настоятельно просила научить ее, что написать молодому графу, чтобы ус-
покоить его и не лишить надежды. Письмо заканчивалось так: "Я просила
Вас, граф, дать мне время проверить себя и принять решение. Так вот, я
решила сдержать свое слово: клянусь перед богом, что у меня хватит силы
воли замкнуть свое сердце и разум для всякой вредной фантазии или новой
любви. А между тем, если я вернусь на сцену, я как будто нарушу данное
мной обещание, откажусь от самой надежды его выполнить. Судите же меня
или скорее судьбу, мной управляющую, и долг, мной руководящий. Укло-
ниться - значит совершить преступление. Я жду от Вас совета более мудро-
го, чем мое собственное разумение; едва ли оно будет противоречить моей
совести".
Запечатав письмо, Консуэло поручила Иосифу отправить его; у нее стало
легче на душе, как это бывает всегда, когда человек, оказавшийся в тяже-
лом положении, находит способ выиграть время и отдалить решительную ми-
нуту. И она собралась нанести вместе с Порпорой визит очень известному и
весьма восхваляемому придворному поэту, господину аббату Метастазио;
этому визиту ее учитель придавал огромное значение.
Знаменитому аббату было тогда около пятидесяти лет. Он был очень кра-
сив собой, обходителен, чудесный собеседник, и Консуэло, наверное, по-
чувствовала бы к нему расположение, если бы перед тем как они направи-
лись к дому, где в разных этажах обитали придворный поэт и парикмахер
Келлер, не произошел у нее с Порпорой следующий разговор.
- Консуэло, - начал маэстро, - сейчас ты увидишь совершенно здорового
человека с живыми черными глазами, румяного, с розовыми, всегда улыбаю-
щимися губами; но ему во что бы то ни стало хочется слыть человеком, ко-
торого гложет изнурительная, тяжелая и опасная болезнь; он ест, спит,
работает и толстеет, как всякий другой, а уверяет, будто у него бессон-
ница, отсутствие аппетита, угнетенное состояние духа, упадок сил. Смотри
же не попади впросак и, когда он начнет при тебе жаловаться на свои не-
дуги, не вздумай говорить ему, что он не похож на больного, очень хорошо
выглядит или что-нибудь в этом роде, ибо он жаждет, чтобы его жалели,
беспокоились о нем и заранее оплакивали. Упаси тебя бог также заговорить
с ним о смерти или о ком-нибудь умершем: он боится смерти и не хочет
умирать. Но вместе с тем не сделай глупости и не скажи ему уходя: "Наде-
юсь, что ваше драгоценное здоровье скоро поправится", - так как он жела-
ет, чтобы его считали умирающим, и будь он в состоянии уверить, что уже
мертв, он был бы в восторге, при условии, однако, что сам этому не будет
верить.
- Вот уж глупейшая мания у великого человека, - заметила Консуэло. -
Но о чем же с ним говорить, если нельзя заикнуться ни о выздоровлении,
ни о смерти?
- Говорить надо о его болезни, задавать ему тысячу вопросов, выслуши-
вать все подробности о его недомогании, о переносимых муках, а в заклю-
чение сказать, что он недостаточно заботится о своей особе, не думает о
себе, не щадит себя, слишком много работает. Таким способом мы заслужим
его расположение.
- Однако ведь мы идем к нему с просьбой написать либретто, которое вы
переложите на музыку, а я буду исполнять, не так ли? Как же мы можем со-
ветовать ему не писать и в то же время упрашивать как можно скорее напи-
сать для нас поэму?
- Все устроится само собой во время разговора. Надо только уметь
кстати ввернуть словечко.
Маэстро хотел, чтобы его ученица понравилась поэту, но по присущей
ему язвительности, как всегда, не мог удержаться и допустил ошибку, выс-
меяв Метастазио: у Консуэло сразу пробудилось предубеждение к аббату и
то внутреннее презрение, которое отнюдь не вызывает расположения у лю-
дей, жаждущих, чтобы им льстили и поклонялись. Неспособная к лести и
притворству, она положительно страдала, заметив, как Порпора потворству-
ет слабостям поэта и в то же время жестоко издевается над ним, делая
вид, будто благоговейно сочувствует его воображаемым недугам. Не раз она
краснела и хранила тягостное молчание, несмотря на знаки учителя, призы-
вавшего ученицу вторить ему.
Консуэло начинала уже приобретать известность в Вене. Она выступила в
нескольких салонах, а предположение, что ее могут пригласить на импера-
торскую сцену, несколько волновало музыкальный мир. Метастазио был все-
могущ. Стоило Консуэло завоевать расположение поэта, вовремя польстить
его самолюбию, и он мог поручить Порпоре переложить на музыку свое либ-
ретто "Attilio Regolo", [36] написанное за несколько лет до этого. Итак,
крайне необходимо было, чтобы ученица порадела за своего учителя, ибо
сам учитель совсем был не по вкусу придворному поэту.
Метастазио был итальянцем, а итальянцы редко ошибаются относительно
друг друга. Он в достаточной мере обладал чуткостью и проницательностью,
отлично знал, что Порпора очень умеренный поклонник его драматического
таланта и не раз сурово отзывался (основательно или нет) о его трусости,
эгоизме и притворной чувствительности. Ледяную сдержанность Консуэло и
отсутствие интереса к его болезни поэт истолковал посвоему, истинной же
причины неприятного ощущения, вызванного почтительной жалостью, он не
угадал. Он усмотрел в этом нечто почти оскорбительное для себя и, не
будь он рабом вежливости и обходительности, наотрез отказался бы выслу-
шать ее пение. Однако, поломавшись, - ссылаясь на возбужденное состояние
своих нервов и боязнь чересчур взволноваться, - он все же согласился
прослушать певицу. Метастазио слышал уже Консуэло, когда та исполняла
ораторию "Юдифь", но надо было дать ему представление о ней и как об
оперной певице. Поэтому-то Порпора и настаивал на ее пении.
- Но как же быть, как петь, когда приходится опасаться, как бы музыка
не взволновала его? - прошептала ему Консуэло.
- Наоборот, надо взволновать его, - также шепотом ответил маэстро. -
Он очень рад, когда его выводят из апатии, так как после сильных пережи-
ваний на него находит поэтическое вдохновение.
Консуэло спела арию из "Ахилла на Скиросе", лучшего драматического
произведения Метастазио, положенного на музыку Кальдара в 1736 году и
поставленного на сцене во время свадебных торжеств Марии-Терезии. Метас-
тазио был так же поражен ее голосом и умением петь, как и в первый раз,
когда услышал ее, но он решил замкнуться в натянуто-холодном молчании,
как это сделала она, когда он говорил о своих недугах. Однако это ему не
удалось, ибо, вопреки всему, достойный поэт был истинным художником, а
прекрасное исполнение Консуэло задело самые чувствительные струны его
сердца, пробудило воспоминания о больших триумфах, и здесь уже не было
места неприязни.
Аббат Метастазио пробовал было бороться с всемогущими чарами ис-
кусства. Он кашлял, ерзал в кресле, как человек, отвлекаемый болями, но
тут ему, видимо, пришло на память нечто более волнующее, чем воспомина-
ния о славе, и он разрыдался, закрыв платком лицо. Порпора, сидя за
креслом Метастазио, делал знаки Консуэло не щадить его чувствительности
и с лукавым видом потирал руки.
Слезы, обильные и искренние, вдруг примирили девушку с малодушным аб-
батом. Едва окончив арию, она подошла к нему, поцеловала его руку и про-
говорила с искренней сердечностью:
- Ах, сударь, как я была бы горда и счастлива, что мое пение так
растрогало вас, если бы меня не мучила совесть. Я боюсь, что повредила
вам, и это отравляет мое счастье!
- О! Дорогое дитя мое! - воскликнул совершенно покоренный аббат. - Вы
не представляете, не можете себе представить, какое благо вы доставили
мне и какое причинили зло! Никогда до сих пор я не слышал женского голо-
са, до того похожего на голос моей Марианны. А вы так напомнили мне ее
манеру петь, ее экспрессию, что мне казалось, будто я слышу ее самое.
Ах! Вы разбили мое сердце!
И он снова зарыдал.
- Их милость говорит о прославленной певице, которая всегда должна
служить для тебя образцом, - о знаменитой, несравненной Марианне Булга-
рини, - пояснил своей ученице Порпора.
- О, Romanina! [37] - воскликнула Консуэло. - Я слышала ее ребенком в
Венеции. Это было моим первым впечатлением в жизни, и я этого никогда не
забуду!
- Вижу, что вы слышали ее и в вас живет неизгладимая память о ней, -
проговорил Метастазио. - Ах, дитя! Подражайте ей во всем - ее игре, ее
пению, ее доброте, ее благородству, ее силе духа, ее самоотверженности!
О, как она была хороша в роли божественной Венеры в первой опере, напи-
санной мною в Риме! Ей я обязан своим первым триумфом.
- А она обязана вашей милости своими наибольшими успехами, - заметил
Порпора.
- Это правда, мы содействовали успеху друг друга. Но я никогда не мог
вполне расквитаться с ней. Никогда столько любви, столько героической
самоотверженности и нежной заботливости не обитало в душе смертной! Ан-
гел моей жизни, я буду вечно оплакивать тебя и вечно жаждать, чтобы мы
соединились! туг аббат снова залился слезами. Консуэло была чрезвычайно
взволнована. Порпора делал вид, что он также растроган, но, вопреки его
желанию, лицо его выражало иронию и презрение. От Консуэло не ускользну-
ло это, и она собиралась упрекнуть его в недоверии или черствости. Что
касается Метастазио, он заметил лишь тот эффект, который стремился выз-
вать - трогательное восхищение Консуэло. Он был поэтом до мозга костей -
то есть охотнее проливал слезы на людях, чем наедине в своей комнате, и
никогда так сильно не чувствовал своих привязанностей и горестей, как в
те моменты, когда красноречиво говорил о них. Охваченный воспоминаниями,
он рассказал Консуэло о той поре своей юности, когда Romanina играла та-
кую большую роль в его жизни, рассказал, сколько услуг оказывала ему
благородная подруга, с каким поистине дочерним вниманием относилась к
его престарелым родителям, поведал о чисто материнской жертве, которую
она принесла, расставаясь с ним и отправляя его в Вену искать счастья.
Дойдя до сцены прощания, он передал в самых изысканных и трогательных
выражениях, как его Марианна, с истерзанным сердцем, подавив рыдания,
убеждала покинуть ее и думать только о самом себе.
- О! Если бы Марианна могла угадать, какое будущее ждало меня вдали
от нее, если бы она могла предвидеть все муки, всю борьбу, весь ужас
томления, все превратности судьбы, наконец страшную болезнь - все, что
должно было выпасть здесь на мою долю, она отказалась бы и за себя и за
меня от такой ужасной жертвы! - воскликнул аббат. - Увы! Я был далек от
мысли, что то было прощание перед вечной разлукой и что нам не суждено
больше встретиться на земле!
- Как? Вы больше не виделись? - спросила Консуэло с глазами, полными
слез, ибо речь Метастазио необыкновенно покоряла слушателей. - Она так и
не приехала в Вену?
- Так никогда и не приехала! - ответил Метастазио с подавленным ви-
дом.
- Неужели у нее не хватило мужества навестить вас здесь после такого
самопожертвования? - снова воскликнула Консуэло, на которую Порпора
тщетно кидал свирепые взгляды.
Метастазио ничего не ответил; казалось, он был погружен в свои думы.
- Но она ведь может еще приехать сюда? - продолжала простодушно Кон-
суэло. - И она, конечно, приедет. Это счастливое событие вернет вам здо-
ровье.
Аббат побледнел, и на лице его изобразился ужас. Маэстро изо всех сил
стал кашлять, и Консуэло вдруг вспомнила, что Romanina умерла больше де-
сяти лет назад, тут она поняла, какую сделала огромную оплошность, на-
помнив о смерти этому другу, жаждущему, по его словам, только одного -
соединиться в могиле со своей возлюбленной. Она закусила губы и почти
тотчас же удалилась вместе со своим учителем, который, по обыкновению,
вынес из своего посещения только неопределенные обещания да массу любез-
ностей.
- Что ты наделала, дурочка! - напал он на Консуэло, как только они
