шая себе с венецианской фамильярностью говорить Порпоре "ты".
- Ах! Я вижу, что в мой дом вселился дьявол. Она не оставит меня в
покое! Ну иди и спой мне эту фразу: внимательно, прошу тебя.
Консуэло подошла к клавесину и пропела требуемую фразу; Келлер,
рьяный любитель музыки, стоял на другом конце комнаты, полуоткрыв рот,
не выпуская из рук гребень. Маэстро, недовольный фразой, заставил Консу-
эло повторить ее раз тридцать, требуя, чтобы она делала ударение то на
одних, то на других нотах, и все добиваясь какого-то оттенка с
упорством, которое могло сравниться только с терпением и покорностью
Консуэло. В это время Иосиф, по данному ею знаку, пошел за шоколадом,
который она сама приготовила, пока Келлер ходил по ее поручениям. Беппо
принес шоколад и, угадав, чего хотела Консуэло, тихонько поставил его на
пюпитр, не привлекая внимания учителя; Порпора тотчас же машинально взял
его, налил себе в чашку и выпил с большим аппетитом. Вторая чашка была
принесена и выпита таким же образом, да еще с хлебом, намазанным маслом.
Консуэло, любившая поддразнить учителя и заметившая, с каким удо-
вольствием он уплетает завтрак, сказала ему:
- Я прекрасно знала, маэстро, что ты не завтракал.
- Правда, - ответил он спокойно. - Кажется, просто забыл. Со мной это
часто случается, когда я сочиняю, и замечаю я это уже днем, почувствовав
в желудке судороги и спазмы.
- И тогда ты пьешь водку, маэстро?
- Кто тебе сказал, дурочка?
- Я нашла бутылку.
- Какое тебе дело? Не запретишь же ты мне пить водку?
- Да, запрещу! Ты не пил в Венеции и хорошо себя чувствовал.
- Ты права, - с грустью произнес Порпора, - там мне казалось мне так
ужасно; думалось, что здесь пойдет лучше. Между тем все здесь ухудшается
- и положение мое, и здоровье, и образы... все... - И он закрыл лицо ру-
ками.
- Хочешь, я скажу, почему тебе так трудно здесь работать? - заговори-
ла Консуэло, которой хотелось как-нибудь вывести учителя из подавленного
состояния духа. - Да у тебя здесь нет твоего хорошего кофе повенецианс-
ки, дающего столько сил и веселья. Ты возбуждаешь себя по способу немцев
- пивом и настойками, а тебе это вредно.
- Еще раз ты права. Чудесный мой кофе по-венециански! О, это был не-
иссякаемый источник остроумных слов и великих идей! Гений и вдохновение
живительной теплотой разливались по моим венам. Все, что пьешь здесь,
либо наводит тоску, либо сводит с ума.
- Ну что ж, маэстро, пей свое кофе!
- Здесь? Кофе? Не хочу: с ним слишком много хлопот. Нужен камин,
прислуга, посуда, которую моют, передвигают, бьют с резким грохотом,
когда ты весь во власти гармонии. Нет, не надо. Уж лучше поставить бу-
тылку на пол у своих ног; это и удобнее и скорее.
- Но бутылка тоже бьется. Я сегодня утром ее разбила, собираясь пос-
тавить в шкаф.
- Как! Ты разбила мою бутылку? Ах ты уродина! Не знаю, что меня оста-
навливает, а то я охотно сломал бы палку о твою спину!
- Ну да! Вы это говорите уже целых пятнадцать лет, а пока ни разу не
дали мне и щелчка, - я совсем не боюсь.
- Болтушка, будешь ты петь? Освободишь ты меня от этой проклятой фра-
зы? Бьюсь об заклад, что до сих пор ты еще не знаешь ее, ты так рассеяна
сегодня.
- Сейчас убедитесь, знаю я ее на память или нет, - сказала Консуэло,
быстро захлопывая тетрадь.
И она спела фразу так, как сама понимала ее, то есть совсем иначе,
чем Порпора. Хотя она угадала с первого раза, что он запутался в своих
замыслах и, разрабатывая тему, извратил основную мысль, но, зная харак-
тер своего учителя, не позволила себе дать ему совет: из духа противоре-
чия он отверг бы его. Консуэло, однако, была убеждена, что если пропеть
фразу по-своему, как бы с ошибкой, это произведет на него впечатление.
Не успел он прослушать ее, как вскочил со стула, хлопая в ладоши, и
закричал:
- Вот оно! Вот оно! Вот то, чего я хотел и никак не мог добиться!
Как, черт возьми, тебе это пришло в голову?
- Разве это не то, что вы написали? Или это случайность? Да нет, это
же ваша фраза.
- Нет! Твоя, плутовка! - воскликнул Порпора: он был сама искренность
и, несмотря на свою болезненную, безмерную любовь к славе, никогда бы
ничего не прикрасил из тщеславия. - Это ты ее нашла! Ну, повтори. Она
прекрасна, и я воспользуюсь ею.
Девушка пропела фразу несколько раз, и Порпора записал ее под диктов-
ку Консуэло. Тут он прижал ученицу к своему сердцу и воскликнул:
- Ты дьявол! Я всегда говорил, что ты дьявол!
- Добрый дьявол, поверьте мне, маэстро! - ответила, улыбаясь, Консуэ-
ло.
Порпора, в восторге от того, что после целого утра бесплодных волне-
ний и мук музыкального творчества фраза наконец удалась, стал машинально
шарить по полу, стараясь нащупать горлышко бутылки. Не найдя ее, он при-
нялся искать на пюпитре и по рассеянности хлебнул из стоявшей там чашки.
Это был чудесный кофе, искусно и терпеливо приготовленный для него Кон-
суэло одновременно с шоколадом; Иосиф, по новому знаку своего друга,
только что принес его совсем горячим.
- О, нектар богов! О, друг музыкантов! - воскликнул Порпора, наслаж-
даясь кофе. - Какой ангел, какая фея принесла тебя из Венеции под своим
крылом?
- Дьявол! - ответила Консуэло.
- Ты ангел и фея, милое мое дитя, - ласково проговорил Порпора. - Я
прекрасно вижу, что ты любишь меня, заботишься обо мне, хочешь сделать
меня счастливым. Даже этот бедный мальчик и тот интересуется моей
судьбой, - прибавил он, заметив Иосифа; юноша, стоя на пороге передней,
смотрел на него влажными, блестящими глазами. - Ах, бедные мои дети, вы
хотите скрасить такую жалкую жизнь! Безрассудные! Вы сами не знаете, что
делаете! Я обречен на отчаяние, и несколько дней любви и благосостояния
еще более заставят меня почувствовать ужас моей доли, когда эти чудные
дни улетят.
- Я никогда не покину тебя, всегда буду твоей дочерью, всегда буду
тебе служить! - воскликнула Консуэло, обнимая его за шею.
Порпора опустил свою плешивую голову на ноты и разрыдался. Консуэло и
Иосиф тоже заплакали, а Келлер, из любви к музыке не хотевший уходить и,
чтобы объяснить свое присутствие в передней, принявшийся приводить в по-
рядок парик хозяина, увидев через полуоткрытую дверь эту раздирающую ду-
шу картину скорби маэстро, дочерней преданности Консуэло и захватившего
Иосифа восторженного чувства к знаменитому старцу, выронил из рук гре-
бень и, приняв в благоговейном умилении парик Порпоры за свой носовой
платок, поднес его к глазам.
В продолжение нескольких дней Консуэло из-за простуды вынуждена была
сидеть дома. Во все время своего длинного и полного приключений путе-
шествия она не боялась перемены погоды, капризов осени, то знойной, то
дождливой и холодной, в зависимости от местности, по которой они прохо-
дили. Легко одетая, в соломенной шляпе, не имея ни плаща, ни смены одеж-
ды, когда ей случалось попадать под дождь, она тем не менее ни разу даже
не охрипла. Но едва она успела засесть в темную, сырую, плохо проветри-
ваемую квартиру. Порпоры, как холод и недомогание ослабили ее энергию и
повлияли на горло. Помеха эта очень раздражала Порпору. Он знал, что его
ученице следовало торопиться, чтобы получить приглашение в итальянскую
оперу, так как госпожа Тези, раньше стремившаяся ехать в Дрезден, те-
перь, казалось, начала колебаться, прельщенная настойчивыми просьбами
Кафариэлло и блестящими предложениями Гольцбауэра, желавшего привлечь на
императорскую сцену знаменитую певицу. С другой стороны, Корилла, лежа
еще в постели из-за послеродовых осложнений, силилась с помощью друзей,
найденных в Вене, склонить на свою сторону директора и ручалась, что в
случае надобности сможет дебютировать уже через неделю. Порпора страстно
желал, чтобы Консуэло получила приглашение и ради нее самой и ради успе-
ха своей оперы, которую он надеялся провести на сцену вместе со своей
ученицей.
Сама же Консуэло не знала, на что решиться. Взять на себя обяза-
тельство - значило отдалить минуту свидания с Альбертом, внести ужас и
смятение в семью Рудольштадтов: те, конечно, не ожидали, что она снова
появится на сцене. С их точки зрения это было бы равносильно отказу от
чести войти в их семью, а для молодого графа это означало бы, что она
предпочитает ему славу и свободу. С другой стороны, отказавшись от приг-
лашения, она погубила бы последние надежды Порпоры, проявив, в свою оче-
редь, такую неблагодарность, которая отравила бы ему жизнь, внесла бы в
нее отчаяние, - словом, явилась бы для учителя ударом кинжала. Консуэло
пугала необходимость сделать выбор: ведь любое решение наносило смер-
тельный удар людям, дорогим ее сердцу; и ею овладевала мрачная тоска.
Здоровый организм спас ее от серьезного недуга. Но в эти мучительные,
страшные дни Консуэло, охваченная лихорадочной дрожью и тягостной сла-
бостью, то сидя на корточках у жалкого огня, то бродя из одной комнаты в
другую в хлопотах по хозяйству, жаждала тяжело заболеть, в надежде, что
болезнь избавит ее от невыносимого положения.
Порпора, на время было просветлевший, снова стал мрачным, раздражи-
тельным, несправедливым, как только увидел, что Консуэло - источник его
надежд, поддержка его мужества - вдруг впала в уныние и нерешительность.
Вместо того чтобы поддержать, ободрить девушку своим вдохновением, лас-
кой, он относился к ней с болезненным раздражением, и это окончательно
привело в ужас Консуэло. Старик, то безвольный, то буйный, то ласковый,
то гневный, был снедаем той самой ипохондрией, которой вскоре суждено
было погубить Жан-Жака Руссо: он всюду видел врагов, преследователей,
неблагодарных, не замечая, что его подозрительность, его вспыльчивость и
несправедливость вызывают и отчасти объясняют плохое к нему отношение
людей, которых он в этом обвинял. Оскорбленные им сперва принимали его
за сумасшедшего, затем объясняли его поступки злостью и наконец решали,
что надо избавиться от него, обезопасить себя или даже отомстить ему.
Между низким раболепством и угрюмой мизантропией есть нечто среднее, че-
го Порпора не понимал, да так никогда и не понял.
Консуэло, сделав несколько напрасных попыток и убедившись, что маэст-
ро менее чем когда-либо склонен благословить ее на любовь и брак, безро-
потно покорилась и уже не вызывала своего несчастного учителя на откро-
венные разговоры, которые только все более и более усиливали его преду-
беждение. Она перестала упоминать даже имя Альберта и готова была подпи-
сать всякий контракт, который будет угоден Порпоре. Оставаясь наедине с
Иосифом, она открывала ему свою душу, и это приносило ей облегчение.
- Странная у меня судьба, - часто говорила она ему, - небо наделило
меня талантом, душой, способной чувствовать искусство, потребностью к
свободе, любовью к гордой, целомудренной независимости, но в то же время
вместо холодного, свирепого эгоизма, который обеспечивает артистам силу,
необходимую, чтобы пробить себе дорогу сквозь опасности и соблазны жиз-
ни, небесная воля вложила в мою грудь нежное, чувствительное сердце,
бьющееся только для других, живущее только самопожертвованием. И вот под
влиянием двух противоположных сил жизнь моя проходит втуне, и я никак не
могу достичь цели. Если я рождена быть самоотверженной, пусть бог отни-
мет у меня склонность к поэзии, увлечение искусством и инстинкт свободы,
превращающие мое самоотвержение в пытку, в муку. Если же я рождена для
искусства, для свободы, пусть он вынет из моего сердца жалость, чувство
дружбы, заботливость, страх перед страданиями, причиняемыми другим, -
словом, все то, что будет отравлять успех и мешать моей карьере.
- Если бы мне было позволено дать тебе совет, моя бедная Консуэло, -
отвечал Гайдн, - я сказал бы: "Слушайся голоса своего таланта и заглуши
