все-таки женщина, а женщинам я не верю. И не очень-то их уважаю. Прости!
Ты другое дело. С недавних пор! До прошлого года я считал, что ты такая
же, как все. Я был привязан к тебе (не показывая этого), но доверия у
меня не было. Теперь картина изменилась. Немало я за это время увидел,
узнал и, вероятно, угадал. В тебе, в себе, в других... Видишь ли, многое
мне открылось... Слишком даже!.. И, между прочим, много уродливого, отк-
рылись такие вещи, от которых больно. Но я решил, что лучше знать их,
раз это правда. Да, непригляден мир. Женщин я не уважаю. Мужчин прези-
раю. Презираю и себя самого. Но тебя - тебя я уважаю. Я научился пони-
мать тебя. Я узнал о тебе кое-что, чего ты не говорила мне (не очень-то
много ты мне говорила!) и о чем мне рассказывала Сильвия. Дошло до меня
и другое, о чем Сильвия не говорила, о чем она даже не подозревает;
Сильвия славная, но такие вещи она не может понять... А я их понимаю...
(Так мне кажется... Нет, я уверен!) И от этого мне многое стало ясно во
мне самом, чего я раньше не понимал... Ах, как это все бессвязно, все,
что я пишу тебе!..
(От досады его перо вонзилось в бумагу и продырявило ее.)
...Как трудно рассказывать о себе и издалека и с глазу на глаз! Язык
скован. Мне кажется, что легче было бы объясниться, если бы ты была
здесь, передо мной... Нет, нет! Не знаю... Твой взгляд, когда ты смот-
ришь на меня, ласково-покровительственный или насмешливый (и то и другое
приводит меня в ярость), или же отсутствующий, далекий... Ты смотришь
мимо меня... Взгляни как на сына своего, как на друга, как на мужчи-
ну!.."
Аннета видела его глаза, неотрывно смотревшие на нее, взыскательные и
суровые. И робко отвернулась... Ее сын - мужчина!.. Этого она еще не
представляла себе. Мать всегда видит в своем ребенке дитя. В этих
письмах подростка, неровных, неуверенных, гневных, она слышала повели-
тельную ноту. И склонилась, как в старину склонялась мать, лишившись му-
жа и отдавшись под покровительство старшего сына.
Но тотчас же опять выпрямилась...
"Мой сын. Человек, которого я создала. Мое творение... Мы равные".
Она все читала и читала в сумраке, не замечая, что сумрак густеет...
Марк вошел. Она быстро смела со стола письма, и они упали на пол. Нет,
не надо, чтобы он застал ее за чтением. Она не могла признаться ему, что
еще не читала их до сих пор.
Марк удивился, застав ее в темноте, и хотел включить свет. Аннета ос-
тановила его. Они подошли к окну и заговорили. Они смотрели на улицу: в
магазинах вспыхивали огни, мимо них торопливо скользили тени. Обоих ох-
ватило смущение. Аннета старалась разобраться в новом потоке запутанных
чувств. Марк был настороже, его обижало, что она ни разу не намекнула на
все, в чем он открылся ей. Говорили холодно, принужденно. Часто умолка-
ли. Марк рассказывал о том, что узнал за день: о последних известиях с
фронта, о боях, потерях... Ничего интересного! Аннета не слушала...
И вдруг она молча прижала его к себе. Марк стоял неподвижно, онемев
от удивления.
Она сказала:
- Зажги свет! Он повернул выключатель. И увидел письма, разбросанные
по полу. Она показала их ему. И призналась во всем, во всем, что хотела
от него утаить. Попросила у него прощения. И сказала:
- Друг мой...
Но теперь это уже был не мужчина, в чьих письмах прорывались ноты
гнева и гордости. Это был маленький мальчик, и он скрылся к себе в ком-
нату, чтобы совладать со своим волнением.
Аннета не последовала за ним. Она сама не могла справиться со своим
волнением. Она стояла на том самом месте, где он покинул ее, и молчала.
Приход Сильвии разрядил их напряжение. Пообедали втроем. Сильвия,
всегда такая чуткая, не поняла, что с ними происходит. В них была ка-
кая-то тишина, далекость.
Но лишь только Сильвия ушла, они сели за стол и несколько часов под-
ряд просидели рука в руке, тихонько разговаривая. И продолжали перебра-
сываться фразами из комнаты в комнату даже и после того, как решились
наконец расстаться. Ночью Марк встал и босиком подошел к кровати Аннеты:
он уселся на низкий стул у ее изголовья. Они уже не говорили. Но жаждали
быть вместе, в тесной близости друг к другу.
В наступившей тишине парила измученная душа дома. Печали и страсти
этого дома, охваченного пламенем... Этажом ниже семья Бернарденов,
обезглавленная потерей сыновей, не de profundis clamat [78] к вечному
молчанию... Двумя этажами ниже скорбит Жирер, осиротевший после смерти
единственного сына, засохший в своем патриотическом идолопоклонстве, за
которое он отчаянно цепляется... Этажом выше, где живут молодые супруги
Шардонне, неотвязная, позорная и невысказанная тайна выжигает, словно
каленым железом, тело и душу: двух любящих людей, навек соединившихся,
она сделала навек чужими... Даже в квартире Аннеты через коридор, в пус-
той, боязливо запертой комнате, еще носится жаркое дыхание кровосмеси-
тельницы, наложившей на себя руки... Дом - как чадный, наполовину сго-
ревший факел. Из тех, кто остался в живых, никто не смыкает глаз в этот
глухой полночный час. Их гложут лихорадка, боль, неотвязные мысли...
Лишь они одни, сын и мать, плывут на гребне потока над этими пылающи-
ми душами. Несколько слов, которыми они обменялись, показывают, что оба
подумали об этом. Им не хотелось высказать вслух свою мысль, но они взя-
лись за руки, точно страшась потерять друг друга. Они вместе спасались
от пламени, как на пожаре в Борго...
В Аннете проснулась материнская тревога, и она сказала своему ма-
ленькому Энею:
- А теперь - спать! Это неблагоразумно, мой мальчик. Ты заболеешь.
Но он упрямо тряхнул головой:
- Ты подежурила у моей постели. Теперь моя очередь.
Забрезжил рассвет. Марк заснул сидя, приникнув головой к одеялу. Ан-
нета встала и уложила его на свою постель; он не проснулся. И, пока не
наступил день, она просидела в кресле.
Проговорив весь вечер и едва ли не всю ночь, они почти ничего не ска-
зали друг другу, кроме самого насущного: что они снова нашли друг друга
и теперь пойдут рука об руку. Но подробную исповедь о том, что наполняло
их ум и сердце, они отложили на будущее и продолжали откладывать потом.
Аннета исподволь узнавала, как за последний год менялись взгляды ее сына
на войну и общество. И она с волнением прочла между слов (ему неловко
было сказать ей это в лицо, а ей неловко слушать), как он открыл и узнал
душу своей матери и как стал ее боготворить.
Но те мучительные признания, которые камнем лежали на сердце Марка,
он все еще не решался сделать. Аннета не старалась вызвать его на откро-
венность. Но она поняла, что они будут неотвязно преследовать его, пока
он не избавится от них, и пришла на помощь этой беспокойной душе, как
опытная акушерка.
Как-то в сумерки - час доверчивых признаний, час, когда уже почти не
видно друг друга, - она, стоя возле него, сзади, произнесла:
- У тебя на душе какое-то бремя. Дай мне понести его.
- Хотел бы, но не могу, - напряженным голосом ответил Марк.
Она притянула его к себе, прикрыла ему глаза рукой и сказала:
- Теперь ты наедине с собой.
И он заговорил, с трудом, почти шепотом. Рассказал обо всем пережитом
за последние годы, плохом и хорошим. Он решил говорить спокойно и твер-
до, точно о ком-то другом. Но бывали тягостные минуты, когда рассказ об-
рывался и Марк не знал, найдет ли он в себе мужество продолжать. Аннета
молчала. Она ощущала под своими пальцами воспаленные веки, чувствовала,
как ему стыдно. Легким нажимом руки она, казалось, говорила:
"Расскажи! Стыд я беру на себя".
Аннета не удивлялась тому, что слышала. Она знала все, в чем он приз-
навался, все, что он обходил молчанием. Таков был мир - мир, куда она
бросила своего сына и сама была брошена неведомой силой... Она жалела
его, жалела себя... Но что же делать! Выше голову! Такова жизнь. Примем
ее!..
Когда он договорил, ему стало страшно: что она скажет? Аннета накло-
нилась и поцеловала понурую голову сына. Он сказал:
- Сможешь ли ты забыть?
- Нет.
- Так ты меня презираешь?
- Ты - это я.
- Но я презираю себя.
- А ты думаешь, я себя не презираю?
- Нет. Только не ты!
- Я человек, значит, мне есть чем гордиться и есть чего стыдиться...
- Нет. Не тебе!
- Милый! Жизнь моя была небезупречна. Я блуждала, я и теперь блуж-
даю... Ведь важны не только поступки! Для людей вроде нас с тобой внут-
ренний суд не есть какая-то полицейская власть, карающая только за
действие. То, чего мы хотели, жаждали, что мы мысленно лелеяли, не менее
унизительно, чем то, что мы совершали. И как же это страшно - то, что мы
пережили мысленно!
- И ты?.. Впрочем, я это знал.
- Знал?
- Да, и мне кажется, что за это... за это я и люблю тебя. Я не полю-
бил бы человека, который не тянулся бы своими чувствами, мыслями, волей
к этому запретному миру.
Аннета, стоявшая сзади сына, безмолвно обняла его. Марк, помолчав,
вздохнул и сказал:
- Теперь я понимаю, что такое исповедь. У меня точно гора с плеч сва-
лилась.
- Да, хорошо, когда можно высказаться и кто-то все выслушает. Ну, а
мне кому же исповедаться? Мне говорить не позволено...
- И не надо...
В ночной тишине он прочел:
- Ты пришла, ты схватила меня, - целую руку твою...
С любовью, с содроганием, - целую руку твою...
Аннета задрожала... Этот голос прошлого!..
- Боже мой! Откуда ты узнал? Марк не ответил. Он продолжал:
- Ты пришла меня уничтожить, Любовь...
Аннета закрыла ему рот рукой:
- Молчи! Она смутилась... Но все это было такое далекое!
- Неужели это я?.. Нет, это кто-то другой... Я была этой другой... Но
она умерла.
- "Я целую руки ее", - сказал Марк.
- Откуда же ты узнал? Он молчал.
- С каких пор тебе известно об этом?
- С тех пор, как она это сказала. Я выучил наизусть.
- Ты это знал наизусть? И носил в себе все эти годы?.. Живя возле ме-
ня? Это уж предательство!
- Прости!
- Ты странный мальчик.
- А как ты думаешь: ты - не странная женщина?
- Что тебе известно о женщинах? Ты их не знаешь.
Марк, задетый за живое, стал возражать. Аннета улыбнулась.
- Ах ты гадкий петух! Петушок! Не чванься своей наукой! Убогой нау-
кой... Все твои воображаемые знания только мешают тебе понять женщин.
Мужчина видит в женщине лишь наслаждение для себя. А чтобы узнать ее до
конца, надо прежде всего забыть себя. А до этого ты еще не дорос... То,
что ты видишь во мне, мой друг, можно увидеть в тысячах женщин. Я не
исключение. Те женщины, которые сумеют заглянуть мне в душу" увидят в
ней собственный образ. Но они закрывают ставни своего дома, а мужчинам,
живущим рядом с ними, нет дела до того, что происходит за этими ставня-
ми. Ты-то, хитрец, видел, ты заглянул в щелку, и сделанное тобой откры-
тие показалось тебе странным. Странно только то, что ты сумел это сде-
лать! Но то, что ты видел, - это и есть женщина, дружок.
- Значит, "это - сложная штука!
- Да и ты не прост. В одном человеке много существ.
- Но все они образуют единое целое.
- Не у всех.
- У тебя. У меня. И вот это единое существо я люблю в тебе и хочу,
чтобы ты любила во мне.
- Посмотрим! Я ничего не обедаю.
- Ты хочешь подразнить меня. Но уж я тебя заставлю!
- Тебе известно, что деспотизм надо мной не властен.
- Но в душе ты его любишь.
- Если я люблю самого деспота.
- Ты его полюбишь.
Теперь он почуял свою силу! Пусть прикидывается, что все еще видит в
нем ребенка - теперь ей не удастся обмануть его! Он утвердил свою власть
над ней. Она предоставила ему главенство в их совместной жизни. И испы-
тывала тайную радость, подчиняясь ему.
Он повел себя, как все мужчины. Не успел завоевать власть, как уже
злоупотребил ею.
Марк только что вошел. Аннета сидела и шила. Он поцеловал ее. У него
