ние.
Озлобление сквозило в жестах, в голосах (больше, чем в словах)
жильцов, когда они "отсиживались" в подвале. Им не приходило в голосу
сложить вместе свои ноши; каждый как будто сравнивал свою ношу с чужой,
как будто упрекал соседей в том, что ему досталось влачить самую тяже-
лую. Бернарден и Жирер несли бремя своей утраты, сторонясь друг друга.
Они не разговаривали, только холодно раскланивались. Горе имело свои
пределы. Они их не переступали.
Аннета выразила горячее сочувствие Урсуле и Жюстине Бернарден. Робких
девушек, которые никогда ни словом не перекидывались с ней, поразил этот
порыв симпатии; они покраснели от волнения, но застенчивость и недоверие
взяли свое, и, отойдя от Аннеты, они спрятались за своей траурной вуалью
- ушли в свою раковину. Аннета не настаивала. Если другие нуждались в
ней, она была готова протянуть им руку, но сама в других не нуждалась. У
нее не было желания навязывать себя или свои идеи.
В подвале шел разговор, в котором проглядывал холодный фанатизм.
Клапье излагал содержание нового фильма: "Восстаньте, мертвые! ", где
разоблачались преступления немцев. Одна из надписей гласила:
"Кто бы ни был твой враг - брат, родственник, друг, - убей его! Знай,
что, если ты убил немца, у человечества стало одним бичом меньше! ".
Госпожа Бернарден с доброй улыбкой рассказывала одной соседке об ос-
новании лиги "Помните! ", благочестиво стремившейся навеки внедрить не-
нависть к врагу. Аннета молча слушала. Марк следил за выражением ее ли-
ца. Она и бровью не повела. Она молчала и тогда, когда Сильвия по своей
привычке преподносила ей, вперемежку со скандальной хроникой квартала,
какие-нибудь шовинистические бредни. Аннета слушала, улыбалась, но не
отвечала и заговаривала о другом. Она ни с кем не делилась тем, что про-
исходило в ней. Даже известие о смерти Аполлины, которое, казалось бы,
своею жесткостью не могло не вызвать у нее невольного трепета, отрази-
лось в ее глазах только лучом сострадания.
Марк, которого эта трагедия потрясла, был раздражен сдержанностью ма-
тери и решил пронять ее; он взволнованно и без обиняков начал рассказы-
вать обо всем, что видел и слышал. Аннета остановила его жестом. В раз-
говор она вступала только тогда, когда ей хотелось этого. Все старания
вовлечь ее в спор ни к чему не приводили. Однако у нее были свои опреде-
ленные взгляды, - Марк в этом нисколько не сомневался. Двух-трех слов,
спокойно произнесенных ею, было достаточно: он понял, как чужда она то-
му, что захватывает других, - войне, отечеству. Ему хотелось знать об
этом побольше... Почему она не высказывается?
Русская Революция всколыхнула Марка. Он был на митинге первого апре-
ля. Пришел он из любопытства, но его захватило настроение толпы; он ап-
лодировал Северин и освистал Жуо. Марк видел русских, которые заплакали,
услышав гимн своей Революции, и хотя он презирал слезы, однако нашел,
что на этот раз они не лишены мужественного величия. Но как разобраться
во всем, что он слышит? Попытки вступить в разговор с русскими кончились
тем, что он почувствовал себя возмущенным, раздраженным, сбитым с толку;
эта геометрическая прямолинейность, это национальное тщеславие, выпирав-
шее из-под красного колпака, обидно ироническое отношение к Франции и
французам...
"Э, нет! С меня довольно!"
Марк, охотно смеявшийся над своими соотечественниками, не любил, ког-
да этим занимались другие и когда он сам становился мишенью для насме-
шек. А эта оскорбительная фамильярность, эта бесцеремонность!.. Марк был
по духу аристократом: его нисколько не прельщало смешение со стадами
"иудео-азиатов" (так он их называл, осел этакий). После первого увлече-
ния он отступает; его обуревают противоречивые чувства, - среди них
есть, пожалуй, и вполне естественные, есть и определенно ложные, но он
над ними не задумывается: уж таковы его чувства и таков он сам. Диктату-
ра отечества или диктатура пролетариата - он видит и тут и там лишь ти-
ранию: можно ли выбирать между двумя видами безумия, двумя крайними ре-
шениями? И в сердце его еще нет той человечности, той щедрости, когда
принимаешь решение в пользу народа - даже во вред себе. Чтобы сделать
выбор, ему нужно прежде всего разобраться. И уж, конечно, не Питан и его
товарищи помогут ему в этом! Питан, разумеется, без всяких колебаний
расположился на новом плоту, но его доводы так туманны, что они скорее
отталкивают юного Ривьера, чем привлекают его; это какой-то мистический
восторг перед катастрофой и разрушением, ликующий пессимизм, упоение
жертвой...
"Ну ее, эту жертву! Жертвует собой, ни в чем не разбираясь, только
тот, кому нечего терять! Мне же надо отстоять великие ценности: свое я,
свой ум, свою будущность, свою добычу... Когда я завладею всем, что мне
причитается, когда я все увижу и все изживу, тогда!.. Пожертвовать собою
при свете дня... Да, может быть... Но во мраке, с завязанными глазами?..
Спасибо, друг! Жертва кротов - это не для меня. "Царство пролетариа-
та"... Нашел светоч!.."
Есть ли у Аннеты другой источник света? Марк напрасно пытается уви-
деть ее без маски. Чтобы подзадорить ее, он говорит в ее присутствии чу-
довищные глупости... Она будто не слышит, и камень падает в пустоту. А
Марку становится стыдно от того, что он наговорил. Значит, эта женщина
ни о чем не размышляет?.. Мыслить - это всегда было для Марка чем-то
вроде приступа крапивной лихорадки, раздражения кожи. Облегчение получа-
ешь, только почесавшись, потершись о других. Мышление всегда было для
него равносильно атаке. Мыслить - значит метнуть своей мыслью в другого,
обрушиться на него. Пусть она войдет в него - все равно как: с его сог-
ласия или силой?.. Аннета же, казалось, была равнодушна к тому, что и
как думают другие...
Нет, она далеко не равнодушна, но она инстинктивно понимает, что мыс-
ли - это своего рода ростки. Пусть спокойно набираются сил! Если они вы-
растут до времени, первые же заморозки убьют их. Вокруг нее - в этих ду-
шах - еще царит зима. Не время еще им пробудиться от спячки. Она заглу-
шает муки, боль сомнений. Преждевременное пробуждение будет пагубным для
таких душ.
Аннета слышит, как этажом выше кричит на пороге своей двери рабочий
Перрэ. Он увлечен спором с товарищем. Он получил на несколько дней от-
пуск и приехал домой, измученный, озлобленный. Все, чего он насмотрелся
на фронте, все, что он застал в тылу, - расточение жизней, расточение
ценностей, развеянные иллюзии, разложившийся семейный очаг, его дочь,
ставшая проституткой, женщины, которые кутят на деньги, заработанные на
фабриках смерти и тотчас пущенные на ветер, - все это наполняет его зло-
бой и гневом на товарищей и начальников, на весь мир. Но он с каким-то
бешеным упрямством продолжает твердить: "До конца!" В ответ на доводы
своего товарища-анархиста, который смеется над ним и старается переубе-
дить его, он кричит:
- Замолчи! Не то я спущу тебя с лестницы! Чего ты от меня хочешь? Ма-
ло, что ли, у меня горя? Какой будет толк, если ты, дурень, даже дока-
жешь мне, что нас всех околпачили, что отечество, как и все остальное,
отвратительная ложь, что нас убивали зря? Во что же мне верить? Я уже не
верю в революцию. Я не верю в религию. Я не верю в человечество (это еще
глупее и еще более плоско, чем все остальное!). Но если у меня отнимут и
отечество, за что же мне ухватиться, скажи? Остается только одно: пуля в
лоб!
Аннета понимает Перрэ. Марк не понял бы его:
"Ну и пустил бы себе пулю в лоб!.."
Юность не ведает сострадания к мукам слабых, которым приходится плу-
товать с жизнью, чтобы жить. Марк не плутует. Но юность жаждет жить на-
перекор всему, и вот он вкупе со своими товарищами - анархистами, дада-
истами - мстит безудержной, бесшабашной насмешкой над всем существующим,
доводит смешное до бредового, до последних границ нелепости; он мстит за
убийственное бессилие ума, предпочитая ему заумь...
Но вот что ему уж совсем непонятно: его мать, не поддающаяся чужим
влияниям (в этом-то он готов поклясться!), не испытывает ни малейшей
потребности ни нападать, ни защищаться. Она ничего не критикует. Не за-
тевает тяжбы с чужими мыслями. У нее есть собственные мысли, есть разум,
есть дом, и она держится за них. Она выстроила для себя фундамент... На
чем?
Аннета - женщина. Ее душа живет одной страстной мыслью. Она и не по-
мышляет распространить ее на весь мир. Поле ее зрения заполнено одним
делом, трудным, точно отграниченным. Она не занимается решением траги-
ческой загадки, над которой бьется мир. Эта загадка и эта трагедия сво-
дятся для нее к задаче, которая стоит перед ней, которую она сама себе
поставила: спасти завладевшее ею священное чувствоДружбу... Нет, не
то!.. Спасти двух друзей, с судьбой которых сплелась ее судьба. Она не
смешивает ее с судьбой других людей. У нее свой удел, данный ей роком, и
она довольствуется им. Она всецело отдается ему. Чтобы ответить на обра-
щенный к ней зов, она готова преступить все чтимое людьми, любой челове-
ческий закон: в ней говорит закон высший...
Если бы каждый в своей области действовал так же, это была бы вели-
чайшая Революция человечества.
Она уехала из Парижа, никого не посвятив в свою тайну, - сына меньше,
чем кого бы то ни было. Ведь Марк, несмотря на свое желание сблизиться с
ней, по своей привычке к самообороне всегда старался задеть чувства, ко-
торые предполагал в Аннете: он подчеркнуто и оскорбительно глумился над
пацифизмом, который приписывал ей.
У Аннеты не было ни малейшего желания спорить с ним. Мир, война - не
этим она занята. Это слишком далеко! Она держит в своих руках руки двух
людей, которые положились на нее и которых ей предстоит соединить. Это
не идеи. Это жизнь - их и ее жизнь. Да, на карту поставлена и ее жизнь.
Безрассудная игра! Если слушаться ума - да. Но у сердца есть свой ум. И
сердце сказало свое слово.
Побывав в Париже, Анкета уловила там лишь одно слово, полезное для ее
дела. Марк случайно заговорил при "ней о русских революционерах, живших
во Франции, о том, что союзники отказывают им в паспортах, лишая их воз-
можности вернуться на родину и занять свое место в борьбе. И тем не ме-
нее они уезжают. Говорят также, что французские противники войны, живу-
щие в Швейцарии, поддерживают разными обходными путями тайные сношения
со своими товарищами во Франции. В сети проволочных заграждений, которые
зажимают и душат французскую мысль, некоторые узлы подались, и через них
еще каплями просачивается жизнь: письма и газеты уходят и приходят через
эти мышиные лазейки на границе. В руках Питана сосредоточились нити этой
рискованной игры, которая ничем не угрожает только хозяевам жизни: ведь
не этими вольными речами можно пробить забетонированные уши и толстый
панцирь великого ящера - вооруженной нации. Они лишь подогревают иллюзии
у тех, кто, влача цепи, все еще пытается уверить, что они свободны. Ан-
нета запомнила фамилию Питана. Надо будет с ним поговорить. Но не Марка
она попросит устроить эту встречу.
Аннета вернулась в провинцию, к своей работе. Начались продолжи-
тельные и тайные совещания с Жерменом. Она принесла ему живую весточку
от друга, его невидимое присутствие. Они вместе изучали смелый план. Ан-
нета не делится с Жерменом своими сомнениями. Пока она еще не видит ни-
чего реального. Но пусть Жермен остается в неведении. В данную минуту
важно подстегнуть в нем волю к жизни, вырвать у него согласие на отъезд:
как ни мало сулит перемена климата, это последний шанс, и его необходимо
использовать. Жермен тянет; он хотел бы уехать накануне решительного ша-
га, когда успех будет обеспечен. Пока их план все еще неясен. Нужен весь
эгоизм страсти, чтобы не замечать смертельной опасности, которую Жермен
навлекает на Аннету и своего друга. А если бы он и видел ее, то не гла-
