При встречах с Аннетой он не успел разглядеть его и не знал, насколько
точен схваченный на лету образ. Однажды в автобусе ему померещилось, что
мальчик, сидевший через несколько рядов от него, - тот самый, которого
он встречал с Аннетой; глаза мальчика, скользнувшие по его лицу, устави-
лись на красивую соседку, а Бриссо наблюдал за ним с нежностью во взгля-
де; да, это, должно быть, его сын... Но мог ли он быть в этом уверен?
Как ему нужен был этот сын! Ради себя и своего дома, ради утоления
своей потребности в любви, ради счастья, такого естественного и законно-
го, передать родному по крови свое имя, завоеванную славу, достояние,
призвание! Ради права ответить на вопрос: "Зачем? - зловещий вопрос Ха-
рона, который отказывается переправлять на другой берег человека без сы-
на, род без будущего, того, кто умрет и никогда не возродится...
Но все эти горести люди обычно хранят в себе, и никто не узнал бы о
них, если бы в 1915 году Бриссо случайно не встретился с Сильвией на ве-
селой вечеринке, в обществе очень милых особ - благопристойных, но пад-
ких на развлечения дам, из которых ни одна не являлась профессионалкой в
этой игре (было это в ту довольно короткую, но бурную полосу жизни
Сильвии, когда она "веселилась"). Со спутником Сильвии Бриссо был зна-
ком. За ужином мужчины обменялись дамами. Бриссо не узнал бы Сильвии, но
та взяла на себя труд освежить его воспоминания. Эта встреча неожиданно
для него самого взбудоражила его, хотя в былые времена он не особенно
дорожил бы знакомством со свояченицей-портнихой: оно было ему совсем не
на руку. Сильвии это было понятно, но приключение забавляло ее. Собесед-
ник Сильвии находился в таком состоянии, когда человек не вполне владеет
собой и выбалтывает то, о чем следовало бы умолчать. Сильвия его расше-
велила. Бриссо расчувствовался. Он с жадным любопытством расспрашивал ее
об Аннете, о Марке. Не утаив своей обиды на Аннету, до того жгучей, что
поддакивавшая ему Сильвия без труда уловила в его словах досаду и сожа-
ление, он проявил живой интерес к ребенку. Он осведомился о его здо-
ровье, учении, успехах и средствах к существованию. Сильвия гордилась
своим племянником и не пожалела красок на его портрет. Это еще сильнее
разбередило в Бриссо отцовскую жилку. Он по секрету сообщил Сильвии, что
был бы рад повидать сына, иметь его возле себя, привязать к себе, и вы-
разил желание обеспечить его будущность.
На следующий день Сильвия все это пересказала сестре. Аннета поблед-
нела. Она велела Сильвии ничего не говорить Марку. У Сильвии не было ни
малейшего желания посвящать его в эту тайну; она ревновала Марка не
меньше, чем сестра, и боялась потерять его.
Она не обманывала себя:
- Как же, стану я ему говорить! - сказала она. - Чтобы он нас бро-
сил!..
Аннета рассердилась. Она не допускала мысли, что "околпачивает"
мальчика. (Сильвия, посмеиваясь и без околичностей, употребила это сло-
во: "Что же тут такого? Каждый за себя!.. ") Аннета старалась удержать
сына только для того, чтобы его спасти. Она хотела оберечь сына от все-
го, что могло в нем подточить идеал, к которому она стремилась, воспиты-
вая его... Но она прекрасно понимала, что защищает и себя! Пятнадцать
лет пестовать его ценою тяжелой борьбы и страданий, более драгоценных,
чем радости, сделать из него человека - и увидеть, что его отнял другой,
тот, кто не нес забот и пожинает лишь плоды, тот, кто никогда не думал о
своем долге, а теперь предъявит свои права, права крови... Враг! Никог-
да!
- Я несправедлива?.. Пусть! Несправедлива, несправедлива... Да, может
быть!.. Это ради моего сына, для его же блага!..
Его благо - вот о нем-то юный Марк и взялся судить сам, и только сам!
Он не прощал другим, что они навязали ему готовое решение.
В сердце у него все еще горела обида на мать, когда он холодно расс-
тался с ней ради странной затеи - пуститься на поиски отца. Он волновал-
ся сильнее, чем это могло показаться с первого взгляда. Что ждет его?
Чем кончится для него этот день? Марк был далеко не спокоен. По мере то-
го как он удалялся от дома, им овладевал соблазн повернуть обратно. Те-
перь его замысел казался ему дерзким. Но он говорил себе:
"Пойду! И если нужно, буду дерзок до бесстыдства!..
К черту стыд!.. Я хочу увидеть его. И увижу".
Он был уже недалеко от указанного в адресе места, как вдруг взгляд
его упал на афишу... На ней - имя, его имя, имя того, кого он искал! Это
было объявление о митинге: выступит с речью Рожэ Бриссо.
Марк отправился по указанному в афише адресу.
Это был зал манежа. До начала оставалось несколько часов. Чем возвра-
щаться домой, он предпочел посидеть на скамье, на улице; повернувшись
спиной к прохожим, он углубился в размышления. Как он подойдет к тому,
голос которого сейчас услышит? В какой момент? О чем он заговорит? Не
нужно никаких предисловий. Он прямо заявит:
"Я - ваш сын".
Когда он выговаривал эти слова, язык прилипал у него к гортани от
ужаса. И - кто бы поверил? - несмотря на волнение, он вспомнил господина
де Пурсоньяка, этого галла в миниатюре! И рассмеялся. Хитрость подавлен-
ного инстинкта, который ищет разряда... Теперь его назойливо преследова-
ла, сплетаясь с взволнованными чувствами, мысль о комической стороне
происходящего. Он отправился, насвистывая, выпить чашку черного кофе. Но
с угла террасы, где он расположился, не терял из виду дверь манежа. И
как только она открылась, вошел чуть ли не первый.
Он прошел в первый ряд, поближе к эстраде. Но эти места были заброни-
рованы. Его выставляли раз, другой, третий - он уходил и ушел бы еще
столько раз. сколько понадобилось бы, но упорно возвращался, пока, нако-
нец, не утвердился на облюбованном месте. Чтобы лучше видеть, он стоял,
прислонившись к литой колонне, у самой трибуны, когда появился Бриссо.
Марк, гордившийся своей бесчувственностью, был так взволнован, что заме-
тил Бриссо лишь тогда, когда тот уже поднялся на трибуну. Он ощутил тол-
чок, как бывает, когда вдруг совершается долгожданное событие: оно сов-
сем не такое, каким мы воображали его, оно нисколько не похоже на нашу
мечту, но его реальность делает его таким отчетливым, что все воображае-
мое рушится, лопнув, как мыльный пузырь. Уже не приходится раскидывать
умом: "Таков ли он?.. Или, может быть, не таков?.." Он существует, он
перед тобой, он облечен в кровь и плоть, как и ты, и изменить его уже не
в твоей власти, таким он и останется на веки вечные...
"Он!.. Этот человек!.. Мой отец!.."
Какой удар!.. Сначала внутренний голос говорит тебе: "Нет!" Бунт.
Нужно время, чтобы привыкнуть... И вдруг решение принято. Что тут спо-
рить! Факт есть факт. Я принимаю его. Ессе Ноте!.. [79]
"И этот человек - я... Я?.."
Марк с жадным любопытством впился в это лицо, рассматривал каждую
черту в отдельности, старался найти в нем себя...
Этот высокий толстяк с широким бритым лицом, красивым лбом, прямым
носом - крупным, с алчными ноздрями, готовыми вдыхать и аромат роз и за-
пах навоза, с мясистыми щеками и подбородком, представительный - голова
откинута, а жирная грудь выпячена, - помесь актера, офицера, священника
и фермерадворянина...
Он пожимает руки направо и налево, посылает приветствия в зал знако-
мым, попадающим в поле его зрения, когда он обозревает публику, и в то
же время слушает, по-видимому, тех, кто стоит близко к нему, расточает
улыбки, смеется, отвечает весело, наугад, не задумываясь, то добродушно,
то льстиво, то развязно, каждому в отдельности и всем вместе... Гул,
стоящий в зале, - точно вопит орава взрослых детей, - мешает расслышать
его слова... Рокот, напоминающий гудение колокола... Бриссо - в своей
стихии...
"Я! Я!.. Вот это! Эта гора мяса! Этот смех, эти рукопожатия!.."
Маленький, худощавый Марк, бледный и гордый, как аркольский барабан-
щик, сурово взирает на этого дородного, поражающего избытком сил челове-
ка. Однако он красив! От него исходит обаяние, которому Марк невольно
поддается. Но он настороже - принюхивается. Не может определить запах.
Ждет, чтобы тот заговорил.
Бриссо начинает говорить... И Марк сдается в плен.
Как всякий умелый оратор, Бриссо далеко не сразу показывает всю силу
своего искусства. Он настраивает инструмент. И говорит спокойно, просто,
sotto voce [80]. Он знает, что для подлинного виртуоза одно из средств
успокоить бурлящий зал, - это играть piano. Иногда артист сразу выступа-
ет во всем блеске своего мастерства и начинает с мощных аккордов, но по-
дыматься ему уже некуда, и внимание публики рассеивается: непрерывный
блеск утомляет, ее. Бриссо подходит к вам, как славный малый, душа на-
распашку, вроде вас, вроде меня, как ваш старый знакомый: вы протягивае-
те ему руку, и когда он вами завладел, вот тогда... тогда вы увидите!..
Марк ничего не видел. Он упивался. Сначала он не разбирал слов. Он
слушал голос. Это был теплый, задушевный голос, вызывавший представление
о благоухающей земле Франции, о запахах родных полей. Марк узнал раска-
тистое бургундское "р", которое мать так настойчиво старалась искоренить
у него. Это была тайная нить, протянувшаяся между ними. Печать рода, за-
ложенная в строении тела, самая неизгладимая: язык. Простонародные инто-
нации, мужественные и нежные, обнимали его, как отец обнимает ребенка,
посадив себе на колени. Он был проникнут искренней благодарностью. Ему
было хорошо. Он был счастлив. От удовольствия он улыбался тому, кто го-
ворил...
И Бриссо приметил юношу, который пожирал его глазами.
У него была привычка во время речи отыскивать в зале одного или двух
слушателей, которые служили для него зеркалом его красноречия - В них он
слушал себя. Он оценивал действие своих слов, их резонанс. Быстро, на
лету схватывая эти указания, он строил в соответствии с ними свою речь,
которую обыкновенно импровизировал по заранее составленному плану, за
исключением нескольких больших кусков, своего рода каденции, напоминаю-
щих рокот оркестра в концертах... Взволнованное лицо маленького ар-
кольского барабанщика, не сводившего с него блестящих, смеющихся глаз,
было великолепным зеркалом.
Видя себя в этом зеркале, Бриссо загорелся...
А зеркало вдруг потускнело...
Марк стал вслушиваться в слова.
Бриссо сам же и развеял колдовские чары. Следя за полетом его красно-
речия, юноша увидел своим зорким глазом, что крылья у оратора пристав-
ные. Восторг публики, которая слушала его, затаив дыхание, заставил Мар-
ка встряхнуться и побороть волнение. Он по природе своей склонен был
обороняться от заразительных настроений толпы. Ему стало досадно, что
он, как эта толпа, позволил себе увлечься прекрасным голосом, он весь
сжался и с этой минуты стал подвергать строгой проверке все, что излета-
ло из уст оратора, и все движения своего сердца.
Завоевав аудиторию, Бриссо начал трубить о "бессмертных принципах".
Он воспевал героическую миссию Франции. Это была вечная наковальня, где
выплавлялись миры, жертвенный алтарь, святое причастие народов. Катала-
унские поля, Пуатье, Марна и Верден, Петен, Байар, Манжен, Карл Мартелл,
Жоффр и Орлеанская дева... Она, неутомимая, отдает свою жизнь ради спа-
сения человечества. Принесенная в жертву двадцать раз, она двадцать раз
возрождается. Одна во всем мире, она защищает мир, защищая себя...
Бриссо говорил о союзниках Франции, опоясавших се золотым и железным
кольцом. Их любовь окружает Францию, как паладины окружали Карла Велико-
го. Бриссо объездил союзные страны. Он мог говорить всем о высоком бес-
корыстии братской республики со звездным флагом: ничего не требуя для
себя, она спешит на помощь, чтобы уплатить долг Лафайету и отомстить за
поруганное Право... Великодушная Англия... Неподкупная Италия... Неви-
