ны, что не всем им удается благополучно добраться до границы. В продол-
жение всего пути они не перестают грабить и убивать друг друга, и только
сильнейшие из них, нагрузившись добычей товарищей, достигают своих лесов
и пещер.
Приближался час представления. Это отвлекло Консуэло от мрачных вос-
поминаний о пандурах Тренка, и она отправилась в театр. Собственной
уборной для одевания у нее не было, - до сих пор г-жа Тези уступала ей
свою. Но на этот раз, обозленная успехами Консуэло и уже ставшая ее зак-
лятым врагом, Тези унесла с собой ключ, и примадонна этого вечера была в
большом затруднении, не зная, где приютиться. Такие маленькие козни в
большом ходу в театре, они раздражают и приводят в волнение соперницу,
которой хотят насолить. Она теряет время на розыски уборной, боится не
найти ее, - а время идет, и товарищи бросают ей на ходу: "Как! Еще не
одета? Сейчас начинают!" Наконец, после бесконечных просьб и бесконечных
усилий, раздражении и угроз, она добивается, чтобы открыли какую-нибудь
уборную, где нет даже самого необходимого. Хотя костюмерше и заплачено,
но костюм или не готов, или плохо сидит. Горничные, помогающие оде-
ваться, к услугам всякой другой, кроме жертвы, обреченной на это ма-
ленькое истязание. Колокольчик звенит, бутафор визгливым голосом кричит
по коридорам: "Синьоры, синьорины, сейчас начинают!" - страшные слова,
которые дебютантка не может слышать без содрогания. Актриса не готова,
она торопится, у нее лопаются шнурки, она рвет рукава, криво надевает
мантилью, а диадема ее упадет при первом шаге, сделанном на сцене. Вся
трепещущая, негодующая, изнервничавшаяся, почти в слезах, она должна по-
явиться с небесной улыбкой на устах. Голос ее должен звучать чисто,
громко, уверенно, а тут сжимается горло и сердце готово разорваться...
О! Все эти цветы, дождем сыплющиеся на сцену в минуту триумфа, заключают
в себе тысячи шипов!
К счастью, Консуэло встретила Кориллу, и та, взяв ее за руку, сказа-
ла:
- Идем в мою уборную. Тези надеялась проделать с тобой ту же штуку,
какую на первых порах выкинула со мной. Но я помогу тебе хотя бы для то-
го, чтобы ее взбесить. По крайней мере отомщу ей. А ты, Порпорина, ты
так идешь в гору, что я рискую оказаться побежденной всюду, где буду
иметь несчастье встретиться с тобой. Ты тогда, конечно, забудешь, как я
веду себя теперь, а будешь помнить лишь то зло, которое я тебе сделала.
- Зло? Да какое же зло вы мне сделали, Корилла? - переспросила Консу-
эло, входя в уборную своей соперницы и начиная одеваться за ширмой, в то
время как немецкие горничные хлопотали вокруг обеих артисток, которые
без опаски могли говорить между собой по-венециански. - Право, уж не
знаю, какое зло вы мне сделали, что-то не помню.
- Уже одно то, что ты говоришь мне "вы", словно презирающая меня гер-
цогиня, доказывает твою злобу.
- Да я, право, не припомню, какие ты мне причиняла неприятности, -
проговорила Консуэло, пересиливая отвращение, вызванное дружественным
обращением к женщине, так мало имевшей с ней общего.
- И ты говоришь правду? - спросила Корилла. - Неужели ты до такой
степени забыла бедного Дзото?
- Я была свободна и вольна его забыть, - ответила Консуэло, подвязы-
вая к ноге королевский котурн с мужеством и присутствием духа, которые
дает подчас увлечение любимым делом, и, решив попробовать голос, вывела
блестящую руладу.
Корилла, желая не отставать от нее, ответила другой руладой, но,
вдруг оборвав ее, бросила горничной:
- Да не затягивайте же меня так, черт возьми! Уж не думаете ли вы,
что одеваете нюрнбергскую куклу? Эти немки, - продолжала она по-венеци-
ански, - совсем не знают, что такое плечи. Позволь им только, они сдела-
ют тебя квадратной, как их вдовствующие герцогини. Порпорина, не давай
закутывать себя до ушей, как в прошлый раз, - это было просто нелепо.
- Ах, моя милая, таков приказ императрицы. Он известен этим девицам,
и из-за таких пустяков я не хочу бунтовать.
- Пустяки! Это наши-то плечи? Хороши пустяки!
- Я не говорю о тебе, ты сложена лучше всех женщин на свете, а я...
- Лицемерка! - вздыхая, проговорила Корилла. - Ты на десять лет моло-
же меня, и скоро мои плечи будут держаться только былой славой.
- Это ты лицемерка, - возразила Консуэло; ей ужасно надоел этот раз-
говор. И, чтобы прервать его, она, причесываясь, стала петь гаммы и ру-
лады.
- Замолчи! - остановила Корилла певицу, невольно прислушиваясь к ее
пению. - Ты вонзаешь мне в горло тысячу кинжалов... Ах! Я охотно уступи-
ла бы тебе всех своих возлюбленных, так как уверена, что найду других,
но с твоим голосом и твоей манерой петь я никогда не смогу соперничать.
Замолчи, а то меня разбирает желание задушить тебя!
Консуэло, прекрасно видя, что Корилла шутит только наполовину и под
ее насмешливой лестью скрывается настоящая мука, умолкла, но минуту
спустя Корилла снова заговорила:
- Как ты выводишь эту руладу?
- Ты хочешь спеть так же? Я тебе уступаю, - ответила Консуэло, смеясь
с присущим ей поразительным добродушием, - давай я тебя научу. Введи ее
куда-нибудь в свою партию, а я изобрету для себя какую-нибудь другую ру-
ладу.
- И та будет еще более блестяща. Ничего я от этого не выиграю.
- Ну, так я никакой рулады не буду делать, тем более что Порпора про-
тив этого, и сегодня я получу от него одним упреком меньше. Возьми! Вот
моя рулада! - И, вынув из кармана сложенный лоскуток бумаги, на котором
была написана музыкальная фраза, она передала его поверх ширмы Корилле;
певица тут же принялась разучивать руладу. Консуэло ей помогла, пропев
несколько раз, и наконец обучила актрису. Одевание шло своим чередом.
Но прежде чем Консуэло накинула на себя платье, Корилла стремительно
отодвинула ширму и бросилась ее целовать за то, что она пожертвовала
своей руладой. Этот порыв благодарности был не совсем искренен. К нему
примешивалось вероломное желание увидеть фигуру своей соперницы в корсе-
те, чтобы обнаружить какой-нибудь скрытый недостаток. Консуэло не носила
корсета. Ее стан, гибкий, как тростник, и девственные благородные формы
не нуждались в помощи искусной корсетницы. Она поняла намерение Кориллы
и улыбнулась.
"Можешь сколько угодно рассматривать меня, можешь проникать в мое
сердце, - подумала она, - ничего фальшивого ты там не найдешь".
- Значит, ты совсем больше не любишь Андзолето, Zingarella? - спроси-
ла Корилла, невольно снова принимая суровый тон и враждебный вид.
- Совсем больше не люблю, - ответила, смеясь, Консуэло.
- А он очень любил тебя?
- Совсем не любил, - снова проговорила Консуэло, так же уверенно, с
тем же прочувствованным, искренним прямодушием.
- Он так и говорил мне! - воскликнула Корилла, глядя на нее своими
голубыми глазами, ясными и горящими, и надеясь уловить сожаление и раст-
равить старую рану соперницы.
Консуэло не могла похвастать лукавством, но она принадлежала к числу
тех прямодушных натур, которые обладают особым складом в борьбе против
коварных замыслов. Она почувствовала удар и выстояла. Андзолето она
больше не любила, а муки самолюбия были ей незнакомы, и она предоставила
торжествовать тщеславной Корилле.
- Андзолето сказал тебе правду, - ответила она, - он не любил меня.
- А ты, стало быть, тоже никогда его не любила? - допрашивала Корил-
ла, скорей удивленная, чем обрадованная таким признанием.
Консуэло почувствовала, что ей не следует быть откровенной наполови-
ну. Корилла стремилась добиться правды, надо было ее удовлетворить, и
Консуэло ответила:
- Я очень его любила.
- И ты так просто признаешься в этом? Значит, у тебя нет гордости,
бедняжка!
- У меня хватило ее, чтобы излечиться.
- То есть ты хочешь сказать, что у тебя хватило твердости духа, чтобы
утешиться с другим. Скажи мне, с кем, Порпорина? Не может же это быть
Гайдн, у которого нет ни гроша за душой!
- Это не было бы помехой. Но так, как предполагаешь ты, я ни с кем не
утешилась.
- Ах, знаю. Я и забыла, что ты претендуешь...
Только не говори подобных вещей здесь, моя милая, а то ты станешь
посмешищем!
- Да я и не стану говорить, если меня не спросят, а спрашивать себя я
не каждому позволю. Эту вольность я допустила с тобой, Корилла, но если
ты не враг мне, то не злоупотребляй этим.
- Вы притворщица! - закричала Корилла. - Вы очень умны, хотя и разыг-
рываете наивную. Настолько умны, что я почти готова была поверить, будто
вы так же невинны, как я была в двенадцать лет. Однако ж это невозможно!
Ах, как ты ловка, Zingarella! Ты сможешь уверить мужчин во всем, в чем
захочешь.
- Я и не стану ни в чем их уверять, ибо не позволю им вмешиваться в
мои дела настолько, чтобы меня расспрашивать.
- Это умнее всего: люди всегда злоупотребляют нашей откровенностью и,
едва успев вырвать у нас признание, унижают нас своими упреками. Вижу,
что ты знаешь, как себя вести. Хорошо делаешь, не желая внушать страс-
тей, - таким образом избежишь и хлопот и бурь, будешь действовать сво-
бодно, никого не обманывая. Играя в открытую, ты скорей найдешь любовни-
ков, скорей разбогатеешь. Но для этого нужно больше мужества, чем есть у
меня. Нужно, чтобы тебе никто не нравился и чтобы тебе не хотелось быть
любимой, так как наслаждаешься сладостью любви, только прибегая к пре-
досторожностям и лжи. Восхищаюсь тобой, Zingarella! Чувствую к тебе ог-
ромное уважение, ибо, несмотря на свою юность, ты побеждаешь любовь, -
так как нет ничего более пагубного, чем любовь, для нашего спокойствия,
голоса, для долговечности нашей красоты, нашего состояния, наших успе-
хов, не правда ли? О да, я знаю это по опыту! Если бы я всегда могла до-
вольствоваться холодным ухаживанием, то не перенесла бы столько страда-
ний, не потеряла бы двух тысяч цехинов и двух верхних нот. Признаюсь те-
бе смиренно: я - бедное существо, несчастное от рождения. Всякий раз,
когда дела мои были в самом блестящем состоянии, я делала какую-нибудь
глупость и все портила. Мною овладевала безумная страсть к какому-нибудь
бедняку - и тут уж прощай все блага! Было время, когда я могла выйти за-
муж за Дзустиньяни, - да, я могла это сделать. Он обожал меня, а я его
не выносила; участь его была в моих руках. Мне понравился этот подлый
Андзолето... и я потеряла свое положение. Послушай, ты будешь давать мне
советы, будешь мне другом, не правда ли? Удерживай меня от увлечений, от
легкомысленных поступков! И для начала... надо тебе признаться, что вот
уже неделя, как я влюблена в человека, который заметно теряет благоволе-
ние двора и в ближайшее время будет более опасен, чем полезен. Человек
этот миллионер, но может быть разорен по мановению руки. Да, я хочу раз-
вязаться с ним, прежде чем он потащит меня за собой в пропасть... Ну
вот, дьявол хочет изобличить меня во лжи! Я слышу, он идет сюда, и уже
огонь ревности запылал на моем лице. Хорошенько задвинь ширму, Порпори-
на, и не шевелись: я не хочу, чтобы он видел тебя.
Консуэло поспешила тщательно задвинуть ширму. Ей не надо было просьбы
Кориллы, она и так не пожелала бы попасться на глаза ее любовникам.
Мужской голос, довольно звучный, хотя и лишенный свежести, без малейшей
фальши напевал в коридоре. Для виду постучали, но вошли, не дожидаясь
разрешения.
"Ужасное ремесло! - подумала Консуэло. - Нет, я не позволю себе ув-
лечься опьянениями сцены: слишком уж гнусна ее закулисная сторона".
Она забилась в угол, униженная тем, что попала в такое общество и
впервые погрузилась в бездну разврата, о которой до сих пор не имела по-
нятия; она вознегодовала и ужаснулась тому, как ее поняла Корилла.
XCVII
Заканчивая наспех одеваться из боязни быть застигнутой врасплох, Кон-
суэло услышала такой диалог на итальянском языке:
