года; она не погашена".
Последние строки были смазаны. На них упала слеза, стертая пальцем.
Вместе с письмом пришло извещение о смерти Леопольда.
Тут только Сильвия открыла, что она любила того, с кем прожила две-
надцать лет. До сих пор она видела в нем славного человека, надежного
компаньона, и больше ничего. Смерть открыла ей, что их союз был далеко
не чисто деловым. Совместная жизнь связала их друг с другом в такой
крепкий узел, что пальцы искусной портнихи не могли бы распутать его;
когда нить порвалась. Сильвия уже не могла отличить, чья же это - его
или ее. Весь моток размотался.
И теперь она спохватилась: как она была несправедлива к тому, кто был
частью ее самой!.. Как она скупилась, отмеряя любовь этому преданному
сердцу! Измены, о которых он, может быть, не знал, хотя и догадывался...
Но если бы даже они остались от него скрытыми, это не избавило бы ее от
угрызений совести: она-то ведь об этих изменах знала, а теперь она была
он. Ее мучило суеверное ощущение, что, умирая, он повернул ключ и, про-
никнув в ее душу, прочел в ней все. Но когда она вспомнила, сопоставив
числа, чем была наполнена для нее та ночь, когда он в смертельной тоске
искал ее руку, это доконало ее. Напрасно она говорила себе:
"Могла ли я знать..."
Напрасно она говорила себе:
"Он от этого не страдал... ".
Напрасно она говорила себе:
"Что толку думать об этом! Ведь прошлого не изменишь..."
Вот в этом-то и беда! Зло, причиненное живому, можно загладить...
"Мой бедный друг, если бы ты вернулся, я бы не укоряла себя! Меня му-
чает не то, что я сделала! Это не так уж важно! Если бы ты вернулся, я
искупила бы свою вину любовью. Но ты умер, и долг мой не оплачен. Я не
могу возвратить его тебе. Что бы я ни делала, вина моя останется со
мной. Я кажусь себе воровкой..."
Сильвия, как это свойственно парижскому простолюдину, была очень чут-
ка к несправедливости. В особенности, разумеется, к той, которую совер-
шали по отношению к ней. Но так же искренне - к той, которую она совер-
шала по отношению к другим. Мучительно было сознавать, что на ней так и
останется вина перед ее лучшим другом.
Будь Сильвия помоложе, она легче и скорее справилась бы и примирилась
с тем, чего не могла уже изменить. Когда перед тобой еще долгая жизнь,
то, сделав неверный шаг, утешаешь себя тем, что все еще можно наверс-
тать: сознав свою вину перед одним, будешь справедливее к другому. Но
теперь, когда большая часть дороги позади, ты никуда не уйдешь от своих
ошибок. Ты вступила на неверный путь, но искать другой слишком поздно,
тебе его не пройти...
Она оглянулась в суровом раздумье на свое прошлое. Перед ней про-
мелькнуло все, что было, начиная с первых дней замужества: рождение ре-
бенка, ссора с Аннетой, Одетта, катастрофа, возвращение к жизни, доброта
Леопольда, такая простая и естественная, что даже не приходило на ум за-
мечать ее, война, любовники, - и бедняга, который умирал там, вдали,
одинокий, преданный ею... Невесело... Чтобы согреться, она инстинктивно
остановила свой мысленный взор на двоих оставшихся у нее: Аннете и Мар-
ке...
Не успела она подойти в своих мыслях к ним, как явилась Марселина и
рассказала ей все начистоту и без прикрас.
А вечером того дня, когда Сильвия, испуганная рассказом Марселины,
собиралась поехать за мальчиком в лицей, он явился сам: его исключили.
События шли своим чередом. Однажды ночью, когда Марк украдкой проби-
рался в пансион, он столкнулся нос к носу с нарушавшим правила надзира-
телем, который тоже откуда-то возвращался. На его резкий выговор Марк
ответил как равный равному, холодно и вызывающе. Надзиратель колебался
между долгом покарать виновного и опасением, как бы мальчик, готовый на
все и смотревший на него с угрозой, в случае доноса не потянул за собой
и его. У надзирателя совесть была нечиста. Но чувство долга и самолюбие
взяли верх. Марка вызвали к директору и исключили. Он даже рта не раск-
рыл. Не соблаговолил хотя бы слово проронить - не оправдывался, не обви-
нял. В душе он стал больше уважать надзирателя за то, что тот не стру-
сил.
Появление Марка ошеломило Сильвию. Ведь и за него она была в ответе.
Аннета доверила ей мальчика. Она просила следить за ним, сообщать о его
здоровье, о его поведении в лицее, брать его к себе на свободные дни,
держать в узде. Сильвия, порицавшая сестру за ее пуританскую суровость и
молча ставшая на сторону ребенка против матери, отпустила поводья. Она
говорила, что молодости надо самой накапливать опыт, что лучший способ
поумнеть - это наделать глупостей, что это только полезно - оставлять
клочья своей шерсти в колючем кустарнике и что молодость не так уж глупа
- покувыркается и станет на ноги. Она даже имела неосторожность сказать
об этом Марку:
- Я выбилась на дорогу без посторонней помощи. У тебя тоже есть клюв
и когти, и ты не глупее меня. Ты за себя постоишь. У тебя есть глаза,
чтобы видеть, а в своем зверинце ты созерцаешь только обезьян, которые
сидят на кафедрах, уставившись в черную доску. У тебя есть ноги, чтобы
бегать, но шесть дней из семи они привязаны к скамье: сиди и глотай свою
порцию греческого и латыни. Ну так хоть на седьмой-то день дай волю сво-
им глазам, своим ногам! Побегай, мой друг, и гляди на все, что тебе нра-
вится! Познакомься с жизнью! А если получишь легкий ожог, подуй на
пальцы - и все. По крайней мере узнаешь, что такое огонь. И застраху-
ешься от пожара.
Сильвия упускала из виду, что страховать свое имущество, когда дом
уже горит, - способ довольно странный. Она повторяла то, что говорили
вокруг нее в народе: "Не спорь с природой".
И она не без удовольствия сбросила с себя заботы о племяннике, чтобы
отдаться собственным делам. А в делах у нее недостатка не было, и Марк
знал, какого они свойства. Она ничего о них не говорила, но и не скрыва-
ла. Случалось, что Марк, явившись к тетке в воскресенье утром, не заста-
вал ее, - она не ночевала дома. Если они не видались, Сильвия оставляла
ему письмо и считала, что этого достаточно. Она снабжала его деньгами:
пусть развлекается. Иногда они не встречались по три недели.
Сильвия не корчила из себя святую, она вообще не отличалась лицемери-
ем - в этом ее меньше всего можно было упрекнуть. Сегодня, думая о том,
как она выполняла наказ сестры, она не тешила себя доводами, которые
прежде преподносила племяннику, вроде только что упомянутых: она говори-
ла себе, что за последние полгода потеряла голову, что она была занята
собой и в водовороте развлечений забыла о том, кто был ей доверен.
Увидев Марка, его мертвенно-бледное лицо, его нервные движения, услы-
шав наигранный смех, с каким он поведал ей, чем кончились его похожде-
ния, она сказала себе: "Меа culpa" [64], Марк ждал выговора, насмешек,
того и другого одновременно. Ее молчание удивило его:
- Что же ты на это скажешь? Она ответила:
- Сейчас я ничего не могу тебе сказать. Слишком много надо сказать
самой себе.
Марк не привык, чтобы Сильвия тратила время на раздумье.
- Что это с тобой?
- Со мной то, что я исковеркала свою жизнь. Исковеркала жизнь своего
мужа. И, боюсь, испорчу твою.
- Но при чем тут ты? Моя жизнь принадлежит мне. Что хочу, то и сделаю
из нее. И потом, знаешь, не многого она стоит!
- Твоя жизнь стоит того, чего стоишь ты сам... Ах не то я говорю!..
Даже для самого нестоящего это громадная ценность.
- А ты посмотри, что делают с жизнью на фронте! Побывала бы ты в око-
пах! Недорого она там стоит.
- Знаю. Ничего не стоит! Вот они и взяли у меня жизнь Леопольда.
- Леопольда!..
Марк еще ничего не знал. Это известие ошеломило его. Так вот почему
Сильвия так серьезна! Но ему казалось, что умерший никогда не занимал в
ее сердце много места. Его удивили слова Сильвии:
- Потому я и говорю, что знаю теперь цену этой жизни, знаю, что они
совершили убийство, - и я тоже.
- Ты?
- Да. Что я сделала из нее - из этой жизни, из этой привязанности?..
Какой позор!.. Ну, будет! Теперь уж не стоит говорить о том, чего не из-
менишь. Но что можно исправить, надо исправить. Ты еще здесь. И мой долг
- искупить свою вину.
- Какую?
- Зло, которое я сделала тебе - которое ты сделал себе с моего позво-
ления (это одно и то же: не перебивай меня!). И потом знаешь, мальчик,
будет тебе ломаться передо мной! Я ведь не Аннета. Все эти дурачества,
которыми ты щеголяешь, - я им цену знаю. Хвастать нечем.
- И краснеть не от чего.
- Может быть. Я не хочу тебя обижать. Да и права не имею. Ведь я пос-
тупила хуже тебя. Я знаю, что не всегда можно устоять перед соблазном;
на то мы и люди. Но я не закрываю глаза на опасности, я всегда умела во-
время остановиться. А ты вот не сумеешь; ты - другого чекана,
точь-в-точь как твоя мать, у тебя все всерьез.
- Я? Я ни во что не верю, - сказал Марк, выпятив грудь.
- Это и есть серьезное отношение к жизни, донельзя серьезное! Я, нап-
ример, решительно ни над чем не задумываюсь; я вся в настоящем, мне его
вполне достаточно, и поэтому я всегда смотрю себе под ноги. И если слу-
чается, падаю, то не с большой высоты. А ты - нет: ты ничего не делаешь
наполовину; и если уж губишь себя, то загубишь вконец.
- Если я таков, то не могу этому помешать. И мне, знаешь, все равно!
- Но мне-то не все равно! И я этому помешаю.
- По какому праву?
- А по такому, что ты мой. Да, мой! Твоей матери и мой. Она тебе не
скажет этого, она, которая жертвует собой для тебя, а я скажу: не для
того мы тебя пестовали, не для того работали на тебя шестнадцать лет,
чтобы ты, как глупец, разрушил в один день сотворенное нами. Когда бу-
дешь мужчиной, когда уплатишь сполна свой долг, вот тогда ты волен де-
лать с собой все что угодно. А до тех пор, мой друг, помни, что ты в
долгу. Знаешь, как свистит перепел? "Плати долги!"
Марк вышел из себя; он кричал, что не просил давать ему в долг, не
просил давать ему жизнь...
- Ты живешь, мой друг. Бесись! Но шагай прямо!
Я здесь, чтобы за тобой последить.
И, подводя черту, она отрезала:
- Довольно об этом! Точка...
И начала деловито обсуждать в присутствии юноши, содрогавшегося от
бессильной злобы, что с ним делать.
- Лучше всего, конечно, было бы поехать к матери.
Марк крикнул:
- Нет! Ни за что! Я ее ненавижу.
Сильвия с любопытством взглянула на него, пожала плечами и даже не
ответила. Она думала:
"Сумасшедший!.. Все они сумасшедшие!.. Что она ему сделала, что он
так любит ее?"
Она холодно сказала:
- Значит, остается одно: будешь жить у меня. Поступишь в другой ли-
цей, но приходящим... А насчет прошлого - ты, я думаю, не жаждешь, чтобы
я обо всем написала твоей матери? Хорошо, я что-нибудь придумаю... На
будущее время запомни, что теперь правительство - это я! Я знаю напере-
чет все твои уловки. Не пытайся провести меня! У тебя будут свободные
часы, то есть те, которые я сочту возможным предоставить тебе. Я не со-
бираюсь тебя угнетать. Я знаю твои нужды, твои права. Больше того, что
ты можешь дать, с тебя и не спросится. Но то, что ты можешь, - все, что
ты можешь, ты мне дашь, мой друг, за это я ручаюсь! Я - твой кредитор.
Анкете она написала, что лицеистов распустили изза эпидемии и она
взяла племянника к себе. То, что Марк находится под кровом тетки, лишь
наполовину успокоило Аннету, и она вырвалась из своего захолустья на
воскресный день, чтобы посмотреть своими глазами на их житье-бытье.
Сильвия хорошо понимала причину ее приезда. Она вполне допускала, что
Аннета может сомневаться в ее педагогических талантах, в ее умении руко-
водить подростком. Но она так искренне покаялась в своих ошибках, выка-
зала такое жгучее чувство ответственности, что Аннета успокоилась. Они
долго говорили о Леопольде; и, перебирая грустные воспоминания, сестры
