Аннета ушла. Было три часа ночи. Ледяной туман. Угасшее небо. Безлюд-
ные улицы. Нетопленая комната. Она не ложилась до света. Весь ужас мира
был теперь сосредоточен в ней. Сердце было полно скорби. И всетаки Анне-
те дышалось легче. Она снова обрела свое место в трагедии человечества.
Все, что душило Аннету, отошло. Она сбросила тяжелую ношу движением
плеча. И только теперь, видя ее у своих ног, поняла, что ее душило...
Она лгала. Лгала себе. Пряталась от собственного взгляда. Не смела
смотреть в лицо чудовищным идеям, давившим ее. Безвольно соглашалась,
что война неизбежна и нужно защищать отечество. Боязливо мирилась с оп-
равданием войны как явления природы. И вдруг против этой дикой природы
восстала ее собственная природа, отвергнутая и скованная, преданная и
неутоленная природа, которая мстит за себя и вырывается на волю. Грудь
Аннеты, сжатая жестокими тисками, сбрасывает их, дышит. И Аннета взывает
к своему праву, к своему закону, к своей радости - а также к своему
страданию, но к собственному страданию, к материнству.
Материнству всеобъемлющему. Она чувствует себя матерью не только сво-
его сына!.. "Вы все - мои сыновья. Сыновья счастливые, несчастные, вы
раздираете друг друга, но я обнимаю вас всех. Ваш первый сон, ваш пос-
ледний сон я баюкаю в своих объятиях. Спите! Я ваша общая мать..."
Когда рассвело, она написала другой матери, матери умершего ребенка,
которому она закрыла глаза. Ей Аннета передала последний поцелуй сына.
А затем вернулась к учебникам и тетрадям. И, не отдохнув, но со све-
жими силами и миром в сердце начала трудовой день.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Поступок Анкеты вызвал много толков. О нем заговорили в каждом доме.
Не будь он во всеуслышанье одобрен молодой г-жой де Марей, его реши-
тельно осудили бы. Но под влиянием ее заступничества кое-кто сменил гнев
на милость. Многие были возмущены. И все затаили раздражение. Пусть даже
правда на стороне этой женщины, все же трудно стерпеть, чтобы чужачка
дала вам урок чести - и каким тоном!
Однако все споры умолкли, как только разнесся слух (в маленьком горо-
де все узнается в какие-нибудь два-три часа), что г-жа де Марей на сле-
дующий день побывала у Аннеты и, не застав ее дома, пригласила к себе
запиской. Аннета находилась под защитой. Обыватели заглушили в себе зло-
бу до первого случая. Директор коллежа, вызвав г-жу Ривьер, удовольство-
вался скромным увещанием: никто, мол, не сомневается в ее патриотизме,
но пусть она воздержится выказывать его extra muros [71]. Следует испол-
нять свой долг в должное время и в должной форме. Ne quid nimis!.. [72]
He успела Аннета открыть рот для отповеди директору, как он поклонился и
остановил ее приветливым жестом: "Это не выговор: это только совет!.."
Но Аннета знала, что совет начальника - это первый сигнал.
В данную минуту ей оставалось только снова надеть на себя ошейник и
вернуться в свою конуру. То, что она обязана была сделать, было сделано.
Завтрашний день подскажет ей завтрашний долг. Но сегодняшний день изба-
вил ее от необходимости выбора между двумя велениями долга. Когда она
снова явилась в госпиталь, дверь перед ней оказалась закрытой. Вышел
приказ не пускать в палаты посторонних, то есть тех, кто не состоял в
двух местных организациях - Красного Креста и Союза французских женщин
(кстати сказать, враждовавших как кошка с собакой). Впоследствии Аннета
узнала, что новый приказ был направлен против нее.
Хотя Аннета со своей жаждой служения людям и очутилась перед запертой
дверью, но перед ней тут же открылась другая: за ее порогом она нашла
возможность утолить свою новую потребность - в материнстве. И никто не
мог предвидеть опасные пути, на которые толкнули Аннету обязательства,
наложенные на нее обновленной совестью.
При первом же свидании Аннеты с г-жой де Марей молодая вдова засвиде-
тельствовала ей свое глубокое уважение - не меняя, впрочем, своего сдер-
жанного, с холодком, тона, - и сказала, что один из ее зятьев, тяжело
раненный и лечащийся дома, выразил желание встретиться с г-жой Ривьер.
Аннета тотчас же приняла это приглашение.
Жермен Шаванн состоял в родстве с г-жой де Марей, урожденной Сейжи;
его сестра вышла замуж за одного из братьев Сейжи. Обе семьи поддержива-
ли тесную связь, основанную на общих деловых интересах и взаимной симпа-
тии. Обе очень давно пустили корни в том краю. Их земли соприкасались.
Взгляды же расходились скорее по форме, чем по содержанию. Шаванны дер-
жались республиканских взглядов довольно неопределенного оттенка: их
красный цвет - и в самом-то начале весьма умеренных тонов - постепенно
вылинял; остался розовый тон, и если он еще не перешел в белый, то, во
всяком случае, приятно оттенял его. Богатство, честно нажитое и прочное,
немало способствовало тому, что межи, скорее отграничивавшие, чем разде-
лявшие владения двух семейств, почти стерлись. (Во все времена и в любом
месте собственность всегда тяготеет к собственности.) Любовь к земле,
которой они сами управляли, - им принадлежало десятка два ферм, рассы-
павшихся по округе, точно выводок цыплят, - привязанность к своему краю
и культ порядка, наполовину, если не целиком, заменяющий религию (конеч-
но, мы имеем в виду религию Рима, единственную, которая является на За-
паде мощной силой порядка), - все эти характерные черты были у Шаваннов
общим" с де Марей, де Тезэ, де Сейжи и с мелкопоместными дворянами; раз-
личий же осталось ровно столько, сколько необходимо, чтобы льстить само-
любие каждого; именно в этом видели они знак своего превосходства над
соседом. Слабость, присущая всем людям... Де Сейжи и Шаванны были слиш-
ком хорошо воспитаны, чтобы обнаруживать сознание своего превосходства.
Надо хранить его в себе и тешиться им втайне.
То, что Аннета Ривьер была допущена в этот круг, могло вызвать вполне
понятное удивление. Не у самой Аннеты - она не замечала социальных пере-
городок. Но у провинциального городка. Правда, пригласили ее только два
члена семей Шаваннов и де Сейжи, волей обстоятельств наделенные у себя
дома неоспоримыми правами: Луиза де Марей и Жермен Шаванн. Оба они с
лихвой выплатили долг своему имени и отечеству. И оба были в своей среде
исключением. Аннета очень скоро в этом убедилась.
Дом Шаваннов, старинное серое здание, стоял на извилистой улице, у
подножия собора. Он был окутан тишиной, нарушаемой лишь печальным перез-
воном колоколов да криками грачей. Войдя в узкие ворота из полированного
дуба с ярко начищенной оковкой, - на фоне пыльного фасада она одна свер-
кала холодным блеском, - надо было пересечь на пути к главному зданию
выложенный плитами двор. Комнаты выходили окнами на этот обнесенный че-
тырьмя серыми стенами двор - двор без сада, без единого стебелька травы.
Можно подумать, что провинциальные буржуа, вернувшись в город после дол-
гого пребывания на деревенском приволье, стараются так закупорить себя,
чтобы природа не нашла к ним доступа. Обычно Шаванны приезжали сюда
только на зимние месяцы, но события, война, обязанность участвовать во
всех общественных начинаниях, болезнь сына вынуждали их жить в городе,
пока будущее не примет более ясных очертаний...
В то время семья состояла почти исключительно из женщин. Отец умер.
Все здоровые мужчины, сыновья и зятья, находились на фронте. Дома был
лишь семилетний мальчик, сын молодой г-жи Шаванн де Сейжи; сплющив нос
об оконное стекло, изнывая от скуки, он следил, не откроется ли входная
дверь, не войдет ли какой-нибудь редкий посетитель, или дремал под коло-
кольный звон, под крики грачей. Ему виделись знамена, траншеи, могилы...
Он первый встретился Аннете, когда она вошла в дом. И впоследствии, при-
ходя сюда, она каждый раз встречала ребенка с жадными, скучающими глаза-
ми; дотронувшись до нее, он исчезал.
Полумрак окутывал комнату второго этажа с высоким потолком и вмести-
тельным альковом. Молодой человек, расположившийся у единственного окна,
через которое проникал свет серенького ноябрьского дня, встал с кресла,
чтобы поздороваться с г-жой де Марей и гостьей, которую она представила
ему. Но хотя при входе сразу рождалось ощущение, что здесь плетет свою
паутину смерть, сумрак не затенял лица раненого. Это было одно из тех
лиц, часто встречающихся в средней Франции, которые словно сотканы из
света. Приятное лицо с правильными чертами, орлиным носом, красиво очер-
ченным ртом, синими глазами и белокурой бородкой. Он улыбнулся Аннете, а
невестку ласково поблагодарил взглядом.
Обменялись ничего не значащими фразами о здоровье и погоде, не перес-
тупая за рамки осторожного светского разговора. Но вскоре г-жа де Марей
незаметно вышла.
Тогда Жермен Шаванн, быстро скользивший по лицу Аннеты своим проница-
тельным взглядом и изучавший его, протянул ей руку и сказал:
- Милая Луиза рассказала мне о вашем героическом поступке. Вы, зна-
чит, не из тех, кто после сражения продолжает бить поверженного врага. И
имеете слабость щадить побежденного. Смею надеяться, что вы распростра-
ните ее и на того побежденного, который сейчас перед вами.
- Вы имеете в виду себя? - спросила Аннета.
- Да. Тяжелое ранение. Крушение всех надежд. Есть чем потешить свое
тщеславие.
- Вы поправитесь.
- Нет. Оставьте иллюзии другим, - хотя бы и мне! На это мы все масте-
ра. Вы мне нужны для другого. Поражение, к которому я прошу вас быть
снисходительной, нанесено не телу моему, а душе. Быть побежденным - это
еще полгоря, когда веришь в победителя.
- Какого победителя?
- В судьбу, которая обрекла нас... Вернее сказать, в судьбу, которой
мы сами обрекли себя...
- Вы хотите сказать - отечество?
- Это лишь одно из ее обличий. Маска сегодняшнего дня.
- Я тоже побежденная и тоже не верю в победителя. Но не сдаюсь. Пос-
леднее слово еще не сказано.
- Вы женщина. Вы игрок. Женщина, даже проигрывая, верит, что в конеч-
ном счете выиграет.
- Нет, я в это не верю. Но буду ли я в выигрыше или в проигрыше, пока
у меня останется в игре жизни хоть фунт мяса для ставки, я его поставлю.
Жермен с улыбкой взглянул на Аннету.
- Вы не из наших мест.
- Из Франции. Откуда же еще?
- Из какой провинции?
- Бургундка.
- В вашей крови вино.
- В нашем вине - кровь.
- Ну что ж. Время от времени я с радостью буду утолять жажду бокалом
такого вина. Не можете ли вы иной раз - когда почувствуете в себе избы-
ток энергии и немножко терпения, - уделять мне четверть часа для беседы?
Аннета обещала и стала бывать у Жермена. Между ними возникла дружба.
Они говорили обо всем, кроме войны. После первого же вопроса раненый
жестом прервал Аннету. Вход - воспрещен. Путь закрыт!..
- Нет, не будем о ней говорить! Вы все равно не поймете... Я не гово-
рю, что только вы... Все вы, находящиеся здесь... Здесь... Там... Два
мира - этот свет, тот свет... Два разных языка.
- Не могу ли я научиться этому новому языку? - спросила Аннета.
- Нет. Даже вы, несмотря на весь пыл вашей симпатии. Любовь не может
восполнить отсутствие опыта. Написанное в книге тела не поддается пере-
воду.
- Почему не попытаться? Я так жажду понять! Это же не любопытство...
Хотелось бы помочь! Хотелось бы смиренно приблизиться к пережитому вами.
- Благодарю вас. Помогите нам забыть его - это и будет наилучшая по-
мощь. Даже с товарищами "оттуда" мы уговариваемся не поминать о том, что
было "там". Рассказы о войне - а книгах, в газетах - нам претят. Война -
не литература.
- Да ведь и жизнь тоже.
- Верно. Но у человека есть потребность петь. А жизнь-это тема, бога-
тая вариациями. Так давайте петь!
Он вдруг замолчал: перехватило дыхание. Аннета поддержала ему голову.
Отдышавшись, Жермен извинился, поблагодарил. На его осунувшемся лице
снова появилась улыбка. На лбу блестела капля пота. Они молча ждали. И
