ном дележе богатств Тренка, учиненном ее приближенными, она сумела выде-
лить себе львиную долю и отказать в правосудии его наследникам.
Вернемся же к Консуэло, ибо долг романиста обязывает нас лишь бегло
касаться деталей, принадлежащих истории. Однако нам кажется невозможным
совершенно исключить приключения нашей героини из событий, происходивших
в ее время и на ее глазах. Узнав о несчастии пандура, Консуэло не вспо-
минала больше о нанесенных ей оскорблениях и, глубоко возмущенная несп-
раведливостью по отношению к нему, помогла Корилле снабдить его деньгами
в момент, когда ему было отказано в средствах, которые смогли бы смяг-
чить суровость его заточения. Корилла, умевшая тратить деньги гораздо
быстрее, чем добывать их, как раз была без гроша в тот день, когда пос-
ланный ее любовника тайно явился просить у нее нужную сумму. Консуэло
была единственным лицом, к помощи которого эта женщина из инстинктивного
чувства доверия и уважения решилась прибегнуть. Консуэло тотчас же про-
дала подарок, брошенный ей императрицей на сцену по окончании "Зенобии",
и передала Корилле деньги, похвалив ее при этом за то, что она не остав-
ляет в горе несчастного Тренка. Мужество, с каким Корилла служила своему
любовнику до тех пор, пока это было возможно (на этой почве она сошлась
даже с баронессой, его главной любовницей, к которой страшно ревновала),
внушили Консуэло какое-то уважение к этому испорченному, но не оконча-
тельно развращенному созданию, сохранившему еще добрые побуждения сердца
и бескорыстные порывы великодушия.
- Падем ниц перед промыслом божьим, - говорила она Иосифу, подчас уп-
рекавшему ее за близость с Кориллой. - Человеческая душа даже в заблуж-
дении сохраняет нечто благостное и великое, к чему чувствуешь уважение и
в чем находишь с радостью те священные следы, которые являются как бы
печатью божьей десницы. Там, где можно пожалеть, найдется что и прос-
тить, а где есть что простить, будь уверен, добрый мой Иосиф, там есть и
что полюбить. Бедная Корилла в сущности животное, но иногда поступает
как ангел. Видишь ли, я чувствую, что если останусь артисткой, то должна
привыкнуть без ужаса и гнева смотреть на все эти печальные мерзости,
среди которых протекает жизнь погибших женщин; ведь и они, эти падшие,
колеблются между жаждой добра и влечением ко злу, между опьянением и
раскаянием. И даже, признаюсь, мне кажется, что роль сестры милосердия
полезнее для моей добродетели, чем жизнь более чистая, чем более льстя-
щие честолюбию знакомства, чем благодушное существование людей сильных,
счастливых, уважаемых. Чувствую, что сердце мое создано наподобие рая
доброго Иисуса, где больше радости, больше привета дается одному обра-
щенному грешнику, чем тысяче торжествующих праведников. Мое призвание -
жалеть, помогать, утешать, сочувствовать. Имя, данное мне матерью при
крещении, налагает на меня этот долг. У меня, Беппо, ведь нет другого
имени. Общество не дало мне право с гордостью носить фамильное имя, и
если, по мнению света, я унижаю себя, отыскивая крупинки чистого золота
среди грязи чужих дурных нравов, то ведь я совершенно не обязана отда-
вать ему в чем-либо отчет. Я только Консуэло - ничего больше. И этого
достаточно для дочери Розамунды, ибо Розамунда была бедной женщиной, и о
ней отзывались еще хуже, чем о Корилле, а я должна была и могла ее лю-
бить, какой бы она ни была. Ее не почитали, как Марию-Терезию, но она не
приказала бы приковать за ногу Тренка, чтобы умертвить его в муках, а
самой завладеть его деньгами. Корилла также не сделала бы этого, однако,
вместо того чтобы драться за нее, этот самый Тренк, которому она помога-
ет в несчастье, частенько бивал ее. Иосиф! Иосиф! Господь своим величием
превосходит всех наших монархов; и раз Мария-Магдалина восседает на по-
четном месте, рядом с непорочной девой, то, пожалуй, и Корилла при том
дворе будет иметь преимущество перед Марией-Терезией. А о себе скажу:
если бы мне пришлось в дни, которые мне еще предстоит провести на земле,
сидеть на пиру праведников, среди нравственного благоденствия, то я счи-
тала бы, что сбилась с пути спасения. О, благородный Альберт смотрел на
это так же, как я, и, конечно, не стал бы порицать меня за мое хорошее
отношение к Корилле.
Консуэло говорила все это своему другу Беппо через две недели после
первого представления "Зенобии" и происшествия с бароном фон Тренком.
Шесть представлений, на которые ее пригласили, были уже закончены. Г-жа
Тези снова появилась в театре. Императрица при посредстве посланника
Корнера потихоньку обрабатывала Порпору и продолжала ставить брак Консу-
эло с Гайдном условием ее поступления на императорскую сцену по оконча-
нии ангажемента Тези. Иосиф ничего не знал об этом. Консуэло ничего не
предчувствовала. Она думала только об Альберте, который больше не появ-
лялся и не давал о себе знать. В голове у нее бродило множество предпо-
ложений, множество противоположных решений. Девушка даже прихворнула от
пережитого нервного потрясения и всех этих колебаний. Она не покидала
своей комнаты с тех пор, как покончила с театром, и без конца смотрела
на кипарисовую ветку, сорванную, как ей казалось, с одной из могил в
гроте Шрекенштейна.
Беппо, единственный друг, которому она могла раскрыть свое сердце,
сначала хотел было разубедить ее в том, что Альберт приезжал в Вену. Но
когда она показала ему кипарисовую ветку, он глубоко задумался над этой
тайной и в конце концов сам уверовал в то, что молодой граф принимал
участие в приключении Тренка.
- Послушай, - сказал он, - мне кажется, я понял, что происходит.
Действительно, Альберт приезжал в Вену. Он тебя видел, слышал, наблюдал
за всеми твоими поступками, следовал за тобой по пятам. В тот день, ког-
да мы с тобой беседовали на сцене у декорации, изображающей реку Араке,
он мог быть по ту сторону декорации и слышать, как я сожалел, что тебя
похищают с подмостков на пороге славы. У тебя самой при этом вырвались
какие-то восклицания. Из них он мог заключить, что ты предпочитаешь
блеск карьеры печальной торжественности его любви. На следующий день он
видел, как ты вошла в уборную Кориллы, и раз он все время наблюдал за
тобой, то он мог заметить, как туда же за несколько минут перед этим во-
шел пандур. Он так долго не являлся к тебе на помощь потому, что считал
твой приход добровольным, и только поддавшись искушению подслушать у
двери, понял, как необходимо его вмешательство.
- Прекрасно! Но почему действовать так таинственно, почему скрывать
под крепом свое лицо? - промолвила Консуэло.
- Ты знаешь, как подозрительна венская полиция. Быть может, его ого-
ворили при дворе или у него были политические причины, чтобы прятаться;
возможно, что лицо его было знакомо Тренку. Кто знает, не видал ли граф
Альберт его в Чехии во время последних войн, не бросал ли ему вызова, не
грозил ли, не заставил ли его выпустить из рук какого-нибудь захваченно-
го им неповинного человека? Граф Альберт мог тайно совершать в своей
стране великие подвиги храбрости и человеколюбия, в то время как его
считали спящим в пещере Шрекенштейна. И если он совершал эти подвиги,
разумеется, он не стал бы рассказывать о них тебе. Ты же сама не раз от-
зывалась о нем как о самом смиренном, самом скромном из людей. И он пос-
тупил мудро, закрыв лицо, в то время как расправлялся с пандуром, ибо
если сегодня императрица наказывает пандура за то, что он опустошил ее
дорогую Чехию, то, поверь, это вовсе не значит, что она будет склонна
оставить безнаказанным открытое сопротивление, оказанное ее пандуру в
прошлом со стороны богемца.
- Ты совершенно прав, Иосиф, и твои слова наводят меня на размышле-
ния. Многое теперь начинает меня страшно беспокоить. Альберта могли уз-
нать, арестовать, и это так же осталось бы неизвестным публике, как па-
дение с лестницы Тренка. Увы! Быть может, он в эту минуту в тюрьме Арсе-
нала, рядом с темницей Тренка. И горе это он терпит из-за меня!
- Успокойся, я этого не думаю. Граф Альберт, должно быть, сейчас же
покинул Вену, и ты вскоре получишь от него письмо из Ризенбурга.
- У тебя такое предчувствие, Иосиф?
- Да, я предчувствую это. Но, если уж хочешь знать все, что я думаю,
так, мне кажется, письмо это будет совсем иным, чем ты ожидаешь. Я убеж-
ден, что он не будет больше настаивать на великодушной дружеской жертве,
которую ты собиралась принести ради него, покинув артистическую карьеру,
отказался от мысли жениться на тебе и скоро вернет тебе свободу. Если он
так умен, благороден, справедлив, как ты говоришь, он должен посовес-
титься вырвать тебя из театра, который ты страстно любишь. Не отрицай, я
ведь прекрасно это видел, и он, слушая "Зенобию", должен был понять это
не хуже меня. Итак, он откажется от жертвы, превышающей твои силы, - я
перестал бы его уважать, поступи он иначе.
- Но перечти же его последнюю записку. Вот она, Иосиф. Ведь он гово-
рит в ней, что будет так же любить меня на сцене, как и в свете или в
монастыре. Разве он не мог допустить мысли - женившись, предоставить мне
свободу?
- Говорить и делать, думать и жить - не одно и то же. В страстных
мечтаниях все кажется возможным, но когда действительность вдруг предс-
тает перед глазами, мы с ужасом возвращаемся к прежним взглядам. Никогда
не поверю, чтобы какой-нибудь знатный человек мог без отвращения видеть,
как его супруга переносит капризы и оскорбления публики. Попав - конеч-
но, впервые в своей жизни - за кулисы, граф увидел в поведении Тренка по
отношению к тебе печальный пример бед и опасностей, ожидающих тебя на
театральном поприще. И он должен был уйти в отчаянии, но, правда, изле-
чившись от своей страсти и отрешившись от пустых мечтаний. Прости, что я
так говорю с тобой, сестрица Консуэло. Это мой долг, ибо разрыв с графом
Альбертом - твое счастье. Ты почувствуешь это позднее, хотя сейчас глаза
твои и полны слез. Будь справедлива к своему жениху и не обижайся пере-
меной, происшедшей в нем. Когда он говорил тебе, что не питает отвраще-
ния к театру, он идеализировал его, и все это рухнуло при первом же ис-
пытании. Он понял тогда, что либо сделает тебя несчастной, вырвав из те-
атра, либо, следуя за тобой туда, отравит собственное существование.
- Ты прав, Иосиф. В твоих словах - истина, я это чувствую; но дай мне
поплакать. Сердце сжимается у меня вовсе не от обиды, что меня покинули
и гнушаются мной, а от утраченной веры в любовь, в ее могущество, кото-
рые я идеализировала так же, как граф Альберт идеализировал мою теат-
ральную жизнь. Теперь он осознал, что, избрав такой путь, я не могу быть
достойна его, по крайней мере в глазах света. А я должна признать, что
любовь не настолько сильна, чтобы победить все препятствия, отречься от
всех предрассудков.
- Будь справедлива, Консуэло, и не требуй большего, чем сама могла бы
дать. Ты его не настолько любила, чтобы без колебаний и печали отречься
от своего искусства, - не ставь же в вину графу Альберту, что он не смог
порвать со светским обществом без ужаса и душевной муки.
- Но как бы втайне я ни печалилась (теперь могу уже сознаться в
этом), я решилась всем ему пожертвовать, а он наоборот...
- Подумай, ведь страсть пылала в нем, а не в тебе. Он молил, а ты
соглашалась, насилуя себя. Он прекрасно видел жертву с твоей стороны и
почувствовал, что не только имеет право, но обязан избавить тебя от люб-
ви, которой ты не вызывала и в которой душа твоя не нуждается.
Разумный довод Иосифа убедил Консуэло в мудрости и великодушии
Альберта. Она боялась, предаваясь горестным чувствам, страдать от уязв-
ленного самолюбия; итак, она согласилась с объяснениями Гайдна, покори-
лась и успокоилась. Но по странности, так свойственной человеческому
