девочкой пренебрежительно, и она была обижена. Скоро родители, занятые
разговором, услышали шлепки и плач. Дерущихся разняли. Оба еще долго ду-
лись. Одетта была взбудоражена впечатлениями дня. Пришло время уклады-
вать ее, но она капризничала и не хотела идти спать. Аннета сказала, что
отнесет ее в постельку, и девочка согласилась. Аннета раздела ее, уложи-
ла, целуя пухленькие ножки. Одетта была в восторге. Аннета сидела подле
нее, пока она не уснула (этого не пришлось долго ждать), а когда верну-
лась в столовую и увидела Марка на коленях у Сильвии, шутя сказала сест-
ре:
- Давай меняться! Хочешь?
- Идет! - ответила Сильвия.
Но в душе ни та, ни другая не хотели меняться. Между тем Марк, пожа-
луй, больше подошел бы Сильвии, а девочка - Аннете. Но свой ребенок
всегда останется своим.
Зато детям идея обмена гораздо больше пришлась по вкусу. Услышав этот
шутливый разговор, они стали приставать к родителям. И, чтобы доставить
им удовольствие, те согласились. Каждую субботу вечером между матерями
происходила мена: ночь субботы и весь воскресный день Одетта проводила у
Аннеты, а Марк - у Сильвии. В воскресенье вечером детей возвращали по
принадлежности. В этот период междуцарствия их безбожно баловали. И, ра-
зумеется, они возвращались домой неохотно, капризничали и всю свою неж-
ность сберегали для той, которая только в праздничные дни была и" ма-
терью.
Одетта умиляла Аннету своими детскими ласками, маленькими тайнами,
которые она ей поверяла, неутомимой болтовней. Всего этого Аннета была
лишена. Марк, унаследовав пылкий темперамент матери, умел его сдерживать
лучше, чем она. Он не любил откровенничать, в особенности с родными, по-
тому что они могли злоупотребить его доверием. С чужими это не так опас-
но, они многое пропускают мимо ушей... А Одетта была, как Сильвия, экс-
пансивна, ласкова, и притом сердечко у нее было любящее. Она выражала
вслух то, что Аннете хотелось услышать. Заметив, как это ей приятно, ма-
ленькая плутовка стала удваивать дозу нежностей. Она будила в душе Анне-
ты отголоски ее собственных переживаний в детстве. Так по крайней мере
казалось Аннете, и отчасти за это она любила девочку. Слушая ее, она
вспоминала свои детские годы, которые в жарком свете ее нынешних мыслей
представлялись ей совсем иными.
Как радостны были эти воскресные утра! Малышка лежала на широкой кро-
вати (для нее было праздником спать вместе с теткой, удобно примостив-
шись в ее объятиях, а та безропотно терпела пинки ее ножек и боялась ды-
шать, чтобы не разбудить девочку), наблюдала за одевавшейся Аннетой и
чирикала, как воробышек. Оставшись полной хозяйкой в кровати, она вытя-
гивалась поперек, чтобы закрепить за собой эту собственность, и за спи-
ной Аннеты проказничала вовсю. Аннета, причесываясь перед зеркалом,
только посмеивалась, когда видела в нем болтавшиеся в воздухе голые нож-
ки и взлохмаченную черную головку на подушке. Шалости не мешали Одетте
следить за каждым движением тетки, и она пускалась в забавные рассужде-
ния насчет ее туалета. В этой болтовне проскальзывали иной раз совсем
неожиданные серьезные замечания, заставлявшие Аннету насторожиться:
- Что ты сказала? Ну-ка повтори! Но Одетта не помнила, что сказала, и
придумывала что-нибудь другое, уже не такое интересное. По временам на
нее находили бурные порывы нежности.
- Тетя Аннета! Тетя Аннета!
- Ну что?
- Я тебя так люблю, так люблю!..
Аннету смешила горячность, с какой Одетта об этом заявляла.
- Не может быть!
- Ну да! Я тебя люблю до безумия!
(Конечно, к искренности Одетты примешивалась и доля актерства - это
было у нее в крови.)
- Вот как!.. А лучше было бы без всякого безумия.
- Тетя Аннета! Я хочу тебя поцеловать.
- Сейчас. Подожди.
- Нет, я хочу сию минуту! Иди сюда!
- Хорошо.
И Аннета спокойно продолжала расчесывать волосы.
Одетта с досады кувыркалась в постели, разбрасывая во все стороны
простыни.
- Ах, какая бесчувственная женщина! Аннета с хохотом роняла гребень и
подбегала к кровати:
- Обезьянка! Где ты это подцепила? Одетта бешено целовала ее.
- Будет, будет!.. Ты меня задушишь!.. Уф!.. Ну вот, совсем растрепала
прическу!.. Этак я никогда не кончу одеваться!.. Оставь меня в покое,
разбойница!
В голосе девочки уже слышался испуг, она готова была расплакаться.
- Тетя Аннета, ты ведь меня любишь? Я хочу, чтобы ты меня любила! Ну,
пожалуйста, люби меня!
Аннета прижимала ее к себе.
- Ах! - восторженно говорила Одетта. - Я с радостью отдам за тебя
жизнь!
(Фраза из бульварного романа, который при ней читали вслух в мастерс-
кой.)
Если Марк бывал свидетелем таких сцен, он презрительно поджимал губы
и с видом превосходства, засунув руки в карманы и подняв плечи, уходил
из комнаты. Он презирал женскую болтливость и сентиментальность. Как это
можно выбалтывать все, что чувствуешь! Марк говорил своему товарищу:
- Какие все женщины глупые! В глубине души Марку было обидно, что его
мать осыпает Одетту нежными ласками. Сам он от этих нежностей отмахивал-
ся, но ему не нравилось, что их расточают кому-то другому.
Разумеется, он мог отплатить матери тем же - и он это делал: чтобы
наказать ее за неблагодарность, он был с Сильвией в десять раз ласковее,
чем когда-либо с Аннетой. Однако, по правде говоря, как ни баловала его
тетка, он был ею недоволен: она обращалась с ним, как с маленьким, а он
этого не выносил. Каждое воскресенье Сильвия, желая доставить ему удо-
вольствие, водила его в кондитерскую. К сладостям он, конечно, был не-
равнодушен, но ему не нравилось, что она думает, будто это для него так
важно. Это было оскорбительно. И потом он очень хорошо понимал, что те-
тушка его ни в грош не ставит. Она ничуть его не стеснялась, и это дава-
ло Марку возможность удовлетворять свое любопытство, но самолюбие его
страдало, так как он улавливал в этом оттенок пренебрежения. Да, ему бы-
ло бы лестно, если бы Сильвия видела в нем настоящего взрослого мужчину,
а не мальчишку. Наконец (в этом Марк неохотно себе сознавался), наблюдая
Сильвию в интимной обстановке, он утратил всякие иллюзии. Беспечная жен-
щина и не подозревала обо всем, что пробуждается в чистой и беспокойной
душе десятилетнего мальчика, о созданном его воображением сказочном об-
разе женщины, о том, как болезненны первые разочарования. Сильвия при
Марке совсем не следила за своими жестами и словами, как будто он был
домашней собачкой или кошкой. (А в сущности мы ведь не знаем, не оскорб-
ляет ли часто наше поведение и домашних животных!..) Инстинктивно ища
самозащиты от разочарования, которое вызвал в нем его разбитый кумир,
Марк приходил к скороспелым выводам, проникнутым очень наивным цинизмом,
выводам, о которых лучше не говорить. Он усиленно разыгрывал перед самим
собой (о других он тогда не думал) пресыщенного мужчину. И в то же время
с волнением и слепой жадностью невинного ребенка впивал загадочное и
чувственное очарование женщины. Женщина возбуждала в нем и отвращение и
влечение.
Влечение, смешанное с отвращением... Какому мужчине оно не знакомо? В
эту пору жизни в Марке сильнее говорило отвращение. Но даже отвращение
имело острый привкус, по сравнению с которым все другие переживания его
сверстников казались пресными. Одетту он презирал и считал, что дружба с
такой маленькой девочкой унижает его достоинство.
Да, Одетта была маленькая девочка, но, как ни странно, в маленькой
девочке уже проявлялась женщина. Вопреки теориям известных педагогов,
которые делят детство на резко разграниченные периоды, приписывая каждо-
му периоду какую-нибудь характерную черту, уже в детстве, уже в раннем
детстве проявляются все задатки человека, становится ясен его двойной
облик - настоящий и будущий (не говоря уже о Прошлом, огромном и непрог-
лядном, определяющем собой тот и другой). Но, чтобы различить этот об-
лик, надо быть очень внимательным: в предутреннем сумраке детства он
возникает только проблесками.
Эти проблески у Одетты бывали заметны чаще, чем у большинства детей.
Она была скороспелка. Очень здоровая физически девочка таила в себе
чувственные инстинкты, не соответствовавшие ее возрасту. От кого она
унаследовала их? От Аннеты или от Сильвии? Аннете казалось, что она уз-
навала в этой девочке себя, какой она была в ее годы. Но она ошибалась:
она была далеко не такой скороспелкой. Наблюдая Одетту, она вспоминала
свое детство и в простоте души приписывала этому возрасту страсти, пере-
житые ею в четырнадцать-пятнадцать лет.
Душа Одетты походила на птичник, полный шума трепещущих крыльев.
Здесь птицами проносились первые неуловимые вспышки любви, рождая свет и
тени. Минуты безмятежного довольства сменялись нервной взвинченностью;
девочке иногда без причины хотелось плакать, а иногда громко смеяться.
На смену приходили усталость, вялое безразличие ко всему. А там, смот-
ришь, неизвестно почему, чье-нибудь слово или жест, истолкованные ею
по-своему, снова развеселят ее, и она счастлива!.. Изнемогая от счастья,
опьяненная им, как дрозд, наглотавшийся винограду, она болтала, болта-
ла... И вдруг - бац!.. Одетта исчезла, никто не знал, куда она девалась,
а потом ее находили спрятавшейся в углу чулана, где она упивалась своей,
неведомо откуда налетевшей, радостью, которую ей самой трудно было по-
нять. Словно стая птиц прилетали и улетали в ее душе, быстрее молнии
сменяя одна другую...
Неизвестно, до какого момента дети вполне искренни в своих чувствах:
эти чувства, существовавшие задолго до них, приходят к ним из неведомой
дали прошлого, дети первые им удивляются и, словно стремясь проверить
их, превращаются в актеров, изображающих эти переживания. Такая способ-
ность бессознательно раздваиваться - инстинктивное средство самозащиты,
ибо она помогает им нести бремя, непосильное для их хрупких плеч.
На Одетту находили порывы влюбленности то в одного, то в другого, а
иногда и вовсе ни в кого, и влюбленность эту она невольно выражала с не-
которой театральностью, не всегда громогласно, иногда тихонько, в моно-
логах, которые она произносила наедине, только для того, чтобы излить
душу. Выражая свои чувства в словах и жестах, она как бы ослабляла их
напор. Такие приливы нежности чаще всего бывали у нее к Аннете, или к
Марку, или к обоим вместе, и часто, думая о Марке, она объяснялась в
любви не ему, а Аннете, потому что Марк насмехался над ней. Марк ее пре-
зирал, и она его за это ненавидела. Она страдала от унижения и ревности
и жаждала ему отомстить... Но как? Как сделать ему больно? Очень-очень
больно? Чем его уязвить? Увы, коготки у нее были еще детские! Какая до-
сада!.. Понимая, что она ничего не может ему сделать (пока!), Одетта
притворялась равнодушной... Но очень обидно сознавать свое бессилие и
трудно притворяться равнодушной, когда постоянно хочется то смеяться, то
плакать! Такое самообуздание было не в характере Одетты, оно ее угнета-
ло. Она впадала в апатию, пока властная детская резвость, потребность в
веселье и движении не заставляли ее снова приниматься за игры.
Аннета наблюдала, угадывала (иногда дополняя воображением) эти прис-
тупы детского отчаяния и, вспоминая свои, жалела Одетту. Сколько она са-
ма растратила сердечного жара, любя, желая, терзаясь, - и для кого, для
чего? Зачем это было нужно? Какое несоответствие с той ограниченной
целью, которую нам ставит природа! Как она расточительна, эта природа, и
как наобум распределяет она способность любить! Одним дает слишком мно-
го, другим - слишком мало. Себя и Одетту Аннета причисляла к тем, кому
дано слишком много, а сына своего - к обделенным. Тем лучше для него!
Бедный мальчик!..
Но мальчик был вовсе не такой уж бедный! Его духовная жизнь была не
менее богата, чем у Одетты, в голове мысли бурлили так же неистово
