уже в утробе и с кем мы конкурируем уже в утробе? Кто он, тот, кто имеет
прав больше, чем мы? Кто он, наш отец? Я сегодня ограничусь только
вопросом, но я бы хотел, чтобы между этой сегодняшней нашей беседой и
завтрашней встречей вы поразмышляли о своем отце. И те, кто считает себя
безотцовщиной, тоже. Был отец. Вы поразмышляйте о том пласте жизненных
впечатлений, которые складываются у ребенка в утробе матери в отношении
к кому-то, это же не осознается, но запечатывается навсегда, это сложное
отношение к отцу. Отношение к отцу никогда не бывает простым. Даже если
это взаимное понимание, но все равно оно не такое, как с матерью. Потому
что без этого какого-то нового осознавания проживания своих отношений с
отцом, с матерью, разницы этих отношений, без нового взгляда на это вы
не обретете живую плоть следующего рождения, следующего отца и следующей
матери. Я бы никогда не решился рассказывать совершенно незнакомым
людям, не зная личную историю каждого, о "патологии обыденной жизни",
если бы не имел предложения позитивного. Потому что ведь можно так
рассказать эту тему, что вы никогда из-под нее не вылезете, до конца
дней своих. Суть в том, чтобы, знакомясь с этой темой, поворачивая ее
под разными углами с того места, с которого ее увидеть возможно, в
результате породить позитивную устремленность. Не зря мы с вами
встретились с Флоренским, не зря мы говорим о Матери и об Отце не только
в аспекте первоначального рождения, но и в аспекте будущего, второго
рождения.
Брать и давать
Есть у Крылова замечательная басня "Свинья под Дубом":
Свинья под Дубом вековым
Наелась желудей досыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
Он ей объяснять пытается, что желуди-то на нем растут, ну а она
этот вопрос игнорирует... Почему я о басне? Есть еще одна, в оп-
ределенном смысле жестокая правда о том, что есть два совершенно разных
принципа жизни - принцип производительный и принцип потребительский. В
человеческих отношениях эти принципы тоже действуют. И можно сказать,
что принцип потребительский - это принцип в каком-то смысле
инфантильный, потому что он идет от отношений с матерью, тех первичных
отношений: "Мамка теплая, молоко сладкое, сосу, сосу - и рай". Принцип
же производительный - он скорее отцовский принцип, когда для того, чтобы
заслужить похвалу отца, поощрение с его стороны, любовь с его стороны,
необходимо что-то делать. И в этом плане можно говорить, что по способу
строить отношения люди как бы делятся на две группы: детей, которые ищут
мать в отношениях, ищут первичный способ взаимодействия с матерью,
способ потребления, и они беззаботно, искренне, совсем не по-злодейски
себя ощущают в этом, они просто естественно и органично потребляют и не
знают, что такое благодарность в полном смысле этого слова - ну кто
говорит матери спасибо за материнское молоко? Сталкиваясь с ситуацией,
которая как бы предопределяет благодарность, они испытывают колоссальное
напряжение, фрустрацию, вплоть до истерики, вплоть до страшного желания
избежать такой ситуации. В моей жизни был такой случай. Однажды я спас
своему товарищу жизнь. Ну, так случилось - у него была ситуация, он меня
позвал, и я пошел. В течение недели после этого он сделал все, чтобы
прервались все наши контакты, даже случайно возможные. Обычно мы
расцениваем такую ситуацию как предательство, как непонятное
предательство. И только много лет спустя я до конца понял - нет, в этом
нет умысла. Это инстинкт, инстинкт человека, который в отношениях, не на
уровне материальных, там этот человек замечательный, бескорыстный, мате-
риально всегда мог помочь, поделиться куском хлеба, как говорится, а
именно на уровне эмоциональных, истинно человеческих отношений не в
состоянии ничего дать. У него нет такого места, так сложился его процесс
становления, что он умеет только брать. Его нельзя судить за это. Можно,
конечно, осудить, не зная, что такое бывает, что есть люди, так и
оставшиеся при матери, безотцовщина эмоциональная, они не знают любви к
отцу, любви, которая изначально построена на чувстве благодарности, на
активной деятельности. Как сказано у Соломона: "Помни завет матери своей
и наставленья отца своего" - это принципиальная разница. Мы с вами живем
в такое время, в таком обществе, где институт семьи подвергся всевоз-
можным деформациям. В двадцатые годы была мало кому известная
сексуальная революция в Советском Союзе. Возглавляли ее Клара Цеткин и
Александра Коллонтай. Теория стакана воды, близость между мужчиной и
женщиной - это все равно, что выпить стакан воды, когда очень жарко. Мы-
то думаем, что это с Запада пришло, а это все у нас было, так что мы -
пионеры, дети рабочих и свободной любви.
Был период, когда в загс можно было забежать, расписаться и в этот
же день к вечеру забежать и развестись. Это была государственная
политика, это было государственное учреждение - загс, т. е. пионеры в
этом плане тоже мы. Это не случайно, потому что вся тенденция - разнести
до основания, а потом на этих развалинах что-то такое построить, - она с
неизбежностью вела к тому, чтоб и это место, т. е. весь институт семьи,
разнести до основания, а потом на этом месте что-то построить. Что мы
построили, мы все знаем. Я еще мальчишкой был, работая на заводе, застал
разбирательства на комитетах комсомола, профкомах и парткомах жалоб жен
на мужей по поводу супружеской неверности или неисполнения супружеских
обязанностей, и все это вполне серьезно. Я участвовал в комсомольском
собрании цеха, где разбиралась жалоба молодой девицы, якобы соблазненной
и брошенной: "а еще комсомолец". И мы, конечно, стояли на его стороне:
мужской цех, слесарно-сборочный. Но когда он встал и сказал: "Я не
виноват, она меня соблазнила", мы единогласно проголосовали за исключе-
ние его из комсомола.
Семья стала как бы общественным делом, это сказывается до сих пор.
Это смешно и страшно одновременно. Но суть-то не в этом, а в том, что,
разрушив институт семьи, мы создали безотцовщину и безматеринщину. Есть
люди, которые в сфере эмоциональной жизни, в сфере человеческих
отношений не в состоянии брать. А есть такие, которые отдают, а брать не
умеют, они как бы безматеринские, не знают материнской любви. Они не
могут взять то, что им предлагается, потому что - а что с этим делать?
Хотя это совершенно материнский бескорыстный дар. Это один из серьез-
нейших источников "психопатологии обыденной жизни". Мы часто подрываем
корни того дуба, который нас кормит, пока живой. Мне кажется, что именно
в сфере неформальных человеческих отношений, в сфере отношений близких
людей, детей и родителей, влюбленных, мужей и жен, друзей это очень
острая проблема, ибо это такой существенный дефект эмоционального мира,
который исправить, компенсировать, говоря научным языком, очень трудно.
Чтоб компенсировать эту дисфункцию эмоционального мира, нужно приложить
очень много сознательных усилий и со стороны того, кто хочет исправить,
и со стороны того специалиста, к которому он обратился за помощью. Мы -
большие дети, и мы сами, и человечество в целом. Мы относимся к природе
только как к матери: берем, берем, берем... И она, конечно, дает,
качаясь под тяжестью наших сосущих ртов, поэтому нам так и не хочется
родиться во второй раз, потому что нас там ждет отец, то есть мир,
который сразу предъявит к нам колоссальные требования. Ибо требования -
это и есть главная отцовская любовь. Ибо отец в этом смысле задает гра-
ницы, показывает границы и учит делать, действовать, творить. И второе
рождение - это и есть оказаться наедине с миром. Мать тут, рядом, но уже
есть и отец. Помню, когда-то у меня был любимый вопрос - куда уходят
духовные искатели после тридцати, тридцати пяти лет? До тридцати лет их
полно, а потом, старше - уже единицы. Куда они исчезают вдруг? В матку
они исчезают, в утробу социальную, потому что пора что-то делать, ответ
перед отцом держать, перед миром, ответственность на себя брать, а не
хочется. Пора уже что-то отдавать, производить, хотя бы как дуб желуди
для свиньи. А вдруг она рылом подрывать корни станет? Лучше ничего не
производить - не будет и подрывать. Отцовской любви надо добиться, отец
не может любить так, как мать, и не должен. Его любовь проявляется
сурово и требовательно, ее надо добиться. Я не говорю о тех случаях,
семей таких много, знаю, когда отец сам как ребенок, вроде отец, а вроде
нет, но все равно кто-то будет вместо отца когда-нибудь. А вот здесь,
при втором рождении, от отца никуда не спрячешься. Вот он - мир. Во всей
его красоте и непреложности, во всей его любви и справедливости. И в
определенном смысле мы можем сказать, что вот тогда, когда есть мать и
есть отец, возможно единство, полнота этих двух планов бытия и смысла,
ибо бытие - это все-таки материнская власть, а смысл - это отцовская
мера. И тот, в ком нет отцовского начала, не умеет ни остановить себя
сам, ни организовать себя сам, ни действовать из самопобуждения, т. е. у
него никакого "сам" и быть не может. Ни в первом рождении, ни во втором,
ни в третьем, о котором еще речь впереди. Ибо "сам" всегда имеет границы
себя, "сам" - это значит "отграниченный". И отграниченный, как мы го-
ворили, изнутри. Это граница не как препятствие, налагаемое другими, а
как отграниченность, налагаемая самим собой, т. е. знанием себя в стро-
гом смысле слова. И потому возможна любовь к себе, ибо нельзя любить
безразмерное, без меры, без лица, и когда мы читаем поэтическое
изложение этих мыслей у так называемых древних авторов, то мы не
представляем реальности происшествия. Спроси у любого духовного
искателя: "Ты хочешь второе рождение?" Конечно, он скажет: "И третье
тоже". Как "трижды герой" - "трижды рожденный". Но если ему объяснить,
показать реальность, ожидающую его, если проанализировать его отношения
с его собственным первым отцом, сказать, что тебя ждет еще более
суровый, добиться любви которого во много раз труднее и во много раз
больше труда надо к этому приложить, захочет ли он второго рождения, а
тем более третьего? Еще с первым-то не все ясно. Вот откуда оно: вместо
мужчины - женщина. А мир спросит с каждого: что ты сделал с матерью
своей, с природой, какой ценой бытию ты достался? И чего-то ты так долго
не рождался, а сидел в утробе? И почему ты обидел любимую мою мать? И
надо будет отвечать, и объяснять, и понимать, и выслушивать наставления
отцовские, и учиться уму-разуму, и становиться самим собой, и ставить
свою подпись под деяниями своими. Поэтому знать, копить знания приятно,
увлекательно для многих, престижно, а вот становиться мудрым не хочется.
Поэтому в определенном смысле можно сказать, что человек, не родившийся
из социальной утробы,- безотцовщина, ибо не знает он отца своего. И
когда слышит в утробе о нем, ощущает через мать, то ничего, кроме
страха, не испытывает. И вместо того чтобы через любовь матери к отцу
начать учиться любить отца так, как она его любит, начинается ревность к
матери и попытка отбить мать у отца. Казалось бы, аллегория в духе
Фромма, но разве то, что мы делаем с природой, разве то, что мы пытаемся
доказать как неизбежность во взаимоотношениях с природой, это не есть
попытка отбить мать у отца, отнять природу у мира, лишить ее этой любви?
Да, каждый человек потенциально от Бога, но не для утешения это сказано,
а для ответственности каждого за свою потенциальность, личной
ответственности, ибо это отцовский наказ, а не материнский завет. И тот,
кто ничего не делает, никаких личных усилий для реализации этой
потенциальности не прилагает, как он может рассчитывать на отцовскую лю-
бовь, как он может рассчитывать на то, что ничем не повредит матери, как
он может рассчитывать на любовь, ибо ни через материнскую любовь к отцу,
ни через любовь отца к матери он не проходит, не прикасается, он только
слепо, неистово и агрессивно пытается все это разрушить, ибо эта любовь
