(только он их не высказывал), а чувства были не менее сильны, но сосре-
доточены на другом. Да, к тому, что занимало "этих женщин", он был глу-
боко равнодушен. Его волновали иные страсти. Более развитой умственно,
чем Одетта, и гораздо меньше поглощенный жизнью чувств, просыпавшихся у
него медленнее, чем у нее, этот мальчик, уже познавший прилив темных же-
ланий, стремился, как настоящий мужчина, действовать и властвовать. Он
мечтал о таких победах, по сравнению с которыми победа над женским серд-
цем (если бы в эту пору детства он мог думать о ней!) показалась бы ему
жалкой. Мальчиков прошлых поколений увлекали солдаты, дикари, пираты,
Наполеон, морские приключения. А Марк бредил автомобилями, аэропланами,
радио. Идеи, занимавшие тогда мир, плясали вокруг него в головокружи-
тельном хороводе. Планету нашу сотрясала лихорадка движения; все мча-
лось, летело, рассекая воздух и воды, вертелось, кружилось. Чудеса неис-
тового изобретательства преображали стихии. Не было больше границ чело-
веческой мощи, а значит, не было преград и воле человека! Пространства и
времени не существовало, они исчезли, вытесненные скоростью. Они, как и
люди, больше не принимались в расчет. Одно имело значение: Воля, неогра-
ниченная Воля!
Марк имел очень слабое представление о зачатках современной науки. Он
читал, ничего не понимая, научный журнал, который выписывала мать. Но он
уже с рождения жил в атмосфере чудес науки. Аннета атмосферы этой не за-
мечала, потому что она постигала науку путем схоластическим, она не вды-
хала ее вместе с воздухом. Написанные мелом на доске цифры, геометричес-
кие фигуры, выводы - вот что была для нее наука. А Марку она представля-
лась сказочной силой. Именно потому, что разум его еще молчал и не свя-
зывал его, он отдавался восторгу воображения, такому же туманному и пла-
менному, как тот, что надувал паруса аргонавтов. Он мечтал о самых нео-
бычайных подвигах: прорыть туннель сквозь весь земной шар, подняться в
воздух без аэроплана, соединить Марс с Землей, одним нажатием кнопки
взорвать Германию или какоенибудь другое государство (ему было все равно
какое). За таинственными словами "вольты", "амперы", "радий", "карбюра-
тор", которые он употреблял с апломбом, но наобум, ему чудились сказки
тысячи и одной ночи. Неужели же он с таких высот спустился бы на землю и
унизился бы до мыслей о глупой девчонке?
Однако, хотя тело и мысль - близнецы, они никогда не шагают в ногу.
Всегда кто-нибудь из двух (не всегда один и тот же) отстает в росте, а
другой спешит его опередить. Физически Марк был еще ребенком, и в то
время, как ум его витал в облаках, какая-то ниточка держала его на при-
вязи, тянула вниз, где так весело играть! И порой он, за неимением луч-
шего, снисходил до детских забав, а то и без всякого высокомерия всей
душой отдавался играм с "глупой девчонкой".
Это были приятные передышки. Однако они никогда не длились долго.
Одетта и Марк были слишком разные дети, и разница между ними была не
только в возрасте и в том, что Одетта была девочка, - нет, все дело было
в разнице темпераментов. Одетта, некрасивая, походившая больше на отца
(только глаза у нее были, как у Аннеты), круглолицая, толстощекая и кур-
носенькая, росла крепким, здоровым ребенком, и пылкость ее характера ни-
чуть не нарушала равновесия, - наоборот, как бы давала естественный вы-
ход избытку жизненных сил. Одетта не болела ни одной из легких болезней
детского возраста. В организме Марка, напротив, тяжелая болезнь, перене-
сенная им на первом году жизни, оставила заметный след. Правда, позднее
врожденное здоровье взяло верх, но часть детства была испорчена постоян-
ной борьбой организма с болезнями, в которой он нередко оказывался по-
бежденным. Марк очень часто простужался, и малейшая простуда вызывала
бронхит и жар. Самолюбие мальчика страдало от этого, так как он инстинк-
тивно уважал только гордых и сильных людей.
В конце 1911 года, то есть через год после примирения сестер, Марк,
как это часто с ним бывало зимой, схватил простуду, осложнившуюся инфлю-
энцей и потому встревожившую родных. Одетта пришла к нему. Ей это запре-
щали, боясь, как бы она не заразилась, но она ухитрилась пробраться к
нему вечером, когда обе матери были чем-то заняты в соседней комнате.
Она очень жалела Марка, и Марку на этот раз изменила его обычная сдер-
жанность. Он был в сильной тревоге.
- Одетта, что они говорят?
(Он думал, что болезнь его опасна и от него это скрывают.)
- Не знаю. Ничего не говорят.
- А доктор?
- Доктор сказал, что это пустяки.
У Марка немного отлегло от сердца, но он все еще не верил.
- А ты правду говоришь? Нет, не верю! От меня скрывают... Я очень хо-
рошо знаю, что у меня...
- Что? Марк молчал.
- Марк, что у тебя?
Но он замкнулся в гордом и враждебном молчании. Одетта всполошилась.
Она сразу поверила, что он тяжело болен, и ее беспокойство передалось
Марку. Со свойственной ей склонностью к преувеличениям и мелодраматизму
Одетта всплеснула руками:
- Ах, Марк, пожалуйста, не будь так болен! Я не хочу, чтобы ты умер!
Марк не имел ни малейшего желания умирать. Он любил, чтобы его жале-
ли, но так много жалости он не требовал. Услышав от Одетты то, чего он
сам боялся, он оцепенел от страха. Он не хотел это показывать, но не вы-
держал:
- Ага, значит, ты от меня скрывала! Ты знаешь, что я очень болен?..
- Нет, нет, я ничего не знаю, я не хочу, я не хочу, чтобы ты был так
болен!.. Ох, Марк, не умирай! Если ты умрешь, я умру вместе с тобой!
Она с плачем бросилась к нему на шею. Марк был сильно взволнован и
тоже заплакал, сам не зная, кого он жалеет, себя или Одетту. На шум при-
бежали обе мамаши, разбранили их и увели Одетту. Но эта минута очень
сблизила детей.
Впрочем, утром настроение у Марка уже изменилось. Тревога прошла, и
он даже был зол на себя за то, что накануне оказался трусишкой (старшие,
чтобы рассеять его страхи, посмеялись над ним). Он злился и на Одетту,
которая своим дурацким волнением довела его до такого малодушия. И кроме
того... он слышал ее смех, видел ее издали, пышущую здоровьем, и сердил-
ся на нее за это. Марк завидовал этому избытку здоровья и чувствовал се-
бя униженным.
Долгое время после выздоровления его мучило то, что он выдал себя,
осрамился перед двоюродной сестренкой. Еще неприятнее было сознание, что
он и в самом деле тогда перепугался и Одетта это видела. А Одетта, успо-
коившись, все-таки коварно запомнила ту минуту. Она увидела тогда Марка
без ходуль - просто трусливого маленького мальчика. Таким она его еще
больше любила. Но он никак не мог ей это простить.
Марк поправился. Одетта расцвела. Прошлым летом она в первый раз пош-
ла к причастию и очень этим гордилась. (В то время церковь, подобно Джо-
конде, искала невинные души и, почуяв своим длинным подозрительным носом
дух времени, решила, что чистота и невинность сохраняются лишь до семи-
летнего возраста.) Отныне Одетта считала себя уже взрослой женщиной и,
стараясь всем это доказать, сдерживала свою резвость, напоминая козленка
на привязи. Но этот козленок каждую минуту мог одним прыжком вырваться у
вас из рук... Дела Сильвии шли хорошо, она чувствовала себя счастливой.
Да и Аннета в семье сестры удовлетворяла свою потребность любви, уже не
такую острую, как когда-то, умеренную испытаниями и годами.
Для нее, казалось, наступила безбурная полоса жизни.
Все говорило о прочном благополучии.
Стоял конец октября. В один из тех жарких и ослепительных дней, когда
не затененный ни единым облачком солнечный свет кажется обнаженным, как
и деревья, с которых облетела листва: в четвертом часу Аннета сидела у
Сильвии. Окна, выходившие во двор, были открыты, чтобы дать доступ в
комнату лучам осеннего солнца, золотым и сладким, как мед. Обе женщины
внимательно рассматривали и щупали образцы новых материй и, всецело пог-
руженные в свое занятие, вели оживленный разговор. Одетта - ей уже ис-
полнилось восемь лет, накануне праздновался день ее рождения - была в
одной из дальних комнат по другую сторону коридора, которые выходили ок-
нами на улицу. Она только что просунула в полуоткрытую дверь свой любо-
пытный носик, желая узнать, что делают мать и тетка. Ее прогнали, строго
приказав до обеда кончить уроки. Марк был в лицее и должен был прийти
через полчаса.
Время текло неторопливо и ровно, без единой заминки, без малейшей ря-
би, и казалось, так будет продолжаться всю жизнь. Сестры чувствовали се-
бя хорошо, но и не думали этому радоваться, это было естественно! Во
дворе, в плюще, покрывавшем стену, весело чирикали воробьи. Осенние мухи
жужжали от удовольствия, наслаждаясь последними теплыми днями и отогре-
вая на солнышке цепенеющие крылья.
Сестры ничего не слышали... Ничего. И все-таки обе замолчали сразу, в
одно и то же мгновение, как будто почувствовав, что порвалась тонкая ни-
точка, на которой держалось их счастье...
У входной двери раздался звонок.
- Неужели Марк? Нет, ему еще рано.
Опять звонок. Потом забарабанили в дверь... Есть же такие торопыги!..
Сейчас!..
Сильвия пошла открывать, Аннета за ней, в нескольких шагах. У двери
запыхавшаяся привратница что-то кричала, размахивая руками. В первое
мгновение они не поняли...
- Вы еще ничего не знаете, сударыня? Случилось несчастье... Маленькая
барышня...
- Кто?
- Ваша Одетта... Бедная девочка!..
- Что? Что?
- Упала...
- Упала!
- Да, она внизу.
Сильвия взвыла. Оттолкнув привратницу, она стремглав помчалась вниз
по лестнице. Аннета хотела бежать за нею, но у нее подкосились ноги,
сильное сердцебиение мешало идти. Пришлось ждать. Она еще стояла навер-
ху, перегнувшись через перила, когда с улицы донеслись дикие крики
Сильвии...
Но что же случилось? Одетта была непоседа; готовя уроки, она постоян-
но вскакивала с места и всюду совала нос, и теперь она, вероятно, высу-
нулась из окна посмотреть, не идет ли Марк, и слишком низко наклони-
лась... Бедная девочка не успела даже сообразить, что случилось...
Когда Аннета, шатаясь, сошла наконец вниз, она увидела толпу людей на
улице, обезумевшую Сильвию и на руках у нее истерзанное тельце с безжиз-
ненно повисшими руками и головой - точь-в-точь зарезанный ягненок. Под
темной шапкой волос не видно было разбитого черепа. Только из носу вы-
текло немного крови. Глаза, еще открытые, словно спрашивали... Ответ да-
ла смерть.
Аннета упала бы на землю с криком ужаса, если бы ее не парализовало
дикое исступление Сильвии, и воплях которой слышалась вся безмерность
человеческих мук. Сильвия, стоя на коленях, почти легла грудью на ребен-
ка, поднятого ею с мостовой. Она с неистовыми криками трясла его и зва-
ла, звала Одетту. Она проклинала - кого, что? Небо, землю... Она сходила
с ума от ненависти и отчаяния...
Впервые увидела Аннета, что и сестра одержима сильными страстями.
Сильвия сама их в себе никогда не подозревала, так как жизнь до сих пор
щадила ее, не давая им повода проявиться. Теперь Аннета узнавала в ней
свою кровь.
Отчаяние сестры не позволяло Аннете дать волю своему. Чтобы поддер-
жать Сильвию, она должна была быть сильной и спокойной, и она это суме-
ла. Она взяла Сильвию за плечи. Та вырывалась и продолжала вопить, но
Аннета наклонилась и подняла ее. И Сильвия, покорившись наконец этой
властной нежности, затихла, подняла голову. Увидев столпившихся вокруг
людей, она обвела их суровым взглядом и, не вымолвив ни слова, с ребен-
ком на руках пошла к дому.
Она только что переступила порог, как шедшая за ней Аннета заметила
на углу Марка, который возвращался из школы. И, как ни сильно было ее
горе и любовь к несчастной девочке, сердце запрыгало у нее в груди:
