готов поставить на карту все; скорее приходилось опасаться, как бы он не
принял очертя голову какое-нибудь (нечаянное решение, Едва Аннета намек-
нула на возможность побега, он сразу так загорелся, выказал такое без-
рассудство, что Аннета осеклась и решила таить в себе задуманное: ведь
один опрометчивый шаг - и дело может сорваться. Надо все подготовить по-
мимо него, а ему открыться лишь тогда, когда придет пора действовать. И
то еще ее брало сомнение, способен ли он действовать самостоятельно.
Придется водить его за руку, шаг за шагом. Надежда на успех, и без того
шаткая, при таких условиях почти равнялась нулю. Однако Аннета не думала
отступать. Она была верна своему обещанию, она была захвачена этой
страстью, этой удивительной дружбой, двойным потоком, который бил в нее,
как в островок, лежащий на слиянии двух рек. Островок недвижим, но в во-
довороте именно он кажется движущимся. Во всей этой буре чувств она как
будто была посторонним лицом, но испытывала от нее головокружение.
Два друга, казалось, охмелели и утратили всякое ощущение действи-
тельности; их соединяли узы рыцарства, созданного страстной душой как
оружие против мира, который их отрицает, как своеобразный мятеж против
своеобразной формы гнета. Это рыцарство доходило до героизма у старшего
и более сильного, у Жермена, который заслонял собой в битве более слабо-
го и на пороге смерти переносил на своего молодого товарища всю оставшу-
юся у него любовь к жизни. У младшего, запертого во враждебном ему мире,
дружба переходила - в мистическое обоготворение друга-покровителя, кото-
рый на расстоянии рисовался ему почти сверхъестественным существом, как
святые в храмах. Нужна была война, чтобы так раздвинуть естественные
границы чувств и придать им необыкновенное величие. В обычное время они
удержались бы на средней высоте, в рамках повседневной жизни. Опасность
и лихорадочное напряжение подняли их на вершины, куда можно вознестись
лишь на крыльях молитвы. Для цельных душ, уже наполовину отрешившихся от
жизни, дружба, как и молитва, один из путей к божеству. Из трех друзей
ни один - ни Жермен, ни Франц, ни Аннета - не верили в бога. И никто из
них не видел, что бог, как Юпитер в своих превращениях, принял в них
форму дружбы. Они были полны им. Они сгорали от нетерпения пожертвовать
ему собой.
Из всех троих в самом странном положении находилась Аннета. Она не
испытывала пока ни к тому, ни к другому ничего похожего на любовь. Она
не переходила границ братского сочувствия, этого влечения настоящей жен-
щины ко всякому обездоленному существу, если оно страдает, если оно нуж-
дается в ней; в особенности когда это существо - мужчина, ибо его сокру-
шенная мощь еще больше волнует и притягивает. Но так как - Жермен и
Франц не могли встретиться и действовать, она испытывала те чувства, ко-
торыми они обменивались через нее. Они любили друг друга в ней, своей
поверенной, а действовать предоставили ей одной.
Опасная затея! Не безумие ли браться за ее осуществление? Да, безу-
мие, думала Аннета, оставшись наедине с собой, и ей хотелось затормо-
зить. Но машина двинулась, и с каждым оборотом колеса Аннета увязала все
глубже.
Очутившись в поезде, снова уносившем ее в Париж, Аннета содрогнулась
от ужаса. Она вдруг увидела все необоримые препятствия и опасности. Она
не находила способа выполнить молчаливый договор, который заключила с
двумя друзьями. Аннета казалась самой себе муравьем, который силится вы-
тащить соломинку из-под каменной громады. Если даже он ухитрится высво-
бодить соломинку, не расплющит ли его вместе с его добычей нависшая над
ним глыба? Но подобная опасность не останавливает муравья. А для Аннеты
она, пожалуй, была еще одним двигателем. Для той частицы ее души, кото-
рая не выносит грубой угрозы. Но на ее другое "я", более слабое, минута-
ми нападал страх.
"Боже мой, во что это я ввязалась? Нельзя ли отказаться, отступить,
убежать? Кто меня толкает на это?"
"Я сама".
Аннета одиноко стояла перед громадой, которая называлась Госу-
дарством. Она смотрела в грозное лицо отечества. Она очутилась под пятой
разгневанных великих Богинь. Они могли ее уничтожить, но не могли поко-
рить. Она утратила веру в них. Как только она вновь обрела первичные и
священные чувства, попранные бесчеловечными колоссами, - любовь и друж-
бу, - все прочее для нее померкло, ото прочее - сила. А против силы -
душа!
Безумие? Пусть. Но, значит, безумие-это тоже душа. Благодаря этому
безумию я живу, я иду вперед над пропастью, как апостол шел по волнам.
Она приехала во вторник на Пасхе; в Париже она могла пробыть только
последние пять дней своего отпуска. У равнодушного Марка это вызывало
горькое разочарование. Полгода назад можно было бы подумать, что ему
нужна жертва, - нужно причинять страдания. (Вполне человеческая сла-
бость! Любящее сердце для того и создано, чтобы им злоупотребляли...)
Но Марк потерял охоту злоупотреблять им. Да Аннета теперь и не допус-
тила бы этого. Положение изменилось. За последние полгода Марк основа-
тельно провеял свои привязанности - и любовные и дружеские. Осталось
больше трухи, чем зерна. У него был жесткий, до странности острый
взгляд, безжалостный к тому, на ком он останавливался, - к себе самому
или другим, не все ли равно! Это были не глаза его матери, немного бли-
зорукие, горячие, блестящие. И не глаза его тетки, напоминавшие озорного
воробышка, который на лету подбирает все смешное, которому все без раз-
бора годится для смеха и еды. Марк не был так неприхотлив, все найденное
он разрубал на части; после этой операции от его случайных приятелей
редко оставалось что-нибудь ценное и полновесное. Марк упорно добирался
до самой середки и находил в ней червяка, пустоту или грязь. И среди
всей этой трухи устояло лишь одно-единственное зерно: сердце его матери.
Как он ни изощрялся, оно оставалось нетронутым. Он еще не знал, что
внутри этого зерна. Но то, что оно осталось цельным, без следа какой-ли-
бо порчи, внушало ему уважение, и тайное желание проникнуть туда... Он
очень любил Сильвию, но в этом чувстве была примесь ласкового презрения.
Впрочем, Сильвия платила ему той же монетой" Марк мог полагаться на нее,
как на сообщницу, и был ей за это признателен: когда справедливость на-
рушали ради него, он не возражал. (только чтобы из него не строили ду-
рачка - к дуракам он был безжалостен). Но Марк по-разному относился к
Сильвии и Аннете. Чтобы завоевать душу Аннеты, стоило потрудиться. Ведь
за последние полгода ему стало ясно еще кое-что: мать любит его, но вла-
сти над ней у него нет. Материнская любовь - сильный и надежный инс-
тинкт, однако Марк хочет большего: не только любить, но узнать и быть
узнанным, владеть самым потаенным, лучшим, не матерью, а человеком. Мать
- она и есть мать: безыменная наседка. Но у каждого человека своя скры-
тая сущность, неповторимая, источающая свой особый аромат. Марк почуял
этот аромат. Он хотел добраться сквозь скорлупу до душистого ядра: "Ты,
которая есть, ты, существующая один только раз! Я хочу вырвать у тебя
твою тайну...
Зачем? Чтобы отбросить ее, насытившись? Души подростков, этих ма-
леньких грызунов, жаждут обладать, но ничего не умеют хранить. Хорошо,
если сокровище, на которое они зарятся, защищено от их зубов.
У Аннеты оно было под надежной охраной. Пусть в улыбке ее прекрасных
губ читалась готовность отдать себя всю, "о она сама не владела ключом
от шкатулки, где хранилась тайна ее существа, и не могла принести ее в
дар. К счастью для нее. Сколько было случаев расточить этот клад! Это
неприкосновенное убежище влекло к себе Марка; маленькому норманну хоте-
лось силой ворваться в святилище.
Он возлагал надежды на пасхальные каникулы. Но мать не приезжала, и
он с досады грыз себе ногти. Когда, наконец, она явилась, больше недели
было потеряно зря! Надо было поскорее восстановить близость, которую она
столько раз предлагала ему и от которой он открещивался. Он ждал, что
она снова, как в прошлые каникулы, даст ему для этого повод, и если его
хорошенько попросят, он на сей раз соблаговолят откликнуться...
Но на сей раз у Аннеты голова была занята Другим. Мать не делала пер-
вого шага к сближению. У него свои тайны? Превосходно! Пусть хранит их.
У нее свои, и она тоже хранит их.
Марку ничего не оставалось, как наблюдать эту "чужую" женщину, самую
близкую - и такую далекую - свою мать. Разве попытаться подсмотреть сна-
ружи, сквозь ставни? Еще так недавно подсмотреть хотелось ей, а он отго-
раживался от нее. Унизительная перемена ролей!
Она нисколько не отгораживалась...
"Смотри, если хочешь!"
Она не обращала на него внимания. И это было всего оскорбительнее!
Волей-неволей он проглотил эту бессознательно нанесенную ему обиду: лю-
бопытство и сила притяжения перевешивали самолюбие.
В этой женщине его теперь изумляли покой и равновесие, которые она
сумела сохранить среди пыльного вихря душ, кружившихся по воле ветра.
Дом походил на разбитый корабль. Сломанные машины, изнемогающий экипаж,
в душах - тайфун. На дверях снова был отпечатан - красным и черным -
знак смерти. Аполлина покончила с собой спустя некоторое время после
отъезда Аннеты, но Аннете это стало известно только сейчас: Сильвия
умышленно молчала. В конце ноября в Сене было найдено тело этой обезу-
мевшей женщины. Никто не знал, куда девался Алексис: он канул в бездну
забвения... Братья Бернарден канули в другую бездну, именуемую доб-
лестью, - подобную тем эпическим рвам, куда сваливают в Андалусии туши
растерзанных быками лошадей. Они остались на глинистом дне Соммы, кото-
рое так долго месили адские пальцы своей и вражеской артиллерии: на по-
верхность не всплыло ничего. Горе, как смерч, обрушилось на семью Бер-
нарденов. Несколько секунд - и род их уничтожен. Свежая рана еще горела
- ведь с тех пор прошло всего каких-нибудь две недели. Бернарден-отец
походил на раненого быка, глаза его налились кровью, его ярость я его
вера вступили друг с другом в жестокий бой; были минуты, когда он схва-
тывался с богом. Но бог был могущественнее, и раздавленный человек, по-
нурив голову, сдался.
В первую же ночь после своего приезда Аннета оказалась вместе со всем
поредевшим стадом в подвале дома, где их собрала воздушная тревога.
Здесь не было и следа любезности и оживления первой поры, когда люди жа-
лись друг к другу, стремясь слить воедино свою веру и свои надежды и тем
еще укрепить их. Правда, все старались соблюдать внешние приличия и ви-
димость взаимного участия, но чувствовалось, что каждая семья - а в
семье каждый человек - замыкается в своей, высохшей ячейке. Все казались
утомленными, раздраженными. Нотки гнева, страдания прорывались при самом
невинном обмене учтивостями. Почти у всех этих бедных людей было на сче-
ту немало обид, разочарований, утрат, горечи... Но кому предъявите этот
счет? Где прячется Должник?.. Не находя его, каждый срывал свое горе на
ближнем.
В апреле 1917 года по всей Франции шло глухое брожение. Грянула Русс-
кая Революция. От северного сияния окрасилось кровью небо. Первые вести
о Революции получились в Париже три недели назад, а на прошлой неделе, в
Вербное воскресенье, ее бурно приветствовал на митинге народ Парижа. Но
у него не было вождей, никто им не руководил, ни малейшего единства
действий; множество противоречивых откликов, множество одиночек, которые
страдали, но не знали, как им сплотиться; разбить их не представляло бы
никакого труда. Дух революции распылялся на отдельные вспышки возмуще-
ния. Они разъедали армию. Эти полки, эти бунтари сами не знали, чего хо-
тят, как и несчастные обитатели дома, и их палачам это было на руку. Все
хорошо знали одно: они страдают - и искали, на ком выместить это страда-
