рить с ним не станете.
- Синьора, кажется, чрезвычайно осторожна, - снова заговорил барон, -
а между тем, по-видимому, она была очень дружна в Вене с молодым бароном
фон Тренком.
- Я, сударь, почти не знаю его, - ответила Консуэло с отлично разыг-
ранным равнодушием.
- Но если благодаря какой-нибудь непредвиденной случайности сам ко-
роль спросил бы вас о том, что думаете вы о предательстве этого Трен-
ка?.. - пытливо глядя на нее, спросил барон.
- Я бы ответила ему, господин барон, что не верю ни в чье преда-
тельство, ибо вообще не могу понять, как можно предавать, - промолвила
Консуэло, спокойно и скромно парируя его инквизиторский взгляд.
- Вот прекрасные слова, синьора! И в них проявилась прекрасная душа!
- вырвалось у барона, чье лицо сразу прояснилось.
Тут он... говорил о другом и очаровал собеседников изяществом и силою
своего ума. В течение всего ужина, когда он обращался к Консуэло, лицо у
него становилось добрым, доверчивым, чего она не замечала раньше.
CII
Когда кончали десерт, призрак, закутанный во все белое, с опущенным
на лицо покрывалом, явился гостям и произнес: "Следуйте за мной". Консу-
эло, вынужденная при репетировании этой новой сцены еще раз исполнить
роль маркграфини, встала первая и в сопровождении прочих гостей подня-
лась по большой лестнице замка. Призрак, шедший впереди, открыл вверху
лестницы большую дверь, и все очутились в темной старинной галерее, в
конце которой мерцал слабый свет. Пришлось идти по этой галерее под зву-
ки медленной торжественной и таинственной музыки, исполняемой словно
обитателями незримого мира.
- Господин граф, ей-богу, ни в чем нам не отказывает! - воскликнул
Порпора восторженным тоном, в котором сквозила ирония. - Мы слышали се-
годня музыку турецкую, флотскую, музыку дикарей, китайскую, лилипутскую
и вообще всякого рода диковинную музыку, но эта так превзошла их, что ее
действительно можно назвать музыкой с того света!
- И вы еще не все слышали! - воскликнул граф, в восторге от компли-
мента.
- От вашего сиятельства всего можно ожидать - сказал барон так же
иронически, как и профессор. - Но после этого, по правде сказать, не
знаю, что же еще вы можете нам показать.
В конце галереи призрак ударил по инструменту, напоминавшему восточ-
ный там-там, послышался какой-то заунывный звук, после чего приподнялся
большой занавес и открылся вид на зрительный зал, разукрашенный и иллю-
минированный так, как ему надлежало быть на следующий день. Не стану его
описывать, хотя тут и было бы уместно сказать:
"Сколько фестонов, сколько висюлек!"
Занавес поднялся. Сцена изображала ни более, ни менее как Олимп. Бо-
гини оспаривали одна у другой сердце Париса, и состязание между тремя
главными из них составляло все содержание пьесы. Она была написана
по-итальянски, что заставило Порпору шепотом сказать Консуэло:
- Язык дикарей, китайский, лилипутский - ничто не сравнится с этой
галиматьей.
И стихи и музыка были сфабрикованы графом. Актеры и актрисы стоили
своих ролей. После получаса метафорических изречений и поз, выражающих
сожаление по поводу отсутствия богини, самой очаровательной и самой мо-
гущественной из всех, но не удостоившей принять участие в состязании
красоты, Парис наконец решается отдать первенство Венере, а та, взяв яб-
локо и спустившись по ступенькам со сцены, кладет его у ног маркграфини,
признавая себя недостойной обладать им и принося извинения в том, что
осмелилась в присутствии ее сиятельства даже домогаться победы. Венеру
должна была изображать Консуэло, а так как это была главная роль и в
конце надо было спеть очень эффектную каватину, то граф Годиц, не имея
возможности поручить ее на репетиции какой-либо из своих корифеек, ре-
шился сам провести ее - отчасти, чтобы не провалить репетиции, а отчас-
ти, чтобы Консуэло вникла в дух, тонкость и красоту роли. Он был до того
комичен, изображая всерьез Венеру, и так напыщенно распевал пошлости,
понадерганные из дрянных модных опер и, по его мнению, переделанные им в
партитуру, что никто не мог удержаться от смеха. Но он был слишком зах-
вачен муштровкой своей труппы, слишком воодушевлен восхитительной выра-
зительностью своей игры, чтобы заметить веселое настроение слушателей.
Ему неистово аплодировали, а Порпора, дирижировавший оркестром, затыкая
себе втихомолку время от времени уши, объявил, что все чудесно - и либ-
ретто, и партитура, и голоса, и музыканты, а превыше всего - временно
исполнявший роль Венеры.
Решили, что Консуэло в тот же вечер и на следующее утро просмотрит
вместе с учителем этот шедевр. Он был не длинен и не труден для изуче-
ния, и оба были уверены, что на следующий вечер окажутся на той же высо-
те, что пьеса и труппа. Затем прошли в бальный зал, который не был еще
готов, так как танцы назначены были только через день, а празднества
должны были продолжаться целых два дня и состоять из непрерывного ряда
разнообразных увеселений.
Пробило десять часов вечера. Стояла ясная погода, ярко светила луна.
Прусские офицеры настаивали на том, чтобы в ту же ночь перебраться через
границу, ссылаясь на высочайший приказ, не позволявший им ночевать в чу-
жой стране. И графу пришлось уступить; отдав приказание седлать лошадей,
он увел своих гостей распить прощальный кубок - то есть выпить кофе и
отведать прекрасных настоек в изящном будуаре, куда Консуэло не сочла
удобным с ними идти. Она простилась со всеми и, тихонько посоветовав
Порпоре быть осторожнее, чем за ужином, направилась в свою комнату, на-
ходившуюся в другой части замка.
Но вскоре она заблудилась в закоулках этого большого лабиринта и очу-
тилась в какой-то молельне, где сквозной ветер задул ее свечу. Боясь еще
больше запутаться и провалиться в какую-нибудь западню с "сюрпризами",
которыми изобиловал замок, она решила ощупью идти назад, пока не добе-
рется до освещенной части здания. В суматохе, вызванной приготовлениями
к такой массе бессмысленных затей, в этом богатейшем доме очень мало за-
ботились о необходимом удобстве. Здесь были дикари, призраки, небожите-
ли, пустынники, нимфы, боги веселья и игр, но ни одного слуги, который
подал бы свечу, ни единого здравомыслящего существа, к которому можно
было бы обратиться за справкой.
Вдруг ей послышалось, что кто-то осторожно пробирается в темноте, как
бы желая проскользнуть незамеченным. Это показалось ей подозрительным, и
она не решилась ни окликнуть идущего, ни назвать себя, тем более что,
судя по тяжелым шагам и дыханию, это был мужчина. Она подвигалась дальше
вдоль стены, несколько встревоженная, как вдруг услышала недалеко от се-
бя звук отворяемой двери, и лунный свет, проникнув в галерею, упал на
высокую фигуру и блестящий костюм Карла. Она сейчас же окликнула его.
- Это вы, синьора? - проговорил он изменившимся голосом. - Вот уж
сколько часов я ищу случая поговорить с вами минутку, да теперь, пожа-
луй, что и опоздал!
- Что тебе надо сказать мне, милый Карл, и почему ты так взволнован?
- Выйдите из коридора, синьора, я поговорю с вами в совершенно уеди-
ненном месте, где, надеюсь, никто нас не услышит.
Консуэло пошла вслед за Карлом и очутилась на открытой террасе, кото-
рая венчала башенку, прилепившуюся к стене замка.
- Синьора, - с опаской поглядывая по сторонам, заговорил дезертир,
впервые приехавший утром в Росвальд и не лучше Консуэло знавший местных
людей, - вы ничего не говорили сегодня такого, что могло бы навлечь на
вас неудовольствие прусского короля и пробудить в нем недоверие и в чем
вам пришлось бы в Берлине раскаиваться, если бы король узнал обо всем
досконально?
- Нет, Карл, ничего такого я не говорила. Я знаю, что всякий незнако-
мый пруссак - опасный собеседник, и потому взвешивала каждое свое слово.
- Ах! Как порадовали вы меня этим ответом, - я так беспокоился!
Два-три раза я подходил к вам на корабле, когда вы катались по озеру, -
я разыгрывал роль одного из пиратов, которые делали вид, будто идут на
абордаж, - но вы меня не узнали, я ведь был переряжен. Сколько ни смот-
рел я на вас, сколько ни делал знаков, вы ни на что не обращали внима-
ния, и мне не удалось перемолвиться с вами хотя бы единым словом. Этот
офицер был постоянно возле вас. Все время, пока вы плавали по озеру, он
ни на шаг от вас не отходил. Он словно догадывался, что вы служите для
него как бы щитом, и прятался за вас на тот случай, если бы какаянибудь
шальная пуля таилась в одном из наших безвредных ружей.
- Что ты хочешь этим сказать, Карл? Не понимаю! Кто этот офицер? Я
его не знаю.
- Мне незачем говорить вам: скоро вы сами узнаете, раз едете в Бер-
лин.
- Но почему же теперь делать из этого тайну?
- Да потому, что это ужасная тайна, и мне нужно еще в течение часа не
выдавать ее.
- У тебя какой-то особенно взволнованный вид, Карл. Что с тобой про-
исходит?
- О! Нечто огромное! У меня в сердце ад!
- Ад? Можно подумать, что у тебя на уме какие-то злые намерения?
- Быть может!
- В таком случае я хочу, чтобы ты откровенно признался мне во всем,
Карл. Ты не имеешь права скрывать что-либо от меня! Ты ведь обещал мне
быть беззаветно преданным и покорным.
- Эх, синьора! Что вы сказали! Да, правда, я обязан вам больше чем
жизнью, ибо вы сделали все, чтобы сохранить мою жену и дочку, но они бы-
ли обречены, они погибли... И нужно отомстить за их смерть!
- Карл! Именем твоей жены и ребенка, которые молятся за тебя на небе-
сах, приказываю тебе говорить. Ты задумал какое-то безумное дело. Ты хо-
чешь отомстить? Ты вне себя при виде этих пруссаков.
- Вид их доводит меня до безумия, приводит в ярость... Но нет! Я спо-
коен! Я истый праведник! Видите ли, синьора, бог, а не ад толкает меня
на это! Ну, близок час! Прощайте, синьора! Быть может, мы никогда больше
не увидимся, так прошу вас, раз вы едете через Прагу, закажите обедню по
мне в часовне святого Иоанна Непомука, одного из самых великих покрови-
телей Чехии.
- Карл, вы скажете, вы признаетесь мне в преступных замыслах, которые
терзают вас, или я никогда не буду за вас молиться и, наоборот, призову
на вас проклятье вашей жены и дочери - этих ангелов, которые теперь в
лоне милосердного Иисуса Христа. Как вы можете надеяться получить проще-
ние на небе, если сами не прощаете на земле? У вас под плащом карабин,
Карл, и вы здесь подкарауливаете этих пруссаков...
- Нет, не здесь, - проговорил, дрожа и уже немного колеблясь. Карл. -
Я не хочу проливать кровь ни в доме моего хозяина, ни на ваших глазах,
добрая моя святая праведница, но там... Понимаете, среди гор, в лощине,
есть дорога, которую я хорошо изучил, так как был там, когда они проез-
жали по ней сюда нынче утром... Но я оказался в лощине случайно, при мне
не было оружия, да и его я не сразу узнал. Но сейчас он снова проедет по
этой дороге, там буду и я. Мигом проберусь туда парком и опережу его,
хотя у него и добрый конь... И вы изволили верно сказать, синьора, - ка-
рабин при мне, мой славный карабин, и в нем славная пуля для его сердца!
Карабин заряжен, - ведь я не шутил, когда выслеживал его, переодетый пи-
ратом. Случай казался мне довольно удачным, и я раз десять нацеливался в
него, но вы были там, все время там, и я не выстрелил. А вот сейчас вас
не будет, и он не сможет прятаться за вашей спиной, как трус... Ведь он
трус! Я-то хорошо его знаю! Я видел, как однажды во время битвы он поб-
леднел и увильнул от сражения, яростно требуя, однако, от нас, чтобы мы
шли против своих земляков, против своих чешских братьев! О! Какой ужас!
Ведь я чех по крови, по сердцу, а такое не прощается! И хотя я и бедный
чешский крестьянин, выучившийся в своих лесах только владеть топором, но
он сделал из меня прусского солдата, и благодаря его капралам я умею
