сячи молодых людей приняли войну как освобождение, если у меня тоже в
первую минуту отчаянно забилось сердце, то лишь потому, что мы надеялись
вырваться из этих тисков. Тесная петля устаревшего уклада мыслей и ус-
ловностей, тусклого благополучия и смертной скуки, подслащенных тошнот-
ворным идеализмом, то есть сплошной пошлостью и ханжеством (ваш довоен-
ный пацифизм, ваш гуманизм!), калечила природу, убивала радость жизни,
этот могучий, здоровый и священный инстинкт Sanctus... Мы верили, что
проклятая петля лопнет... Несчастные! Несчастные! Нам посулили освобож-
дение, а навязали гнусную войну, которая швырнула нас в бездну страдания
и смерти, отвратительной и бесполезной!.. А петля еще затянулась, и мы,
молодежь, скованные, согнутые, брошены в тесную клетку, где не можем да-
же распрямиться!.. Надо сломать, разрушить этот убийственный порядок
смерти, который хуже, чем любой беспорядок, и создать вместо него более
возвышенный и более широкий порядок, по мерке тех людей, которые придут
и уже пришли, - порядок, достойный нас! Воздуха! Как можно больше возду-
ха! Расширим наше представление о добре и зле! Они не прежние, они вы-
росли вместе с нами...
- Где ты видишь этих людей? Я вижу возле себя только свое взрослое
дитя. И трепещу за него. Зачем я дала ему жизнь в наше жестокое время?
- Не жалей об этом! Не жалей меня! Это шквал. Да здравствует ветер! И
ты, создавшая мои легкие и мои крылья!.. Помнишь "Последнего викинга",
современную сагу о норвежском рыбаке, которую мы прочли вместе? Помнишь!
Он спасся от смерти, он променял бури Лофодена на недвижный воздух горо-
дов, но счастья уже не знал... Да! Я рад, что принадлежу к своему поко-
лению, а не к твоему. Твое жило хилыми мечтами о каком-то холодном прог-
рессе человечества. Но это был фон, на котором двигались серые, тусклые
тени, - ваше настоящее. Привилегированный класс - и тот, пользуясь бла-
гами жизни, отмеривал их скупо, по крохам. Бледные радости, бледные
скорби, скучная ирония и доброта... Скука, скука... Нам же, тем, кто
трудился и страдал внизу, оставалось вечно вращать во тьме колесо... А
теперь ревет буря, дом рушится, но вместе с ветром в наш подвал хлынул
свет. Подточенное здание вотвот развалится, - мы это знаем, но сквозь
щели мы видим небо, плывущие облака, ветер. И, не обманываясь насчет
жизни людей и насчет будущего, мы живем полной жизнью на краю нелепой и
прекрасной бездны. На наших плечах мы воздвигаем вселенную, которая,
быть может, просуществует только один день.
- "Мы"? Кто их видел этих "мы"? Где они? Кто они такие?
- Первый, кто начнет действовать. От него родятся Другие.
- Но он умрет.
- Да.
- Я не хочу, чтобы это был ты!
- Ведь ты только что говорила о материнстве, о своем стремлении расп-
ространить его на всех сынов человеческих. Вот и пища для тебя! Перенеси
на других свою любовь ко мне!
- Я хвасталась... Но я не могу!.. Да и кто может? Для этого нужны не-
человеческие силы. Я люблю других в тебе. Я люблю тебя в других. Это те-
бя я искала в них, когда ты чуждался меня. А теперь, когда я с тобой,
мне принести тебя в жертву? Теперь мне уже никто не нужен. Ты - моя все-
ленная.
- Но вселенная подчинена закону тяготения, и у нее своя судьба. Надо
принять ее вместе со мной. Даже если она ведет на крест. Вспомни Mater
dolorosa! [83]
- Даже она не хотела! Она была приневолена.
- Все мы приневолены. И ты и я.
- Чем?
- Нашим законом.
- Зачем же мне принимать его, если он против меня? Я восстаю, я отб-
расываю его, как и другие законы.
- Ты не сможешь. Это будет нечестно.
- Ну что же, я буду лгать!
- Ты не можешь. А я не хочу.
Он посмотрел на мать, запнулся и сказал (голос его дрогнул):
- Видишь ли, мама, есть две вещи, которые я не хочу допустить в себе,
- это не быть честным и не быть храбрым... Может быть...
(Он остановился.)
- ...может быть, потому, что я не храбр и что я лгу...
Аннета обхватила руками его голову.
- Ты лжешь? Он закрыл глаза и сказал вполголоса:
- Да. Потому что там, где-то глубоко во мне засел страх...
Аннета крепко обняла его. Он стоял, не шевелясь, прижавшись щекой к
груди матери. Каждый из них чувствовал себя сильным слабостью другого.
Отстранившись, Марк сказал Аннете:
- Говори, что хочешь, но ты-то не лжешь!
- Я обманываю себя.
- Ты не обманываешь себя. Ты обманута.
- Разве знаешь, как хитрит с тобой твоя мысль? Разве я не лгала себе
много раз?
- Если лгала, то лишь потому, что никто не может прожить без лжи.
- Но исчезли из жизни ложь, разве не исчезла бы самая жизнь? Разве не
ложь поддерживает великую Иллюзию?
- Если жизнь не может обойтись без лжи, если жизнь - великая Иллюзия,
значит, это не настоящая Жизнь. Настоящая Жизнь выше иллюзий. Надо ее
найти.
- Где же она?
- Во мне. В тебе. В жажде правды. Откуда бы возникнуть этой самой
жажде, если бы в нас не жили правда?
Голос сына вонзался глубоко в душу Аннеты. Но она вся сжалась. На
карте была его жизнь!
- Умоляю тебя! Умоляю! Не рискуй собой понапрасну! К чему? Ты отлично
знаешь, что людей не перестроить! Что бы ты для них ни делал, это будут
все те же люди: с теми же страстями, предрассудками, слепотой, которую
они называют то разумом, то верой. А ведь это только стена, раковина
улитки: она нужна им, чтобы жить. С нею они не расстанутся. Тебе не под
силу ее сломать. Сломлен будешь ты. Оставь свою правду в себе! Пусть не
видят ее глаза, которые она слепит! Для чего? Для чего? Она убивает тех,
кто несет ее.
- Для чего? А для чего твою жизнь? Разве ты не жила по закону правды?
С чем ты считалась: со своей правдой или с опасностью? Разве ты жалеешь
о том, что считалась с правдой?.. Отвечай! Отвечай!.. Жалеешь?
Анкета боролась с собой. Наконец ответила:
- Нет.
Она была как в тисках. Она думала:
"Я сама убиваю его".
Сын нежно смотрел на мать. На его юном лице мелькнула серьезная улыб-
ка. Он сказал:
- Мама, не мучайся!.. Может быть, ничего и не будет, ничего не слу-
чится, и война выдохнется прежде чем... Еще ничего не решено. Я еще не
знаю, что сделаю. Я ничего не знаю. Знаю только, что, когда придет пора,
я буду честен... Попытаюсь по крайней мере... Помоги мне и молись!
- Я молюсь. Но кому?
Моему источнику. Твоей душе. Я - струя, берущая в ней начало.
Прошло несколько недель одинокого ожидания и волнений (они больше не
касались этой темы, но каждый думал все о том же и тайком следил за дру-
гим, и настороженное ухо Аннеты как бы ловило колебания воздуха, гудение
мотора: приближался ужасный час, который отнимет у нее сына). И вот од-
нажды утром со стороны ратуши прогремели пушки и с улицы донесся шум,
точно рокот морского прибоя. Два сердца, еще не зная, что происходит,
затрепетали. Вбежала Сильвия и, задыхаясь, крикнула:
- Подписано перемирие!
Они судорожно обнялись.
Но потом вдруг Аннета отстранилась, повернулась к ним спиной и закры-
ла лицо руками, пряча свое волнение.
Марк и Сильвия, уважая ее чувства, не сделали ни одного движения, не
пытались откинуть этот покров: они молча ждали, чтобы ее волнение стих-
ло. Затем оба, полные нежности, подошли к Аннете, и Марк, обняв мать,
медленно повел ее к дверям балкона, усадил и сел рядом. А Сильвия распо-
ложилась на полу, подобрав под себя ноги, как Будда; она с улыбкой смот-
рела на них.
Все трое сидят над развалинами мира.
Аннета, закрыв глаза, слушает колокольный звон, крики, песни, донося-
щиеся с улицы, и чувствует на своей щеке щеку своего мальчика... Она
погружена в раздумье... Кошмар рассеялся. Кошмар опасности, нависший над
головой сына, и кошмар человеческой муки, нависший над ее сердцем; чудо-
вищные бедствия войны остались позади... Аннета еще не вполне поверила.
Она робко наслаждается забытым вкусом воздуха. Она дышит...
И у Марка тоже гора свалилась с плеч. Невесело было идти навстречу
приближающейся опасности. Из гордости он не пытался бы уклониться от
нее. Но не знал, хватит ли сил, крепка ли вера. Он слушает, как ревет,
смеется переменчивая толпа. Ему хорошо известно, что испытание только
отсрочено... Но в его возрасте выиграть несколько лет - значит выиграть
целый мир! Он упивается передышкой. Он радуется будущему. Он мечтает...
Сильвия видит, что они замечтались. Она не думает ни о прошлом, ни о
будущем. Минута так хороша, и она так полно наслаждается ею! Все трое
окончили опасный переход, весла брошены на борта лодки, дремлющей в
стихшем море. Она мечтает. Какой чудесный вечер!..
Но дом, объятый скорбью, молчит, и это трагическое молчание еще резче
оттеняется ярмарочным шумом ликующей толпы.
На третьем этаже профессор Жирер, твердый, как камень, застывший в
своей печали, украшает флагами окна. Вот и достигнута неумолимая цель, а
в пустыне его жизни другой цели нет: он может упасть... На четвертом
этаже Бернардены закрыли ставни; дочери и отец в церкви, в одном из ее
мрачных приделов.
А мать прикована к постели: она медленно угасает. По пятам горя приш-
ла болезнь, и Бернарден, который в эту минуту молится, не знает, что его
изнуренное, потерявшее сопротивляемость тело сделалось добычей рака... В
первом этаже винный погребок битком набит, но за стойкой не видно Нюма.
Хозяин заперся в задней комнате. Он один, он пьет и смахивает слезы в
вино...
Аннета слушает... В единый аккорд сливаются мука, скорбь при мысли о
загубленных жизнях и слепое торжество муравейника. Все вместе с ней по-
пались в сети Иллюзии. Опутанные ими, они бросаются, пригнувшись, на
красный плащ матадора. Для одних это знамя, священная ярость любви к
отечеству. Для других вера в братство, в любовь... А ее сын, воображаю-
щий, что его не проведешь, презирающий "иллюзии слов", разве он не ос-
леплен иллюзиями больше других - он, готовый пожертвовать собой и ею ра-
ди призрачной мечты: стоять за правду против всех? Эта жажда правды - не
величайшая ли из всех иллюзий?.. Все они угорают от дыма иллюзий. Все
мечтают!..
И Аннета увидела как бы во внезапно взвившемся радужном облаке тумана
всемирную Мечту, в которую она ушла. На минуту она подняла голову над
водой. Она стряхивает с себя сковавшую ее коварную и властную силу...
Проснется ли Аннета?.. В ее сон врывается сигнал к пробуждению. В душу
через приоткрывшуюся щель проскальзывает полоса света.
Но на своей щеке она чувствует тепло щеки, чувствует плоть от плоти
своей, - сына, который держит ее в плену силой любви и скорби, силой бу-
дущих испытаний, силой судьбы, их ожидающей и связывающей...
"Я знаю, знаю..."
"Это участь Mater dolorosa..." [84]
"И я не бегу. Я снова здесь!.."
И ее глаза приковываются к нему, к сыну, в возлюбленной своей мечте.
Глаза живых вновь завладевают ею. Она улыбается и снова начинает гре-
зить...
"Warte nur..." [85]
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ПРОВОЗВЕСТНИЦА
ТОМ ПЕРВЫЙ
СМЕРТЬ ОДНОГО МИРА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СЕМЕРО ПРОТИВ ФИВ
Он резко мотнул головой:
- Нет!..
Но поздно вечером, после скудного ужина, за которым они говорили о
посторонних вещах, Марк вспомнил, что ему надо до завтра непременно от-
нести спешный ответ. Аннета прислушивалась к его шагам, когда он спус-
кался по лестнице; ей было страшновато за него, но она подумала: "Пусть
уж лучше пойдет и пожалеет, что не остался дома, чем останется дома и
пожалеет, что не пошел..." Она вернулась к лампе, и в уголках ее рта за-
легла насмешливая тень ее мудрой улыбки... "Пожалуй, худшее зло то, ко-
торое хочешь совершить и не совершаешь..."
Не успел Марк сделать и три шага, как его подхватил водоворот. Ему
вздумалось перейти улицу, чтобы попасть на другую сторону бульвара. В
один миг его стиснуло, смяло в комок и" стало бросать из одного потока в
