проводить себя до экипажа, ждавшего ее у ворот, и, не проронив ни едино-
го слова, села в него, поддерживаемая своей соперницей.
- Вы очень плохо себя чувствуете? - спросила Консуэло, испуганная ее
ужасным видом. - Дайте я провожу вас часть пути, потом вернусь обратно
пешком.
Вместо всякого ответа Корилла грубо оттолкнула девушку, потом секунду
как-то загадочно смотрела на нее и, вдруг зарыдав, закрыла лицо рукой, а
другой махнула кучеру, чтобы он ехал; сама же, не желая видеть своего
великодушного врага, спустила штору.
На следующий день, к началу последней репетиции "Антигона", Консуэло
была на своем посту и ожидала Кориллу. Примадонна приказала передать че-
рез своего слугу, что опоздает на полчаса. Кафариэлло послал ее ко всем
чертям и, объявив, что не намерен зависеть от такой дуры и не станет ее
ждать, притворился, будто собирается уйти. Г-жа Тези, бледная и больная,
пожелала присутствовать на репетиции, чтобы позабавиться над Кориллой.
Она велела принести себе диван и улеглась на него за первой кулисой,
изображавшей подобранный занавес, что на театральном жаргоне зовется
"плащом арлекина". Тези стала успокаивать своего друга и сама решила
упорно ждать Кориллу, уверенная, что та медлит, желая избежать ее крити-
ки. Наконец появилась Корилла, более бледная и изможденная, чем даже
г-жа Тези, и та, увидев ее в таком состоянии, порозовела и приободри-
лась. Вместо того чтобы, как обычно, сбросить с себя накидку и шляпу с
величественной развязностью, Корилла в изнеможении опустилась на дере-
вянный позолоченный трон, забытый в глубине сцены, и угасающим голосом
обратилась к Гольцбауэру:
- Господин директор, заявляю вам, что я страшно больна, совсем без
голоса и провела ужасную ночь...
- С кем? - томно спросила Тези у Кафариэлло.
- И поэтому, - продолжала Корилла, - я совершенно не в состоянии ре-
петировать сегодня и петь завтра, разве только снова возьму роль Исмены,
а роль Береники вы дадите другой.
- Да думаете ли вы о том, что говорите, сударыня? - воскликнул
Гольцбауэр, словно громом пораженный. - Можно ли накануне спектакля,
назначенного самим двором на определенный час, представлять какиелибо
отговорки? Это немыслимо, и я ни в коем случае не могу на это согла-
ситься.
- А все-таки вам придется с этим согласиться, - возразила Корилла уже
своим обычным, далеко не кротким голосом. - Я приглашена на вторые роли,
и в моем контракте нет пункта, обязывающего меня исполнять первые.
Только любезность заставила меня заменить госпожу Тези, чтобы не преры-
вать развлечений двора. Я слишком плохо себя чувствую и не могу сдержать
свое обещание, а насильно петь вы меня не заставите.
- Милая моя, тебя заставят петь приказом, - вмешался Кафариэлло, - и
ты споешь плохо, как мы и предвидели. Это небольшое несчастье прибавится
ко всем тем, которые тебе привелось по своему желанию переносить в жиз-
ни. Но раскаиваться поздно. Надо было думать раньше. Слишком ты понадея-
лась на свои силы. Ты провалишься; но нам-то всем какое до этого дело! Я
спою так, что забудут о самом существовании роли Береники. Порпорина
также своей маленькой ролью Исмены вознаградит публику, и все будут до-
вольны, за исключением тебя. Это послужит тебе уроком, которым ты, не
знаю уж, воспользуешься или не воспользуешься в следующий раз.
- Вы очень ошибаетесь насчет причины моего отказа, - уверенным тоном
ответила Корилла. - Не будь я больна, вероятно, я спела бы свою партию
не хуже кого угодно. Но так как я не в состоянии петь, то споет ее нек-
то, способный петь гораздо лучше, чем кто-либо из выступавших до сих пор
в Вене, и это произойдет не позже завтрашнего дня. Таким образом, спек-
такль состоится в свое время, а я с удовольствием снова буду исполнять
партию Исмены: она меня не утомляет.
- Вы, стало быть, рассчитываете, - сказал удивленный Гольцбауэр, -
что госпожа Тези настолько поправится к завтрашнему дню, что будет в
состоянии спеть свою партию?
- Я прекрасно знаю, что госпожа Тези еще долго не сможет петь, - про-
говорила Корилла так громко, что с трона, где она восседала, ее могла
слышать Тези, возлежавшая на диване в десяти шагах от нее. - Смотрите,
как она изменилась: на нее просто страшно смотреть! Но я сказала, что у
вас есть великолепная Береника, несравненная, превосходящая всех нас.
Вот она! - прибавила Корилла, поднимаясь, и, взяв за руку Консуэло, вы-
вела ее на самую середину встревоженной взволнованной группы, образовав-
шейся вокруг певицы.
- Я? - воскликнула Консуэло, которой казалось, что она видит сон.
- Ты! - закричала Корилла, судорожным движением толкая ее к трону. -
Вот ты и царица, Порпорина! Вот ты и на первом месте! И я возвожу тебя
на него. Я! Это был мой долг по отношению к тебе. Помни это!
Гольцбауэр, в полном отчаянии, рискуя не выполнить своей обязанности
и, быть может, даже лишиться места директора, не мог отвергнуть эту нео-
жиданную помощь. Он прекрасно видел по тому, как Консуэло провела роль
Исмены, что она будет на высоте и в партии Береники. Несмотря на отвра-
щение к Консуэло и к Порпоре, в данную минуту он мог бояться только од-
ного: что юная певица не согласится взять на себя эту роль.
И она действительно очень настойчиво от нее отказывалась. Дружески
пожимая руку Кориллы, она шепотом умоляла актрису не приносить ей жерт-
вы, так мало нужной ее самолюбию, но являвшейся, с точки зрения ее со-
перницы, самым ужасным из всех искуплений, самым страшным самоунижением,
к какому та могла себя принудить. Корилла осталась непреклонной в своем
решении.
Госпожа Тези, испуганная грозящим ей серьезным соперничеством, очень
хотела попробовать голос и снова взяться за свою роль, хотя бы даже с
риском для жизни, ибо она была не на шутку больна, но не решилась на
это: тогда на императорской сцене не разрешались капризы, с которыми те-
перь так терпеливо мирится добродушный владыка нашего времени - публика.
Двор ожидал увидеть нечто новое в роли Береники: ему об этом было доло-
жено, и императрица на это рассчитывала.
- Ну, соглашайся! - сказал Кафариэлло Порпорине. - Это первый умный
поступок Кориллы за всю ее жизнь; воспользуемся же им!
- Но я роли не знаю, я не проходила ее, - говорила Консуэло, - не
смогу же я выучить ее к завтрашнему дню.
- Ты слышала ее, следовательно, знаешь и завтра споешь, - проговорил,
наконец, громовым голосом Порпора. - Ну, нечего гримасничать, и пусть
эти споры прекратятся! Больше часа мы потеряли на болтовню. Господин ди-
рижер, прикажите скрипкам начинать. А ты, Береника, марш на сцену! Не
нужно нот, долой ноты! Кто был на трех репетициях, должен знать все роли
на память. Говорю тебе: роль ты знаешь.
No, tutto, о Berenice,
Tu non apri il tuo cor... пела Корилла, снова став Исменой.
"А теперь, - подумала эта женщина, судившая о тщеславии Консуэло по
своему собственному, - она и думать забудет о моих делишках".
Консуэло, чья феноменальная память и необычайная легкость усвоения
были прекрасно известны Порпоре, действительно спела свою партию без
единой запинки в мелодии или в тексте. Г-жа Тези была так поражена ее
игрой и пением, что почувствовала себя гораздо хуже и после первого же
действия приказала отвезти себя домой.
На следующий день Консуэло нужно было к пяти часам приготовить себе
костюм, пройти наиболее серьезные места своей роли и вообще внимательно
повторить всю партию. Успех она имела такой, что императрица, выходя из
театра, сказала:
- Что за чудесная девушка! Надо непременно выдать ее замуж; я позабо-
чусь об этом.
Со следующего же дня начали репетировать "Зенобию" на текст Метаста-
зио и музыку Предиери. Корилла опять настояла на том, чтобы Консуэло ис-
полняла главную роль. Вторую роль на этот раз взяла на себя г-жа
Гольцбауэр, и так как она была музыкальнее Кориллы, то оперу разучили
лучше, чем первую. Метастазио был в восторге, видя, что его лира, забро-
шенная и забытая во время войны, снова входит в милость при дворе и про-
изводит фурор в Вене. Он почти перестал думать о своих хворях и, побуж-
даемый благосклонностью Марии-Терезии и своим долгом писателя творить
новые лирические драмы, готовился, изучая греческие трагедии и латинских
классиков, к созданию одного из тех шедевров, которые итальянцы в Вене,
а немцы в Италии бесцеремонно ставили выше трагедий Корнеля, Расина,
Шекспира, Кальдерона, - словом, говоря откровенно и без ложного стыда, -
превыше всего.
Но мы не станем больше злоупотреблять в нашем рассказе - и без того
достаточно длинном и перегруженном подробностями - давно уже истощившим-
ся, быть может, терпением читателя и делиться с ним своими мыслями отно-
сительно гениальности Метастазио. Читателю это мало интересно. Мы только
сообщим ему, что Консуэло втихомолку говорила по этому поводу Иосифу:
- Милый мой Беппо, ты не можешь себе представить, до чего мне трудно
играть эти роли, считающиеся такими возвышенными, такими трогательными!
Правда, рифмы хороши и петь их легко, но что касается персонажей, произ-
носящих все это, то не знаешь, где взять, уж не говорю, подъема, а прос-
то сил удержаться от смеха, изображая их. До чего же нелепо получается,
когда, следуя традиции, мы пытаемся передать античный мир средствами
современности: выводятся на сцену интриги, страсти, понятия о нравствен-
ности, которые, пожалуй, были бы очень уместны в мемуарах маркграфини
Байрейтской, барона Тренка, принцессы Кульмбахской, но в устах Радамис-
та, Береники или Арсинои являются просто нелепой бессмыслицей. Когда,
поправляясь после болезни, я жила в замке Великанов, граф Альберт часто
читал мне вслух, чтобы усыпить меня, но я не спала и слушала затаив ды-
хание. Читал он греческие трагедии Софокла, Эсхила и Эврипида, читал их
по-испански, медленно, но ясно, без запинки, несмотря на то, что тут же
переводил их с греческого текста. Он так хорошо знает древние и новые
языки, что казалось, будто он читает чудесно сделанный перевод. По его
словам, он стремился переводить как можно ближе к подлиннику, чтобы в
его добросовестной передаче я могла постичь гениальные произведения гре-
ков во всей их простоте. Боже! Какое величие! Какие картины! Сколько по-
эзии! Какое чувство меры! Какого исполинского размаха люди! Какие харак-
теры, целомудренные и могучие! Какие сильные ситуации! Какие глубокие,
истинные горести! Какие душераздирающие и страшные картины проходили пе-
ред моими глазами! Еще слабая, возбужденная сильными переживаниями, выз-
вавшими мою болезнь, я была так взволнована его чтением, что воображала
себя то Антигоной, то Клитемнестрой, то Медеей, то Электрой, воображала,
что переживаю эти кровавые мстительные драмы не на сцене, при свете рам-
пы, а в ужасающем одиночестве, у входа в зияющие пещеры или при слабом
свете жертвенников, среди колоннад античных храмов, где оплакивали мерт-
вых, составляя заговоры против живых. Я слышала жалобные хоры троянок и
пленниц Дардании. Эвмениды плясали вокруг меня... что за странный ритм!
Какие адские песнопения! Воспоминание об этих плясках еще и теперь вызы-
вает у меня дрожь и наслаждение. Никогда, осуществляя свои мечты, я не
буду переживать на сцене тех волнений, не почувствую в себе той мощи,
какие бушевали тогда в моем сердце и в моем сознании. Тогда впервые по-
чувствовала я себя трагической актрисой и в голове моей сложились обра-
зы, которых не дал мне ни один художник. Тогда я поняла, что такое дра-
ма, трагические эффекты, поэзия театра. В то время как Альберт читал, я
мысленно импровизировала мелодии и воображала, что произношу все мною
слышанное под аккомпанемент. Я несколько раз ловила себя на том, что
принимала позы и выражение лица героинь, чьи слова произносил Альберт, и
