не-
доверие матери, которое так уязвило его, становилось понятным! И в до-
вершение всего ему пришлось признать, что как он тогда ни бунтовал и ни
бесился, а ведь недоверие это он сам пробудил в ней своим поведением.
Тяжко!.. Но не о нем теперь речь. Над его матерью нависла угроза. И,
увидев Аннету, он ни на мгновение не усомнился, что она сознательно идет
навстречу опасности. Эта мысль вытеснила в нем все остальные. Он не сво-
дил глаз с Аннеты. И про себя молил ее довериться ему, рассказать обо
всем, что ей угрожает. Но он был уверен, что она ничего не скажет. Он
мучился этим и восхищался ею. Восхищался ее гордостью, ее спокойствием,
ее молчанием. Он открыл ее! Наконецто! И теперь он дрожал от страха по-
терять ее: ведь ей грозила опасность.
Аннета ничего не заметила. Она думала только о своем долге и торопи-
лась. Еще не повидавшись с сестрой, кое-как подкрепившись и отдохнув,
она оделась и ушла. Марк застенчиво пробормотал, что хотел бы пойти
вместе с ней; она жестом дала понять, что не нужно, и он не настаивал.
Старая рана еще болела, и он боялся навлечь на себя новое оскорбление.
Аннета пришла к Марселю Франку. Он стал важным винтиком в механизме
"дробилки". Он проник в личный секретариат премьер-министра.
Не тратя времени на околичности, Аннета рассказала ему всю историю.
Марсель упал с высоты своего величия. Его первое чувство было далеко не
доброе. Аннета впервые увидела Франка без его насмешливой улыбки, этой
косметической прикрасы, которая сделалась для него второй натурой. Он
даже чуть было не отбросил всякую вежливость. В рассказе Аннеты он уви-
дел одно: по милости этой сумасшедшей он попал в переплет! Ему ничуть не
было веселее от того, что в этот переплет вместе с ним попадет и она. Он
сердился на Аннету за то, что она впутала его в опасную историю. Но,
поймав иронический взгляд Аннеты, которая читала мысли своего собеседни-
ка, следя за игрой его лица, он снова вошел в роль светского человека и
принял свой обычный непринужденный вид. Он подумал о твердости этой жен-
щины, явившейся, чтобы стать лицом к лицу с опасностью, и устыдился сво-
ей трусости. И Марсель - прежний Марсель - спросил ее:
- Но скажите, ради бога, Аннета, какой бес вас попутал? Ведь вы спо-
койно сидели в Швейцарии, никто о вас и не думал... Какой же черт подбил
вас вернуться, чтобы угодить в пасть волку?
Аннета терпеливо объяснила, что хочет вызволить Питана, заняв его
место, или же взять на себя долю вины.
Марсель воздел руки к небу.
- Вы этого не сделаете!
- Прошу вас назвать мне фамилию следователя, ведущего это дело: я по-
дам ему заявление.
- Этого я не допущу.
- А вы допускаете, что я дам осудить вместо себя ни в чем не повинно-
го человека?
- Какое там неповинного! Ведь он профессионал. Через него ведется не-
легальная переписка, устраиваются побеги: это старый рецидивист. Ну, до-
несете вы на себя, а его все равно не спасете. Да ведь он и не назвал
вас.
- По своему благородству. Не вижу, почему я должна уступать ему в
этом.
- У вас сын.
- Вот именно! Я не хочу, чтобы он был трусом.
- Вы совсем обезумели.
- Да, совсем... А теперь, друг мои, назовите мне фамилию, которая мне
нужна. И будьте спокойны. Ваше имя не будет произнесено.
Он думал:
"Рассказывай сказки! Суд по следу постепенно доберется и до меня!"
Но его самолюбие было задето. Он возразил:
- Не обо мне речь. Я тревожусь за вас. Вы не знаете "патрона". (Он
разумел "Человека, делавшего войну".) Одним смертным приговором больше
или меньше - ему все равно. Он не посмотрит, что вы женщина! Для ост-
растки он готов попрать все старые условности, не признает никаких поб-
лажек, священных традиций почтения и галантности...
- Не возражаю. Равноправие так равноправие. Даже под угрозой висели-
цы!
Марсель больше не настаивал. Он знал Аннету.
- Пусть так!.. Но дайте мне сначала ознакомиться с делом!
- Время не терпит...
- Оно не будет потеряно даром.
- Надо мной тяготеет долг: дать показания.
- Вы достаточно крепки, чтобы нести это бремя еще день-два. Может
быть, найдется возможность прекратить это дело. Зачем же зря губить и
себя и Питана!
- А кто поручится мне, что дело не кончится на этих днях! И я не уз-
наю задним числом, что "скоропалительный" приговор уже вынесен!
- Я знаком со следователем и буду извещать вас о ходе дела. Я не со-
бираюсь обманывать вас. На это я не решусь!.. Возьмем худший случай:
представьте себе, что решение суда неожиданно состоялось без моего ведо-
ма. Что ж, у вас остается тот же выход: отдаться в руки правосудия. Раз-
ве можно помешать женщине погубить себя?
- Я этого не боюсь. Марсель, но и не добиваюсь. Бесполезному героизму
я не сочувствую и не уважаю его.
- Слава богу! Наконец-то голос трезвого рассудка!.. Уф! А насчет по-
лезного героизма... Аннета, скажите правду - я ведь все равно буду защи-
щать вас, как только смогу, - почему вы скрыли от меня, что он ваш воз-
любленный?
- Кто?
- Юный красавец, которого вы спасли.
- Какая чепуха!
- Полноте! Неужели вы и теперь будете таиться! Что ж, я далек от уп-
реков. Если это развлекает вас, вы правы!
- Уверяю вас, что нет!
- Да будет вам! Аннета покраснела:
- Нет, нет, нет и нет! Марсель улыбнулся.
- Ладно! Не сердитесь! Я вас ни о чем больше не спрашиваю... Но между
нами, госпожа Загадка, признайтесь, что вас очень легко поставить в ту-
пик. Вот объясните-ка: чего ради вы спасли его, если не любите?
- Ради того... - начала она порывисто.
Но тут же умолкла. Она понимала, что, если начнет объяснять ему свои
подлинные побуждения, он не поверит ни одному слову: не поймет... Ну,
пусть так! Пусть думает, как ему хочется.
Марсель победоносно усмехнулся. Его не проведешь!
Он был славный малый... Любовь придавала всему делу острый привкус...
Эта Анкета, однако... Такое знакомство может ему здорово повредить...
Но, по правде говоря, Марсель ею гордился!..
Он сейчас же начал хлопотать. Повидался с капитаном, который вел
следствие. Это был любезный, светский человек, без малейших усилий под-
нявшийся на ту ступень бесчеловечности, которой требовала его роль. На-
циональный фанатизм по обязанности и любопытство дилетанта сливались у
него в какое-то ласковое равнодушие. Для подследственных он был особенно
опасен в тех случаях, когда он ими интересовался.
Питаном он заинтересовался. Почувствовал к нему расположение. У них
происходили продолжительные и вежливые разговоры, из которых следователь
пытался добыть пеньку для веревки, чтобы можно было повесить Питана. Но
веревка была непрочна: следователь очень мило и с сожалением признавал
это. Старый мастер показался ему тихим мечтателем, на вид безобидным и
безусловно чуждым корысти. Он любил поговорить, с радостью излагал свои
прекраснодушные утопии, выражал признательность за то, что его слушают,
ожидал виселицы со сдержанным ликованием собаки, которая косится блестя-
щими глазами на кусок сахара, но выведать у него имена сообщников или
подробности о деле, за которое его привлекли к суду, не было никакой
возможности. По своей болтливости или в силу наивного лукавства он всег-
да прерывал начатый рассказ, чтобы пуститься в рассуждения. По-видимому,
он не придавал никакого значения фактам, - все его внимание было погло-
щено идеями.
Следователь показал Франку письма, которые Питан посылал из тюрьмы
одному своему юному другу, и письма этого друга - его звали Марк Ривьер.
Франк в первую минуту всполошился: неужели этот дуралей тоже влип? С
Ривьеров станется!.. Но он быстро успокоился, слушая следователя, кото-
рый прочел ему своим мелодичным голосом отрывки из этих посланий, напи-
санных в возвышенно-лирической манере-то под раннего Шиллера, то под
Флобера. Жан-Жака, Рембо. А Питан сочинял в стиле не то Бернардена де
Сан-Пьера, не то Эдгара Кине. Юноша восторженно изливался в любви к ста-
рику, с негодованием говорил о насилии, которое над ним учинили, и горя-
чо желал разделить участь, уготованную праведнику, какова бы она ни бы-
ла. Старик отечески старался его успокоить, описывая безмятежную ра-
дость, ощущение душевного покоя, которым он наслаждается: можно было по-
думать, что тюрьма - место отдохновения для мудреца, мирская келья, пре-
доставленная мыслителю государством. Ветер забросил в его камеру через
высокое решетчатое окно цветок каштана с берегов Сены, и вместе с ним
ворвалась весна: Питан впал в буколический стиль. Цветок был вложен бе-
режной рукой между листками письма, которое следователь держал в руках.
Два парижанина обменялись насмешливой улыбкой, как бы говоря:
"Этого старичка самого не мешает наколоть на булавку".
Но ни старичок, ни восторженный подросток не выдали главного: юноша -
своего раскаяния и тревоги за судьбу матери, старик - желания рассеять
эту тревогу; они понимали друг друга с полуслова, а парижане узрели во
всем этом только диалог из "Эмиля".
Следователь закрыл свое досье; Франк спросил:
- А итог?
- Итог тот, что все сводится к странному делу о побеге. Не совсем по-
