ищут смысла. Аннета задала им сочинение на тему: кто кем хочет быть.
Бран мечтает стать офицером - один из его дедушек был военным. Мальчик с
гордостью пишет:
"Разве река не возвращается всегда к своим истокам?"
Война служит им поводом для зубоскальства. Старшие-те, кто будет
призван, если она затянется на годдругой, - повторяют пустые речи, кото-
рые они слышали от каких-нибудь старых шутов:
- Если вас пронзит пуля, вы и не почувствуете боли? Вставайте, мерт-
вецы!..
Будущий героизм освобождает их от всяких усилий в настоящем. Они не
желают "пальцем шевельнуть". Они говорят:
- После войны не придется тянуть из себя жилы. За все заплатят бо-
ши... О, их уж запрягут!.. Но-но, лошадка!.. Мой отец сказал, что купит
с полдюжины этих стервецов и подкует их... Но-но, живей!..
Кто пограмотнее - сын председателя суда, сын адвоката - наслаждается
напыщенным красноречием газет. Лаведан - это их Корнель. Капюс - Гюго.
Остальные пробавляются поддельными снимками в иллюстрированных листках.
Аннета делает опыт. Она забрасывает удочку. Читает своим ученикам
главу из "Войны и мира" - о смерти юного Пети - чудесные страницы, насы-
щенные октябрьским туманом и мечтами деревца, которому не расцвести...
"Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и
того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал
косой, крупный дождь".
Сначала они слушают плохо. Русские имена их смешат, а имя юного героя
вызывает бурю веселья. Наконец они стихают, как рой мух, спокойно усев-
шихся на край чашки. Умолкают и шикают на болтунов, и только у одного
надуваются щеки каждый раз, когда Аннета произносит имя юноши, - так до
конца и не удается пробить броню его тупоумия. Остальные не спускают
глаз с Аннеты... Когда она дочла, послышались зевки. Некоторые вознаг-
раждают себя за продолжительную неподвижность шумной возней. Есть и та-
кие, которым не по себе, они чем-то недовольны, они глубокомысленно бор-
мочут:
- У русских не все дома!..
А некоторые, не умея выразить свои чувства, говорят:
- Здорово!..
Остальные не говорят ничего. Это те, которых проняло. Но в какой мере
и чем? Трудно сказать. Ведь из них нельзя извлечь ни одного звука, иду-
щего от сердца.
Аннета приглядывается к одному из своих слушателей - щуплому блондину
с длинным носом, тонкими чертами лица и старательно приглаженными воло-
сами; у него впалая грудь, он покашливает и смотрит искоса. Это умный,
робкий мальчик, довольно замкнутый, как все дети, которые чувствуют свою
слабость и боятся открыть свою душу. Аннете показалось, что чтение заде-
ло его за живое. Поднимая глаза от книги, она замечала взгляд взволно-
ванного мальчика, который спешил снова уткнуться носом в тетради. Этот
ребенок способен думать о страдании, потому что сам он - хилое, нервное
существо, - часто ведь ключом к жалости является эгоизм. Кто страдает
сам, тот скорее откликается на страдания других.
По окончании занятий Аннета подзывает его к себе. Она спрашивает,
понравился ли ему Петя, его юный брат. Мальчик заливается краской, он
смущен. Аннета напоминает ему о сне, который приснился в последнюю ночь
чуткому к поэзии ребенку. Как прекрасна была эта жизнь! Могучая и хруп-
кая жизнь! Жизнь, которая могла бы быть! Жизнь, которой не будет!.. По-
нял ли он?.. Мальчик отвечает кивком, опускает глаза. Но она уловила в
них засиявший луч...
- А тебе не приходило в голову, что и ты мог бы быть на месте Пети?
Он возражает:
- О, я не буду воевать! Я слабого здоровья. Мне сказали, что я оста-
нусь в тылу.
Он утешается и как будто хвастает своим слабым здоровьем.
- А остальные? Твои товарищи? Это ему безразлично! Он торопливо отыс-
кивает в своей памяти фразы, которые полагается приводить в таких случа-
ях: "Умереть за родину..." Другие могут идти на смерть. К нему возврати-
лась самоуверенность. Казалось, кто-то задул свет...
Впрочем, кто знает?
Аннета несправедлива. Она не видит оснований для надежды. А их нема-
ло.
Это племя славных людей, эти эгоисты, спокойно жующие свою жвачку,
имеют право поспать. Они проделали долгий путь. За плечами у них Кресто-
вые походы и Столетняя война. Это не молодит их, но говорит о крепости
породы. Они так много видели, так много действовали, вынесли, выстрада-
ли!.. И они смеются! Не чудо ли это? Кто смеется - тот живет и не скло-
нен отрекаться от жизни...
В мире, который недоволен существующим, это племя приемлет существую-
щее. Оно не знает ненависти и зависти к соседу: для него нет ничего луч-
ше собственного дома, ничего заманчивее, как оставаться у себя; привык-
нув к удобной жизни за сорок пять лет мира и спокойствия, оно испытывает
отвращение к войне... Но если надо, оно без промедления и без ропота об-
лекается в военные доспехи... Как они послушны, эти забияки! Они готовы
пожертвовать всем - без особого, правда, пыла, - потому что "так полага-
ется", "так повелось спокон веку"... В зависимости от точки зрения они
кажутся то нелепыми, то трогательными. Это добродушное и равнодушное
приятие действительности - черта, присущая мелким людям, но есть в ней и
некоторое величие.
А дети - что мы о них знаем? То, что вырывается наружу, это только
игра. Настоящая работа происходит внутри. Учителям и родителям видна
лишь молодая кора. О ребенке вам известно только то, что делает его ре-
бенком. Вы не видите вечной Сущности, у которой нет возраста и огонь ко-
торой тлеет в сокровенных глубинах души, будь то душа взрослого или ре-
бенка. Вы не можете знать, не вырвется ли оттуда этот огонь... Побольше
веры!.. Побольше терпения!..
Но у Аннеты их не было.
Она напоминала сильного пловца, который хочет перебраться через реку
и бросается вплавь против течения. Или перелетных птиц, летящих против
ветра.
В Париже она чувствовала вокруг себя миазмы лихорадки и искала свеже-
го воздуха, а пока выставляла заслон: волю и спокойствие... Здесь же,
натолкнувшись на стену равнодушия, она услышала зов страдания.
Аннету снедает тревога. Она недовольна другими, но лишь потому, что
недовольна собой. Они именно то, чем должны быть, они в ладу со своей
природой. А она? В ладу ли она со своей? Что она делает здесь? Вот уже
год, как она покорно отдается на волю судеб, куда-то влекущих ее народ.
Сначала она находила в этом острое наслаждение; потом это стало привыч-
кой. Теперь появилась усталость. Какая-то внутренняя сила в ней - прита-
ившаяся, далекая - возмущается. Аннета не совсем ясно понимает эту силу
и бессознательно мучается своей виной перед ней. И это неопределенное
чувство вины окрашивает все, что она видит, - маленький мирок, замыкаю-
щим ее горизонт, человечество в миниатюре. На лицах детей она улавливает
печать пороков, которыми наделены взрослые. Видит их судьбу, их бесцвет-
ное будущее, задворки, куда загонит их жизнь. Видит собственного сына,
затерявшегося в толпе безвестных людей, в этом муравейнике, этом потоке,
который движется неизвестно куда. Видит самое себя, бездетного му-
равья-рабочего, уныло выполняющего свою механическую работу. Ей кажется,
что все эти дети - даже ее сын - родились от чудовищной и бездарной мат-
ки-Природы... Душа Аннеты иссушена, во рту у нее горечь.
Все ускользает от нее. Не только сын, отсутствие которого причиняет
ей жестокую боль... Она сама от себя ускользает.
И сын страдает от ее отсутствия... Но он никогда не признается в
этом.
Он расстался с ней, взбешенный тем, что она отреклась от него, броси-
ла его в тюрьму, сковала... Сковала?.. Но мы еще посмотрим!..
Целый месяц он не писал ей. Она написала ему одно, второе, третье
письмо, сначала в матерински-нежном, но строгом тоне, намекая, что, если
он исправится, она его простит (простить! Простить его!.. Этого он ни-
когда не простит!), потом сердито выговаривая ему за продолжительное
молчание, наконец, в тревоге, измученная страхом... Он стискивал зубы.
Он собрался ответить ей только после того, как Сильвия, которую Аннета
просила написать, что случилось с мальчиком, явилась в приемную лицея и
разбранила Марка. Но уж он постарался состряпать произведение, которое
могло бы служить образцом сухости. Ни намека на упрек или жалобу. Ни од-
ного горького слова. (Это значило бы хоть скольконибудь излить свою ду-
шу!) Холодная вежливость. Словом, сочинение на заданную тему: он делал
вид, что лишь против воли принуждает себя с этих пор писать аккуратно,
два раза в месяц, повествуя только о внешней стороне жизни и вытравляя
из своих писем всякий личный оттенок, вкус, цвет. Напрасно Аннета повто-
ряла просьбу писать подробнее. Она отлично сознавала, что он хочет, что-
бы она почувствовала его враждебность. Она то пыталась смягчить его, то
силилась выказать такую же неумолимую суровость. Но затем наступала ми-
нута, когда заглушенная любовь бурно прорывалась наружу. Мальчик ждал
этих мгновений и торжествовал. Аннета потом жалела о своей несдержаннос-
ти. Ведь после этого тон его писем становился еще более безразличным и
сухим. Теперь она распечатывала эти письма с мучительным чувством:
что-то она прочтет в них? И все же ее не оставляла надежда. И всегда
постигало разочарование. Она устала страдать и ждать. Когда приходило
время писать сыну (сам он писал только в ответ на письма матери), Аннета
пропускала день, два, три... И вдруг - взрыв, один из тех взрывов, с ко-
торыми она не могла совладать: и упреки и слова любви!.. Потом она опять
молчала целый месяц. Раз его это не трогает!..
А он чуть не заболел от этого месяца молчания. Напрасно он корчил из
себя непреклонного мужчину и прикидывался, что ему нет дела до ее писем.
Как он их ждал! Теперь в нем говорили не только гордость, не только зло-
радство: "Она не может обойтись без меня!.."
Теперь он уже не мог обходиться без этих излучений любви, приносимых
ветром из далекого края. Пока они аккуратно приходили в положенные дни,
он делал вид, что принимает их безучастно, как должное. Когда они стали
запаздывать, Марк почувствовал, что ему не хватает их. Ему уже не терпе-
лось, он желал их... Когда же, наконец, приходило долгожданное письмо,
он наслаждался им... Марк, разумеется, не признавался себе в этом...
(Плут!..) Он старался объяснить это удовольствие гордостью, дерзко заяв-
лявшей:
"И на этот раз моя взяла!.."
Но когда Аннета совсем замолчала, Марк волей-неволей понял обидную
истину: он нуждался в ней! Признаться себе в этом? Нет! Нет!.. "Я ничего
не знаю, и признаваться мне не в чем..."
Ночами она ему снилась. В этих снах она приходила к нему вновь и
вновь, - не с любовью, не с лаской, а высокомерная, жесткая, насмешли-
вая; она оскорбляла, она унижала его... Он просыпался, охваченный нена-
вистью, в лихорадке злых желаний... Чего он хотел? Говорить ей жестокие
вещи, схватить ее, причинить боль, отомстить... Но от прикосновения ее
руки он трепетал. Гнал от себя ее образ... Но образ возникал снова...
Эти красивые, презрительно сжатые губы... В своих воспоминаниях Марк
старался оскорбить его. Он рисовал себе привольную жизнь, которой она,
быть может, живет, а ему запрещает... Он видел в этих сновидениях и дру-
гих женщин, которые нисколько не походили на нее ни лицом, ни повадкой,
ни возрастом, - и, однако, он слепо отождествлял их с ней: это позволяло
ему утолять в черной бездне свои подавленные чувства - стоглавую гид-
ру...
Какие страшные месяцы! Снедаемый лихорадкой, связанный, в этом загоне
для скота!.. На цепи!
Они на цепи - эти мысли и эти юные распаленные тела! Тюрьма-пансион
для них еще опаснее улицы. Скука развращает ум. Этих зверьков мучают
беспокойство, ожидание, похоть, страх, жестокость. Серная туча, тяжело
нависшая над осажденным Городом, сковывает их мысль, отравляет тела. Она
