Порпора получил наконец аудиенцию. Он рассчитывал, что императрица,
увидев открытое лицо Консуэло, быть может, проникнется особым расположе-
нием к ней. По крайней мере маэстро надеялся на это. Зная, как требова-
тельна императрица в отношении нравственности и благопристойности, он
говорил себе, что Мария-Терезия, без сомнения, будет поражена скром-
ностью и непорочностью, которыми дышало все существо его ученицы.
Их ввели в одну из маленьких гостиных дворца, куда был перенесен кла-
весин; через полчаса вошла императрица. Она принимала высокопоставленных
особ и была еще в парадном туалете - такой, какой ее изображают на золо-
тых цехинах; в парчовом платье, в императорской мантии, с короной на го-
лове и с маленькой венгерской саблей сбоку. Императрица была действи-
тельно красива в таком виде, но отнюдь не величественна и не идеально
царственна, как описывали ее придворные, а свежа, весела, с открытым
счастливым лицом, с доверчивым смелым взглядом. То был и вправду "ко-
роль" Мария-Терезия, которую венгерские магнаты в порыве энтузиазма воз-
вели на престол с саблей в руке; но на первый взгляд это был скорее доб-
рый, чем великий король. В ней не было кокетства, и простота ее обраще-
ния говорила о ясности души, лишенной женского коварства. Когда она
пристально смотрела на кого-нибудь, особенно когда с настойчивостью доп-
рашивала, можно было уловить в этом смеющемся приветливом лице лукавство
и даже холодную хитрость. Но хитрость была мужская, если хотите, импера-
торская, без желания поддеть.
- Вы мне дадите сейчас послушать вашу ученицу, - сказала она Порпоре,
- я уже осведомлена, что у нее большие познания, великолепный голос, и я
не забыла, какое удовольствие она доставила мне при исполнении оратории
"Освобожденная Бетулия". Но предварительно я хочу поговорить с ней нае-
дине. Мне надо спросить ее кое о чем, и так как, я думаю, она будет чис-
тосердечна, я надеюсь, что смогу оказать ей покровительство, которого
она у меня просит.
Порпора поспешно вышел, прочитав в глазах ее величества желание ос-
таться совсем наедине с Консуэло. Он удалился в соседнюю галерею, где
ужасно продрог, ибо двор, разоренный расходами на войну, соблюдал чрез-
вычайную экономию, а характер Марии-Терезии еще этому способствовал.
Очутившись с глазу на глаз с дочерью и матерью императоров, героиней
Германии и самой великой женщиной Европы того времени, Консуэло, однако,
не почувствовала ни робости, ни смущения. Беспечность ли артистки делала
ее равнодушной к воинственному великолепию, блиставшему вокруг Марии-Те-
резии и отражавшемуся на самом ее туалете, или благородство и искрен-
ность души придавали ей моральную силу, только Консуэло ждала спокойно,
без всякого волнения, пока ее величеству угодно будет обратиться к ней с
вопросом.
Императрица опустилась на диван, слегка поправила усыпанную драгоцен-
ными камнями перевязь, которая давила на ее белое круглое плечо и вреза-
лась ей в кожу, и начала так:
- Повторяю, дитя мое, я очень высокого мнения о твоем таланте и не
сомневаюсь в том, что ты прекрасно училась и много знаешь в своем деле,
но как тебе, наверное, известно, в моих глазах талант не имеет значения
без хорошего поведения, и я ценю чистую, благочестивую душу выше гени-
альности.
Консуэло стоя почтительно выслушала это вступление, однако оно нис-
колько не поощрило ее воздать хвалу самой себе, а так как она вообще пи-
тала смертельное отвращение к хвастовству своими добродетелями, которым
следовала не задумываясь, она молча ждала, чтобы императрица спросила ее
более определенно о ее принципах и намерениях. А между тем тут-то ей и
представлялся удобный случай обратиться к монархине с ловко составленным
мадригалом о своем ангельском благочестии, о своих высоких добродетелях
и о невозможности плохо вести себя, имея перед глазами такой образец,
как сама императрица. Бедной Консуэло даже и в голову не пришло вос-
пользоваться таким моментом. Чуткие души боятся оскорбить великого чело-
века банальной похвалой. Но хотя монархи и не заблуждаются относительно
природы расточаемой им грубой лести, тем не менее они привыкли упиваться
ею, - она является частью этикета, выражением глубокого почитания их ве-
личия. Марию-Терезию удивило молчание молодой девушки, и она снова заго-
ворила, уже менее ласково и не таким ободряющим тоном:
- Насколько мне известно, моя милая девочка, вы особа довольно легко-
го поведения и живете в недозволенной близости с молодым человеком вашей
профессии, - позабыла его имя, - хоть вы и не замужем.
- Могу ответить вашему величеству только одно, - промолвила наконец
Консуэло, взволнованная несправедливостью этого грубого обвинения, - я
не помню, чтобы сделала в своей жизни что-либо такое, что помешало бы
мне выдержать взгляд вашего величества с искренней гордостью и благодар-
ной радостью.
Марию-Терезию поразило выражение достоинства и силы, появившееся в
тот момент на лице Консуэло. Пять-шесть лет назад императрица, несомнен-
но, отнеслась бы к этому сочувственно, но теперь Мария-Терезия была уже
королевой до мозга костей, и сознание своего могущества приучило ее к
какому-то упоению властью, когда хочется, чтобы все пред тобой гнулось и
ломалось. Мария-Терезия желала быть и как государыня и как женщина
единственным сильным существом в своем государстве. И поэтому ей показа-
лись оскорбительными и гордая улыбка и смелый взгляд юной девушки, нич-
тожного червяка. Она собиралась было позабавиться Консуэло как рабыней,
из любопытства заставив ее рассказать о себе.
- Я спросила вас, сударыня, как имя молодого человека, живущего с ва-
ми у маэстро Порпоры, а вы мне не ответили, - снова проговорила императ-
рица ледяным тоном.
- Его зовут Иосиф Гайдн, - не смущаясь, проговорила Консуэло.
- Итак, из любви к вам он поступил в услужение к маэстро Порпоре в
качестве лакея, причем маэстро Порпора не подозревает действительных по-
буждений молодого человека, а вы, зная их, поощряете его.
- Меня оклеветали перед вашим величеством: этот молодой человек ни-
когда не был влюблен в меня (Консуэло была уверена, что говорит правду),
я даже знаю, что он любит другую. А если мы и обманываем немного моего
почтенного учителя, то вызывается это причинами невинными и, быть может,
весьма уважительными. Только любовь к искусству могла заставить Иосифа
Гайдна поступить в услужение к Порпоре, и коль скоро ваше величество
удостаивает взвешивать поступки своих самых незначительных подданных, а
я считаю невозможным что-либо скрыть от вашей всевидящей справедливости,
то уверена, что вы, ваше величество, оцените мою искренность, как только
пожелаете снизойти до рассмотрения моего дела.
Мария-Терезия была слишком проницательна, чтобы не почувствовать
правду. Она еще не утратила идеализма, присущего юности, хотя уже скаты-
валась по роковому пути неограниченной власти, гасящей мало-помалу веру
в самых великодушных сердцах.
- Вы кажетесь мне правдивой и целомудренной, дитя, но я замечаю в вас
большую гордость и недоверие к моему материнскому сердцу. И я боюсь, что
ничего не смогу для вас сделать.
- Если я имею дело с материнским сердцем Марии-Терезии, - ответила
Консуэло, растроганная словами императрицы (их банального оттенка бед-
няжка, увы, не поняла), - то я готова стать пред этим сердцем на колени
и молить его, но если это...
- Продолжайте, дитя мое, - промолвила МарияТерезия, которой почему-то
безотчетно хотелось, чтобы это оригинальное создание упало перед ней на
колени, - выскажите до конца свою мысль.
- Если же я имею дело с правосудием вашего императорского величества,
то, сознавая себя столь же невинной, как чистое дыхание, не способное
заразить воздух, которым дышат сами боги, я чувствую в себе всю гор-
дость, необходимую, чтобы быть достойной вашего покровительства.
- Порпорина, - проговорила императрица, - вы умная девушка, и ваша
оригинальность, оскорбительная для любой иной женщины, мне по душе. Я
уже сказала вам, что считаю вас искренней и тем не менее знаю, что у вас
есть в чем исповедаться передо мной. Почему вы колеблетесь? Хотя ваши
отношения и чисты - я не хочу в этом сомневаться, - но вы любите Иосифа
Гайдна. Ведь ради того, чтобы чаще видеться с ним, - допустим, даже ради
заботы об его музыкальных успехах у Порпоры, - вы отважно рискуете самым
священным, самым важным в нашей женской доле - своей репутацией. Но,
быть может, вы боитесь, что ваш учитель, ваш приемный отец не согласится
на ваш брак с бедным, неизвестным музыкантом? Быть может, - хочу верить
всему, что вы говорили, - молодой человек любит другую и вы с присущей
вам гордостью скрываете свою любовь и великодушно жертвуете своей репу-
тацией, не извлекая из этого самопожертвования никакого личного удовлет-
ворения? Так вот, милая девочка, будь я на вашем месте, представься мне
случай, как вам сейчас, - случай, какой, быть может, никогда не повто-
рится, - я открыла бы сердце своей государыне и сказала бы ей: "Вы все
можете и хотите мне добра, вам вручаю я свою судьбу; уничтожьте все пре-
пятствия. Одним своим словом вы можете изменить намерения и моего опеку-
на и моего возлюбленного. Вы можете осчастливить меня, вернуть мне все-
общее уважение и поставить меня в такие условия, что я посмею надеяться
поступить на императорскую сцену". Вот какое доверие вы должны были бы
питать к материнской заботливости Марии-Терезии, и мне прискорбно, что
вы этого не поняли.
"Я прекрасно понимаю, великая государыня, - думала про себя Консуэло,
- что по какому-то странному капризу избалованного ребенка-деспота тебе
хочется, чтобы Zingarella обняла твои колени, ибо тебе кажется, что ее
колени не хотят сгибаться перед тобой; а это для тебя случай небывалый.
Но ты не дождешься этой забавы, разве только докажешь мне, что заслужи-
ваешь моего уважения".
Все это и многое другое промелькнуло в ее голове, пока Мария-Терезия
читала ей наставления. Консуэло сознавала, что играет судьбой Порпоры,
зависящей от фантазии императрицы, а будущность учителя стоит того, что-
бы немного смириться. Но ей не хотелось смиряться понапрасну. Ей не хо-
телось разыгрывать комедию с коронованной особой, которая, конечно, уме-
ла это делать не хуже ее самой. Она ждала, чтобы Мария-Терезия показала
себя действительно великой, и тогда готова была искренне преклониться
перед нею.
Когда императрица кончила свое поучение, Консуэло сказала:
- Я отвечу на все, что ваше величество соблаговолило мне высказать,
если вашему величеству угодно будет мне приказать.
- Да, говорите, говорите же, - настаивала императрица, раздосадован-
ная самообладанием девушки.
- Итак, ваше величество, в первый раз в своей жизни я слышу из ваших
царственных уст, что моя репутация пострадала из-за присутствия Иосифа
Гайдна в доме моего учителя. Я считала себя слишком незаметной, чтобы
стать предметом обсуждения общества, а если бы мне сказали, когда я отп-
равлялась во дворец, что сама императрица заинтересовалась моей особой и
не одобряет моего образа жизни, я подумала бы, что мне это приснилось.
Мария-Терезия прервала ее. В словах Консуэло ей почудилась ирония.
- Вы не должны удивляться, - проговорила она несколько напыщенно, -
что я вхожу во все малейшие подробности жизни людей, за которых отвечаю
перед богом.
- Как не удивляться тому, что вызывает восхищение! - ловко ответила
Консуэло. - Возвышенные поступки велики своей простотой, но они так ред-
ки, что, столкнувшись с ними впервые, невольно поражаешься.
- Вам надо понять, - продолжала императрица, - почему я особенно ин-
тересуюсь вами, как и всеми артистами, которыми люблю украшать свой
двор. Театр во всех других странах - школа соблазна, очаг всяких мерзос-
