кой жизни с наполнявшими ее неведомыми радостями, скорбями, страстями и
битвами. Ведь теперь он достаточно хорошо узнал эту душу, и ему было яс-
но, что она никогда не оставалась пустой. Он обрек ее на одиночество, на
замыкание в своем внутреннем мире - какие же у него теперь права на этот
мир? Она привыкла одиноко сражаться, одерживать победы или терпеть пора-
жения и одиноко идти своим путем. Куда вел ее этот путь, который отныне
будет пролегать где-то вдали от него? Марк так много думал об этом, так
много думал о ней, что перестал думать о себе. И хотел одного: облегчить
ей этот путь, каков бы он ни был...
Вот что творилось в душе Марка, когда вдруг пришла телеграмма. Как
один из тех взрывов, которыми отмечались дни в осажденном городе. Не до-
веряя себе, он снова и снова перечитывал телеграмму. Возвращение, на ко-
торое он уже не надеялся, вызывало в нем боязливую радость. Что ее вело
сюда? Он не смел думать, что она приезжает ради него. Пережитые разоча-
рования сделали его скромным. Он суеверно полагал, что самое надежное
средство получить желаемое - это не ждать его.
Аннета не нашла сына на вокзале. Поезд опоздал на восемь часов; он
прибыл на Лионский вокзал в середине дня. Марк пришел и ушел, истомив-
шись бесконечным ожиданием. Но ему не сиделось. Когда Аннета наконец
приехала домой, она не застала его: он только что опять побежал на вок-
зал. Она поднялась в свою квартиру и стала его дожидаться. Аннета была
тронута, увидев, что Марк поставил в ее комнате цветы. Она села, откинув
голову на спинку кресла. В полном изнеможении, она прислушивалась к шу-
мам на улице и в доме. И впала в забытье... Сквозь дрему она услышала
чьи-то шаги, кто-то бегом поднимался по лестнице. Вошел Марк. У него
вырвался радостный крик. Аннета, улыбаясь, думала:
"Тал, значит, он меня любит? "
Она сделала усилие, чтобы встать. Ноги ее не слушались. Она протянула
к нему руки. Он бросился к ней.
- Ах, как я ждал тебя. Как ты доехала?
Аннета не отвечала; она нежно проводила рукой по его щекам, волосам.
Бросив взгляд на мать, он увидел на ее изнуренном лице выражение уста-
лости и боли м инстинктивно понял ее состояние. Вопросы, замечания, го-
товые сорваться с языка, замерли, Обнимая мать, он поднял ее со стула...
(Какой он стал сильный! А она, как она была слаба!) Аннета встала и,
опираясь на сына, сделала несколько шагов к окну. В желтом сеете сумерек
ее лицо казалось особенно бледным. Марк сказал:
- Тебе надо сейчас же лечь...
Аннета воспротивилась, но голова у нее кружилась, и она позволила от-
вести, почти отнести себя на постель. Марк уложил ее, снял с нее ботин-
ки, помог расстегнуть платье; она уже не сопротивлялась; хорошо было до-
вериться кому-то, кто хотел за нее, кто любил ее...
Кто любил ее... Значит, он любит ее?.. Как утомительно думать!.. Она
отложила это на завтра. А Марк, быть может, обрадовался, что есть причи-
на подождать с объяснениями. Но один неотступный вопрос мучил его, вер-
телся на кончике языка. Он еще не успел задать его, как мать, улегшись,
извинилась за свою усталость:
- Стыдно так нежиться!.. Извини меня, мальчик!.. Ведь какая я была
крепкая!.. А сейчас просто не держусь на ногах. Не спала несколько ночей
подряд... Сядь здесь. Расскажи, что ты делал сегодня, как это мы раз ми-
нулись...
Он стал сбивчиво рассказывать о своей беготне взад и вперед. Аннета
не следила за нитью его рассказа. Она перестала понимать слова, но звук
его голоса баюкал ее. Глаза у нее слипались. Марк замолчал, поднялся,
посмотрел на нее, нехотя отошел. Невысказанный вопрос все еще жег его...
Он вернулся и нерешительно наклонился над спящей. Она открыла глаза. Не-
ловко поправляя подушку, Марк вдруг выпалил:
- Теперь ты останешься со мной? Она не поняла и с удивлением взгляну-
ла на него. Он повторил, стараясь говорить непринужденно:
- Ты останешься? Она улыбнулась:
- Останусь...
И заснула.
Марк, облегченно вздохнув, ушел.
Дверь своей комнаты он оставил приоткрытой. Он слышал ровное дыхание
матери.
Марк говорил себе:
"Она здесь... Она со мной... У меня есть время..."
В ту же ночь произошел налет вражеской авиации на Париж. Завыли сире-
ны. И в доме началась обычная сутолока, жильцы поднимались и спускались
по лестнице. Марк вскочил с постели и подошел к матери. Она спала так
крепко, что он не решился разбудить ее. Он думал:
"Пусть себе бомбы падают! Мы вместе".
В те ночи, когда он был в квартире один, ему становилось страшно во
время воздушных тревог, как он ни храбрился. А теперь (почему?) он испы-
тывал почти удовольствие.
Наутро Сильвия, беспокоясь о нем, пришла его проведать. Узнав о при-
езде Аннеты, она обозвала его поросенком (он ревниво утаил от нее телег-
рамму, чтобы мать в первый день по приезде принадлежала ему). Но Аннета
еще спала, и Марк, как дракон, никого не пропускал в ее комнату. Шум
спора разбудил Аннету, и Сильвия вошла. У нее было о чем поговорить с
сестрой, но и она сразу увидела, что дождь и вихрь взбурлили Реку, и,
как всегда бережная с теми, кого она любила, Сильвия стала говорить лишь
о том, что могло развлечь Аннету: опыт жизни научил Сильвию, что наилуч-
шее лекарство для смятенной души - это не трогать ее, чтобы дно посте-
пенно покрылось песком. Она подшучивала над Аннетой, которая проспала
бомбежку, и ворчала на Марка, этого осленка, за то, что он упрямо отка-
зывался после отъезда Аннеты покинуть квартиру матери и поселиться у
нее. Она шутливо намекала, что подозревает его в желании быть свободным
для ночных вылазок. Марк рассердился. Он сказал, что обещал вести себя
благоразумно и не допускает, чтобы его словам не верили: если бы он за-
хотел развлекаться наперекор Сильвии, так ведь он не ребенок и не пос-
теснялся бы сказать ей это в лицо. Потом он пожалел, что говорит такие
вещи в присутствии матери, и, смутившись, скрылся в свою комнату. Когда
он вышел, Сильвия с гордостью сказала Аннете:
- Что за упрямец! А? Как он похож на нас! Аннета думала:
"Разве он похож на меня?"
Она старалась снова войти в колею домашней жизни, но ощущение душев-
ной разбитости долго не проходило. Она быстро уставала. Марк старался
снять с нее часть забот. Он делал вид, что ничего не замечает, но всегда
оказывался под рукой, когда надо было избавить ее от каких-нибудь утоми-
тельных усилий - переставить мебель или взобраться на лестницу, чтобы
повесить портьеры. Эта бережность была в нем новой чертой - новой для
него, да и для нее; как все очень правдивые люди, он боялся, чтобы Анне-
та не усмотрела в ней то преувеличенное усердие, от которого несет
родственным лицемерием, и тогда он старался принять равнодушный вид. Ан-
нета, растроганная и смущенная, начинала его благодарить, но сбивалась и
кончала холоднее, чем хотела. Оба выжидали, внимательные, ласковые, мало
говоря, исподлобья следя друг за другом... Кто же заговорит? Каждый бо-
ялся начать разговор, боялся нового разочарования. Марк ничего не спра-
шивал у матери о ее поездке и неожиданном возвращении. И если она иног-
да, сама того не замечая, впадала в задумчивость, он отворачивался из
целомудрия, из боязни нечаянно подглядеть, что творится у нее в душе; он
даже удалялся в свою комнату, чтобы не стеснять Аннету. "А когда Аннета
расспрашивала сына о том, что он делал в ее отсутствие, ему становилось
больно - она задавала вопросы, на которые он уже ответил в своих
письмах. Неужели она так мало любит его, что лишь небрежно пробежала их?
Если бы не случайное замечание Сильвии, Аннета так и не узнала бы о
существовании этих писем. Сильвия иногда навещала "молодую чету", как
она выражалась; видя, что Аннета и Марк "открывают" друг в друге неведо-
мые им раньше чувства, она дала себе слово не вмешиваться и всецело пре-
доставить им самим труд и радость этих открытий. Но уж очень они тянули,
и Сильвия решила подтолкнуть их. Однажды в отсутствие Марка, разговари-
вая с Аннетой, она назвала их "влюбленными". На возражения Аннеты
Сильвия, смеясь, ответила:
- Я не говорю о тебе, жестокосердная! Ты довольна, когда по тебе сох-
нут, это твоя роль.
- Еще бы! - бросила Аннета.
Но Сильвия знала, куда гнет.
- Зато юный твой поклонник, который в твое отсутствие писал тебе каж-
дый день...
Аннета уже не слушала продолжения. Он писал ей каждый день! Она не
подумала оставить адрес для пересылки писем, и они валяются там!.. Да,
Сильвия права, у нее жестокое сердце... Она тотчас же затребовала остав-
шиеся в чужом краю письма. Но не хотела, чтобы Марк знал об этом. Лишь
бы пакет с письмами не был вручен ему! Аннета сторожила почтальона, но
письма долго не приходили; все же ей удалось незаметно выхватить их из
рук привратника под носом у Марка, которого она опередила. Она дожида-
лась его ухода, чтобы прочесть их.
Их было восемь. Целый клад!.. С первых же слов глаза Аннеты затумани-
лись слезами. Ей хотелось прочесть все, единым духом, а читать она не
могла. Она попыталась подобрать их по числам, чтобы потом медленно, одно
за другим, прочесть. Но это было ей не под силу. Она проглатывала их как
попало. Выхватив письмо наудачу, Аннета читала его залпом, перескакивая
через строчки, останавливаясь, жадно возвращаясь к особенно нежным сло-
вам. Только утолив свой первый голод, она смогла еще раз прочесть их по
порядку, еще раз упиться ими. От переполнившей ее любви, от смущения
кровь прихлынула к ее щекам. Как же велика ее вина перед сыном!..
Нельзя сказать, чтобы Марк был щедр на излияния. Он ненавидел сенти-
ментальность (тем более что сам подозревал себя в этом грехе). И в своих
письмах воздерживался от нежных слов, готовых сорваться с его губ. Но
мать, которая знала малейшую складку этих губ, волновалась еще сильнее,
почувствовав узду, которую он наложил на себя. В первом письме он писал:
"Мама, ты не любишь меня.
(Сердце Аннеты сжалось.)
...Я и сам не люблю себя. Я ничего не сделал для того, чтобы меня по-
любили. И, значит, это справедливо. Но я же твой сын! И я ближе к тебе,
чем к кому бы то ни было. Я был не в силах сказать тебе об этом. Так
разреши мне написать! Мне нужен друг. У меня его нет. Мне нужно думать,
что ты мой друг, даже если это не так. Не отвечай мне! Я не хочу, чтобы
ты назвала себя моим другом по доброте, из жалости. Я ненавижу доброту.
Не хочу унижения. Не хочу обмана. И я люблю тебя не за то, что ты добра.
Я не знаю, добра ли ты. Я люблю тебя за твою правдивость... Не отвечай
мне! Что бы ты обо мне ни думала, я не могу не писать тебе. Пусть моя
мать не друг мне, я пишу моему другу, я не пишу матери. Надо же мне до-
веряться кому-нибудь. Слишком многое меня тяготит... Слишком я одинок.
Слишком неуклюж! Помоги мне! Я знаю, что ты помогаешь другим. Ты можешь
помочь и мне! Для этого достаточно выслушать меня. Ответа я не прошу...
Мне надо много сказать тебе. Я уж не тот, таким был. За последний год я
сильно, сильно изменился... Когда я взялся за перо, мне хотелось расска-
зать тебе обо всем, что я делал в этом году, о происшедшей во мне пере-
мене. Но теперь у меня не хватает смелости - так много было постыдного.
Мне страшно: что, если ты отдалишься от меня еще больше? Ты и так уже
далека! И, однако, придется когда-нибудь открыть тебе все, даже если ты
будешь меня презирать. Я еще больше презирал бы себя, если бы не сказал.
Я скажу. После. В другой раз. На сегодня довольно. Сегодня я уже доста-
точно отдал тебе. Целую тебя, моя подруга".
Этот тон властной любви объял, взволновал, покорил Анкету. Другие
письма были проникнуты той же страстностью. Марк не решался рассказать о
том, что больше всего волновало его. В каждом письме он говорил:
"Может быть, сейчас?.. Нет, пока не могу. Не могу! Ведь надо забыть,
что ты женщина. Друг мой... Хочешь ли ты им быть? Можешь ли?.. Ты ведь
