лишь наполовину)! Он уловил своим ревнивым взглядом огонек, лучившийся
внутри светильника. Сама Аннета, быть может, не видела его. Но говорила
она или молчала, он безмолвно бросал на нее свет...
"Тасе, эес, 1оо1л1иг" [76].
Светильник бесшумно горел: среди дня его не замечали. Но соколенок
неотрывно смотрел на безмолвное свечение, мерцавшее за алебастровым эк-
раном... Откуда шли эти лучи? И для кого они сияли?..
Другая душа, ночная, тоже заметила этот огонек светлячка, сиявший в
траве, и потянулась к нему...
Урсула Бернарден, столкнувшись на лестнице с рассеянной Аннетой, роб-
ко остановила ее и, коснувшись ее руки, шепнула:
- Извините... Нельзя ли мне как-нибудь прийти поговорить с вами?
Аннета очень удивилась. Она знала, как застенчивы молодые девушки,
сестры Бернарден, и заметила, что они старательно уклоняются от встреч с
ней. Хотя лестница была плохо освещена, она увидела краску на смущенном
лице соседки; рука в перчатке, лежавшая на локте Аннеты, дрожала.
- Хоть сейчас! Идемте! - решительно сказала Аннета.
Оробевшая девушка заколебалась, предложила отложить свидание до дру-
гого раза. Но Аннета взяла ее за руку и потащила за собой.
- Мы будем одни. Входите.
В комнате Аннеты Урсула Бернарден остановилась, с трудом перевела ды-
хание, вся как-то съежилась.
- Мы слишком быстро бежали? Извините, я всегда забываю... Когда я
поднимаюсь, то всегда бегом, я беру лестницу приступом... Садитесь!..
Нет, здесь, в этом углу, против света, здесь нам - будет лучше. Отдыши-
тесь! Успокойтесь! Как вы запыхались!
Аннета смотрела на нее с улыбкой, пытаясь успокоить девушку, которая
сидела в принужденной позе, застыв от переполнявшего ее смущения; ее
грудь тяжело поднималась вместе с туго натянутой тканью платья. Аннета
впервые присмотрелась к этому лицу, к этому телу, созданным для жизни на
деревенском просторе, увядшим от заточения в четырех стенах городского
жилища. У нее были грубоватые черты лица, тяжелые формы, но в деревне, в
усадьбе ее легко можно было вообразить себе жизнерадостной и деятельной
среди детей и домашних животных; это славное, юное лицо было бы прият-
ным, будь оно здоровым, смеющимся, озабоченным, загорелым, под теплой
испариной, покрывающей лоб и щеки при свете летнего солнца... Но смех и
солнце были на запоре. Кровь отлила. И потому особенно бросался в глаза
курносый нос, толстые губы, неуклюжее, рыхлое, съежившееся тело, которое
боялось двигаться, боялось дышать.
Видя, что Урсула не решается заговорить, Аннета, чтобы дать ей время
справиться с волнением, задала ей два-три дружеских вопроса. Урсула от-
вечала невпопад, смущалась, не находила слов. Ее мысли были далеко. Ей
хотелось поговорить о чем-то другом, но она боялась и думать об этом
разговоре; она страдала, у нее было только одно желание:
"Боже мой, как бы мне убежать!"
Она поднялась:
- Умоляю вас... Позвольте мне уйти! Я не знаю, что это у не вдруг
пришло в голову. Простите, я вас задерживаю!..
Аннета, рассмеявшись, взяла ее за руку:
- Да что вы! Успокойтесь! Куда вам торопиться?.. Неужели вы боитесь
меня?
- Нет, извините, я лучше уйду... Я не могу говорить... Сегодня не мо-
гу.
- Ну и не говорите. Я ни о чем вас не спрашиваю... Прошу вас только
остаться еще на несколько минут. Ведь вам захотелось навестить меня? Ну
вот я и пользуюсь случаем. Нельзя же так: только вошли - и уже убегаете.
Мы так давно живем с вами рядышком - и ни словом не перемолвились! На-
долго я здесь не останусь. Я опять уеду. Дайте хоть спокойно на вас пог-
лядеть! Да покажите же ваши глаза! Ведь я показываю вам свои. Что в них
страшного?
Урсула, сконфуженная и расстроенная, мало-помалу успокаиваясь, начала
неловко извиняться за свою застенчивость и невежливость; она сказала,
что не забыла искреннего участия, которое Аннета выказала им в прошлом
году, когда их постигло горе, - ее это растрогало, ей захотелось напи-
сать Аннете, но она не посмела. В их семье не любят завязывать зна-
комства с чужими.
Аннета ласково говорила:
- Конечно... Конечно... Я понимаю...
Урсула, понемногу смелея, перестала запинаться и, сделав над собой
усилие, рассказала, как она страдала все четыре года от войны, ненавис-
ти, вражды. И хотя она не знает Аннеты, ей почему-то кажется, что ее но-
вая приятельница тоже чужда всему этому...
(Аннета, не говоря ни слова, тихонько взяла ее за руку.)
...Но вокруг себя она не находит места, где бы ей легко дышалось. Да-
же ее родные - это очень добрые люди-все свои помыслы сосредоточили на
мести (она поправилась), - нет, на беспощадной каре! Смерть несчастных
сыновей озлобила их. Слово "мир" выводит их из себя. И больше всех кипит
злобой ее сестра Жюстина, с которой она с детских лет живет в одной ком-
нате; они всегда были откровенны Друг с другом. Каждый вечер перед сном
она громко молится: "Боже, дева Мария, архангел Михаил, сотрите их с ли-
ца земли!.." От этого можно с ума сойти! А ей, Урсуле, еще надо прикиды-
ваться, будто она присоединяется к этим молитвам, иначе ее будут укорять
за равнодушие к горю родных, к смерти двух братьев...
- Нет, я не равнодушна!.. Именно потому, что я несчастна, мне хочет-
ся, чтобы и другие не страдали...
Она неуклюже выражала трогательные мысли. Аннета, для которой они бы-
ли не новы, соглашалась с ними, выражала их яснее. Каждое ее слово было
отрадой для Урсулы; она молча слушала. И, наконец, доверчиво спросила:
- Вы христианка?
- Нет.
Этот ответ поразил Урсулу.
- Ах, боже мой!.. Значит, вы не можете меня понять!..
- Дитя мое, нет надобности быть христианкой, чтобы понимать и любить
все человечное.
- Человечное!.. Этого недостаточно! Разве зло не человечно? А люди?..
Я боюсь их... Посмотрите, какие жестокости, какие ужасы они творят!..
Искупить их можно только кровью Христовой.
- Или нашей. Кровью любого человека-мужчины или женщины, - если он
приносит себя в жертву другим.
- Если он делает это во имя Христа.
- Какое значение может иметь имя?
- Но если это имя бога?
- А какая цена богу, если он не живет в каждом из тех, кто приносит
себя в жертву? Если бы хоть один из этих людей - я говорю: хотя бы один,
- был вне бога, как узки были бы пределы этого бога! Человеческое сердце
было бы шире.
- Нет, ничто не может быть шире бога. Все добро - в нем.
- Значит, достаточно одного добра.
- Кто мне укажет, в чем добро, если вы отнимете у меня бога?
- Дорогая! Ни за что на свете я не хотела бы отнять его у вас. Пусть
он будет с вами! Я чту его в вас. Неужели вы думаете, что у меня есть
желание поколебать вашу опору?
- Тогда скажите мне, что вы тоже верите в него.
- Дитя мое! Как же я скажу, что верю в то, чего не знаю? Ведь вы не
хотите, чтобы я вам солгала?
- Нет. Но верьте, верьте, умоляю вас!
Аннета ласково улыбнулась.
- Я действую, дорогая. Мне нет надобности верть.
- Действовать - значит верить.
- Может быть. Тогда это мой способ верить.
- Действие, если оно не освещено светом Христовым, всегда может ока-
заться заблуждением или преступлением.
- И вы думаете, что Христос удержал верующих от заблуждений и прес-
туплений? В эти четыре года?
- Ах, не говорите! Я знаю, знаю. Так мало истинных христиан! Это пе-
чальнее всего! Среди известных мне людей вряд ли насчитаешь и двоих. Это
меня пугает, убивает! Ужас и горе обуревают меня. Ужас перед этой
жизнью. Ужас перед этими людьми. Я хотела бы искупить их страдания. Я не
могу больше оставаться среди них, я не умею действовать, как вы: всякое
действие внушает мне страх. Я не создана для жизни в этом мире. Я хочу
уйти. Я уйду, я удалюсь в монастырь кармелиток. Отец согласен, мать пла-
чет, а сестра меня осуждает, но я не могу больше жить со своими: мне ка-
жется, что они каждую минуту терзают Иисуса Христа!.. Боже мой, что я
говорю? Не верьте мне, госпожа Ривьер!.. Они меня любят, и я их люблю, я
не имею права судить их... Нет, не слушайте меня!.. Ах! Будь вы христи-
анкой!..
Она закрыла лицо руками.
Аннета по-матерински утешала девушку, положив руку на ее склоненный
затылок. Она говорила:
- Бедная крошка! Да, вы правы.
Урсула подняла голову:
- Вы не браните меня?
- Нет.
- Это хорошо, что я ухожу?
- Может быть, так для вас будет лучше.
- И вы не осуждаете меня за то, что я удаляюсь, вместо того, чтобы
действовать, как вы?
- Это тоже действие. Каждый действует по-своему! Я не из тех, кто не
допускает, что молитва - действие. Хорошо, что в некоторых душах еще цел
священный огонь божественного созерцания: он открывает шлюзы на потоке
крови, отделяющем нас от всего вечного. Вы будете молиться за нас, моя
девочка, мы за вас - действовать! И, может быть, окажется, что мы с вами
- слепой и паралитик!
Урсула склонилась и с благодарностью поцеловала ей руку. Аннета обня-
ла ее. Проводила до двери. Урсула, вздохнув, сказала:
- Ах, зачем, зачем вы не христианка! Но в дверях прибавила:
- Вы христианка.
- Не думаю, - ответила Аннета улыбаясь.
Урсула, взглянув на нее засветившимися глазами, произнесла:
- Бог избирает тех, кого хочет. Он не спрашивает, чего хотите вы!
Аннета не получала писем от Франца со времени своего отъезда. Это
огорчало, но не удивляло ее. Уж такой он человек, ничего не поделаешь!
Взрослый младенец дулся; дулся в отместку ей: молчание было его надежным
оружием, оно накажет ее и, быть может, заставит поскорее вернуться. Ан-
нету эта тактика смешила, и (хитрость за хитрость!) она прикидывалась,
что не замечает ее. Она писала ему раз в неделю в ровном, сердечном,
жизнерадостном тоне и планов своих не перестраивала. У нее было желание
свидеться с ним, но она считала безрассудным уехать теперь, когда столь-
ко обязанностей удерживало ее в Париже. Она решила дождаться лета, когда
у нее будет оправдание перед самой собой: поездка в горы принесет пользу
Марку, который слишком долго пробыл взаперти, в четырех стенах. Но не
представляла себе, как будет тяготить ее это ожидание.
После ее возвращения пошла уже четвертая неделя, когда вдруг получи-
лось письмо от Франца... Наконецто! Аннета, улыбаясь, ушла в свою комна-
ту прочесть его. Сколько упреков, какую бурю гнева придется ей выдер-
жать!..
Нет, Франц не упрекал ее ни в чем. И не сердился на нее. Воплощенное
спокойствие, учтивость, благовоспитанность. Чувствовал он себя хорошо. И
советовал Аннете остаться в Париже...
Пока писем не было, Аннета была спокойна. Прочитав полученное письмо,
она встревожилась.
Почему - она и сама не понимала. Ей следовало бы порадоваться, что он
не проявляет нетерпения. Но теперь ей самой уже не терпелось. Она не
могла удержаться, чтобы не ответить ему сейчас же. Разумеется, она не
оказала ни слова о том, что ее беспокоило (да и знала ли она, что беспо-
коит ее?), - она шутила: раз он не так уж жаждет повидаться с ней, она
не приедет до конца года. Аннета ждала, что от Франца получится обрат-
ной, почтой негодующее письмо... Ни протестов, ни писем не последовало.
Аннета потеряла покой. Она считала оставшиеся до лета недели. Она на-
писала г-же фон Винтергрюн под тем предлогом, что ей хочется убедиться,
правду ли пишет ей Франц о своем здоровье. Г-жа фон Винтергрюн ответила,
что милый г-н фон Ленц совершенно здоров, что скорбь по ушедшим в этом
возрасте, слава богу, быстро улетучивается, что он любезен и жизнерадос-
тен, живет теперь в одном доме с ними и они считают его членом своей
семьи...
Аннета успокоилась за Франца. Но это спокойствие не радовало ее. Пло-
хо ей спалось в ту ночь, да и в последующие. Она пожимала плечами и от-
махивалась от мысли, неизвестно откуда взявшейся. Но мысль, назойливая,
смутная, нет-нет да и возвращалась. Чувство собственного достоинства це-
