повернулся к ней спиной. Она вышла.
На следующий день Аннета, всю ночь судорожно проискав выход, застала
больного в состоянии полной неподвижности; он сказал ей хмуро и спокойно
(это спокойствие угнетало ее сильнее, чем вчерашний гнев):
- Извините меня. Я сошел с ума. Говорил о справедливости, о своем
праве. Справедливость - пустой звук, и никаких прав у меня нет. Горе
тем, кто падает! Им ничего не остается, как зарыться лицом в землю и на-
бить себе рот, чтобы не слышно было крика. Червяк извивается под ногой,
которая давит его. Глупо! Я умолкаю и складываю оружие.
Аннета, положив руку на его потный лоб, сказала:
- Нет! Надо драться. Еще ничто не упущено. Я только что встретила
доктора. Он советует вашей матери поместить вас в какой-нибудь швейцарс-
кий санаторий. Здесь слишком изнеживающий, теплый, влажный воздух, здесь
можно захиреть, да и нравственная атмосфера давит не меньше: что ни де-
лай, война отравляет своим ядом. Там - горный ветер, от вершин исходит
забвение, там вы, конечно, поправитесь. Так сказал мне доктор.
- Ложь! Да, он и мне это говорил. Знает, что я безнадежен, и посылает
меня околевать подальше отсюда. Чтобы сбыть с рук... А я говорю: "Нет!"
Я умру здесь!
Аннета пыталась его уговорить. Но он твердил свое:
- Нет! И стискивал зубы, отказываясь говорить, упрямо уходя в свое
озлобление.
Аннета, нагнувшись над кроватью, спросила с грустной улыбкой:
- Из-за него?
- Да. Вне Франции я буду от него еще дальше.
- Как знать! - сказала Аннета.
- Что? Она нагнулась еще ниже:
- А если это, напротив, приблизит вас к нему? Он схватил ее за руку,
так что она не могла распрямиться.
- Что это значит? Она хотела высвободить руку, но он не отпускал ее.
Их лица почти соприкасались.
- Надо ехать в Швейцарию. Друг мой, соглашайтесь!
- Говорите! Что вы хотите сказать?
- Мне больно. Пустите меня!
- Нет. Сначала объясните!
Склонившись над подушкой, в неудобной позе, упершись ладонями в тело
больного, чтобы не упасть, она тихо и быстро заговорила:
- Слушайте!.. Я еще не уверена... Это только возможность... Быть мо-
жет, я зря это говорю вам... Но я хочу попытаться. Я готова рискнуть
всем...
Он сжимал ей кисти рук:
- Говорите, говорите!
- Я думала, думала ночью... И, входя сюда, когда я услышала о предпо-
лагаемой поездке в Швейцарию... Что, если устроить ему побег?..
Жермен крепко обнял Аннету. Она упала на кровать, коснувшись лицом
его лица. Он начал яростно целовать ее в глаза, в нос, в шею, куда попа-
ло. Пораженная Аннета несколько секунд не в силах была шевельнуться.
Соскользнув с кровати, она очутилась на коленях. И, наконец, встала. Он
был вне себя. Сидя на постели, среди беспорядочно сбившихся простынь, он
кричал:
- Вы поможете ему бежать! Вы привезете его в Швейцарию!
- Молчите! Он умолк. Оба, потрясенные, перевели дух.
Когда к Аннете вернулась способность двигаться и говорить, она сдела-
ла ему знак лечь. Он покорился. Она привела в порядок смятые простыни и
подушку. Он лежал, не шевелясь, как послушный ребенок. Она села на кро-
вать, в ногах у Жермена, и оба, не думая о том, что произошло (стоило ли
толковать о ней, о нем!), принялись тихонько обсуждать только что родив-
шийся замысел.
Аннета отправилась в Париж. Она пошла к своему старому приятелю Мар-
селю Франку, который теперь облачился в блестящую военную форму. Этот
высокопоставленный чиновник министерства изящных искусств недавно вер-
нулся из Рима, куда он ездил с каким-то таинственным поручением, - оно
сулило ему славу, не подвергая опасностям; сейчас он состоял при ка-
ком-то удобном комитете, который занимался в тылу и не спеша спасением
художественных богатств страны. Франк служил, но без чрезмерного усер-
дия, войне, которую считал глупой, то есть естественной, ибо глупость
казалась ему нормальной меркой человечества. К просьбе Аннеты он выказал
интерес, опять-таки в границах умеренности.
Марсель принял ее немедленно с улыбкой тайного понимания, сохранив-
шейся с былых времен. Он обзавелся великолепной лысиной - она подчерки-
вала его щегольскую внешность. У него было моложавое лицо, живой взгляд,
прекрасные зубы; он отлично чувствовал себя в бледно-голубой военной
форме, обтягивавшей его, как перчатка.
Они были одни. После обмена приветствиями Аннета начала излагать,
несколько издалека, свою просьбу. Она смотрела на зубы Марселя, на его
смеющийся рот. Он слушал дружелюбно и рассеянно, скользя взглядом по
всей ее фигуре, сверху донизу. Она остановилась:
- Вы же меня не слушаете!
- Конечно, нет, - сказал он. - До того ли, когда вас, наконец, уви-
дишь! Извините! Все же я слушаю. Я хорошо понимаю, что если вы пришли,
то не потому, что жаждете лицезреть мою особу. У вас какая-то просьба ко
мне, и я буду счастлив, если смогу ее исполнить. И раз это заранее из-
вестно, я смотрю на вас, я авансом беру с вас плату.
- Не очень присматривайтесь! Я уже старушка.
- "О полдень, лета царь..."
- Вернее сказать - осени.
- Что может быть богаче гаммы осенней листвы!
- Мне цветы нравятся больше.
- А я люблю и цветы и плоды.
- Да, да, вы любите все. Будете вы меня слушать?
- Говорите! Я буду слушать глазами.
- Вы угадали, что я явилась к вам просительницей. Мы не видались це-
лый век, и я постеснялась бы прийти к вам сразу же с просьбой. Но я про-
шу не за себя.
- Тогда это непростительно.
- Пусть! - сказала она. - Когда дело идет о лице, которым я интересу-
юсь, я готова испить чашу стыда.
- Лицо, которым вы интересуетесь, это почти что вы.
- Может быть. Неизвестно, где начинается "я" и где оно кончается.
- Коммунизм, распространенный на свое "я"! Значит, то, что принадле-
жит вам, принадлежит и мне. Поделимся! Выкладывайте вашу историю.
Аннета рассказала ему о юноше-военнопленном. Марселю была известна
его фамилия. Ему даже попадались на какой-то выставке две или три его
"вещицы", оставившие в нем довольно смутное воспоминание. Но художник,
кто бы он ни был, это уж по его ведомству. Ему приятно было блеснуть пе-
ред Аннетой не только своим влиянием, но и широтой ума. Он добыл ей про-
пуск в лагерь военнопленных для свидания с Францем.
Аннета воспользовалась пасхальными каникулами и побывала в лагере.
Вместо того чтобы посвятить их сыну, как он ожидал, она съездила в Ан-
жер. Надо было для начала изучить обстановку и прежде всего Франца: ведь
в своих планах ей придется исходить из того, что он собой представляет.
Аннета так давно видела Франца сквозь любовь друга, что не без смуще-
ния думала о встрече с ним. Разделяя мысли Жермена, она впитала в себя и
его чувства; она приехала, заряженная ими; ее глаза были несвободны: Ан-
нета смотрела глазами Жермена. Мягкость и податливость женского ума -
свойство, которое женщина сознает в себе, которое она стремится преодо-
леть и вместе с тем лелеет, зная, как оно опасно и как сладостно; стоит
ослабеть нажиму воли, и она уступает, отдается влекущей ее под уклон си-
ле...
Усевшись в купе поезда, который мчал ее в Анжер, Аннета старалась
утишить биение сердца - нетерпеливого сердца Жермена.
Жизнь в плену была для Франца не так уж мучительна. Его лагерь
пользовался некоторыми льготами. Немало пленных работало в городе, и
все, что от них требовалось, это аккуратно являться утром и вечером на
перекличку. Наблюдение было поверхностное: пленных не считали опасными,
а побег, если бы им взбрела на ум такая мысль, за дальностью расстояния
от границы казался невозможным. И в самом деле, никто не помышлял о
бегстве. В большинстве своем эти честные люди, поселившиеся во Франции
до 1914 года, хоть и тосковали по родным, оставшимся в Гешиании, не
стремились делить с ними опасности и участвовать в боях. Местные мелкие
буржуа, сыны этого обильного и сонного западного края, прекрасно их по-
нимали. И говорили им об этом без обиняков.
Франца поставили на малярную работу. Он был на побегушках у комен-
дантши. Он белил простенки в ее гостиной и освежал выцветшие розовые за-
ды пастушек, игравших с амурами, которых разбросал по потолку один из
старых учеников Буше. Работа эта не была бы ему неприятна, если бы ко-
мендантша не помыкала им, как лакеем, считая это одним из своих неотъем-
лемых преимуществ перед подневольным "бошем". Гордый и робкий юноша, на-
деленный обостренной аристократической чувствительностью, страдал от та-
ких обид, которые ничуть не задели бы его товарищей. Может быть, именно
поэтому милая дама все более входила во вкус. У самки, даже самой гру-
бой, когда в ней разгораются жестокие инстинкты, всегда хватит тонкости,
чтобы разобраться в чувствах своей жертвы.
Франц по окончании работы вышел на улицу в таком состоянии, точно с
него содрали кожу. Ему бы насладиться добрым глотком воздуха и трубкой,
произнести "уф" и вместе с дымом выдохнуть все свои заботы в мягкий су-
мерки (небо в этот вечер было нежным и теплым, как щечка абрикоса), а он
плелся подавленный и удрученный. В это время к нему подошла Аннета.
- Франц шарахнулся. Женщин он боялся до дикости, хотя и тянулся к
ним. Аннета окликнула его. Не останавливаясь, встревоженный и раздражен-
ный, он бросил на нее искоса хмурый взгляд и сдвинул брови, как будто
она посягала на его невинность. Аннета с улыбкой смотрела на юного Иоси-
фа, защищавшего свою одежду. Она сказала:
- Меня послал Жермен.
Франц, растерявшись, остановился.
- Жермен Шаванн... - прошептал он.
Он искал ответа в ее глазах. Аннета движением век подтвердила:
"Да".
Франц схватил ее за руку и потащил за собой.
Он шел впереди и волочил ее, как нетерпеливый ребенок, озадаченная
Аннета не пыталась высвободить руку, хотя и боялась, как бы их не запри-
метили. Но час был поздний; никто не попался им навстречу, кроме ма-
ленькой крестьянки, которая, увидев их, рассмеялась, Франц вышел по ка-
кой-то глухой улочке в поле. Вокруг фруктового сада шла полуразрушенная
стена. Они уселись рядом, касаясь друг друга коленями, в проломе, защи-
щенном от глаз прохожих выступом стены. Наклонившись к Аннете и не вы-
пуская ее рук, Франц спросил с мольбою в голосе:
- Жермен? В сумеречном свете Аннета видела пронзавшие ее глаза, глаза
требовательного нищего. Они торопили ее и мешали заговорить. Она смотре-
ла в эти изменчивые глаза: они то недоверчиво ускользали от нее, то по-
рывисто отдавались и вдруг меркли, как бы погруженные в дремоту. У него
были светло-каштановые волосы, выпуклый лоб, тонко очерченный нос, пух-
лые губы и ребяческое выражение лица: постоянное смутное ожидание радос-
ти или боли. Ребенок. Ставя его рядом с тем образом, который нарисовал
ей Жермен, Аннета не могла понять, чем этот юноша мог внушить ему такое
чувство...
Франц нетерпеливо стискивал ей пальцы, напоминая, что он ждет ответа.
Она заговорила о далеком друге, но Франц то и дело перебивал ее вопроса-
ми, а когда Аннета стала рассказывать о болезни Жермена, ей самой приш-
лось прервать свой рассказ: она увидела, что Франц взволнован, и поста-
ралась успокоить его, - скрыть тревогу об отсутствующем, щадя того, кто
был здесь...
Из лагеря донесся звук рожка, и тут оба вспомнили, что он уже однажды
протрубил. Пришлось расстаться. Аннета не без труда уговорила Франца
вернуться, посулив ему назавтра продолжительную встречу. Они уже собира-
лись разойтись, как вдруг Франц увидел руки Аннеты, за которые все еще
крепко держался. И посмотрел на них. Посмотрел на свои.
- Эти руки касались его... - сказал он и, прильнув лицом к ее ладо-
ням, стал вбирать в себя их запах.
Аннета очень скоро поняла, что Франц не способен составить план
действий и выполнить его. Не то чтобы ему не хватало мужества: он был
