портрета! Преподнести мне простую табакерку, словно я нуждаюсь в коробке
для нюхательного табака. Фи! Какое мещанство! Я просто был возмущен!
- И надеюсь, - сказал Порпора, набивая свой хитрый нос, - ты хоро-
шенько проучил этого ничтожного короля?
- Не преминул, черт побери! "Сударь, - сказал я важному придворному и
открыл перед его ослепленным взором ящик, - вот тридцать табакерок, са-
мая плохая из них стоит в тридцать раз больше, чем та, которую вы мне
подносите, и к тому же, как видите, другие монархи не погнушались поч-
тить меня своими миниатюрами. Скажите королю, вашему повелителю, у Кафа-
риэлло, слава богу, нет недостатка в табакерках".
- Клянусь Бахусом! До чего, должно быть, смутился король! - восклик-
нул Порпора.
- Подождите, это еще не все! Вельможа имел дерзость мне ответить, что
среди иностранцев его величество дарует свой портрет только посланникам.
- Этакий болван! Что ж ты ему на это ответил?
- Послушайте, сударь, - сказал я, - знайте, что из посланников всего
мира не сделаешь одного Кафариэлло...
- Прекрасно! Чудесный ответ! О! Как я узнаю моего Кафариэлло. И ты
так и не принял от него табакерки?
- Нет, черт возьми! - ответил Кафариэлло, рассеянно вынимая из карма-
на золотую табакерку, усыпанную бриллиантами.
- Не та ли это ненароком? - спросил Порпора, с равнодушным видом гля-
дя на табакерку. - А скажи, видел ты там нашу юную саксонскую принцессу?
Ту, которой я впервые поставил пальчики на клавесин в Дрездене, в те
времена, когда ее мать, польская королева, оказывала мне честь своим
покровительством. Это была милая маленькая принцесса.
- Мария-Жозефина?
- Да, жена наследного принца Франции.
- Видал ли я ее? Даже в интимном кругу. Это добрейшая особа. Ах! Ка-
кая прекрасная женщина! Мы с ней наилучшие друзья в мире, честное слово!
Вот что она мне подарила. - И он показал на своем пальце кольцо с огром-
ным бриллиантом.
- Говорят, она смеялась от души над тем, как ты ответил королю по по-
воду его подарка.
- Конечно, она нашла, что я прекрасно ответил и что король, ее све-
кор, поступил как последний сквалыга.
- В самом деле? Она тебе это сказала?
- Она на это намекнула, передавая мне паспорт, который заставила под-
писать самого короля.
Все слушавшие этот диалог отвернулись, посмеиваясь исподтишка. Всего
час тому назад Буонончини, рассказывая о пребывании Кафариэлло во Фран-
ции, описывал эту его беседу с наследной принцессой, которая, передавая
ему паспорт, украшенный штамповой подписью монарха, заметила, что он
действителен только в течение десяти дней, а это было равносильно прика-
зу покинуть Францию в самый короткий срок.
Тут Кафариэлло, боясь, по-видимому, дальнейших расспросов об этом
происшествии, переменил разговор.
- Ну как, маэстро, - обратился он к Порпоре, - много было у тебя за
последнее время в Венеции учеников, встречались ли среди них подающие
надежды?
- Уж и не говори! - ответил Порпора. - После тебя небо было скупо, и
школа моя бесплодна. Бог, сотворив человека, опочил. А Порпора, с тех
пор как создал Кафариэлло, сложил руки и тоскует.
- Дорогой учитель, - продолжал Кафариэлло, в восторге от комплимента
и принимая его за чистую монету. - Ты слишком снисходителен ко мне. Од-
нако у тебя было несколько многообещающих учеников, когда я виделся с
тобой в школе Мендиканти. Ты тогда уже выпустил Кориллу - ее, помнится,
высоко оценила публика. Красивое существо, ей-богу!
- Красивое, и больше ничего.
- Правда? Больше ничего? - спросил Гольцбауэр, прислушивавшийся к
разговору.
- Понятно, больше ничего, - авторитетным тоном повторил Порпора.
- Это полезно знать, - прошептал ему на ухо Гольцбауэр. - Она приеха-
ла сюда вчера вечером почти совсем больная, как мне передавали, и, одна-
ко, уже сегодня утром я получил от нее предложение взять ее на импера-
торскую сцену.
- Это не то, что вам нужно, - проговорил Порпора. - Ваша жена поет...
в десять раз лучше нее. - Он хотел было сказать "не так плохо", но сумел
вовремя сдержаться.
- Благодарю вас за высокое мнение, - ответил директор.
- Неужели у вас не было других учеников, кроме толстой Кориллы? -
вновь заговорил Кафариэлло. - Венеция, значит, иссякла? Мне хотелось бы
побывать там будущей весной с Тези.
- За чем же дело стало?
- Тези увлечена Дрезденом. Но неужели я не найду в Венеции ни одной
мяукающей кошки? Я не очень требователен, да и публика бывает снисходи-
тельна, когда на первых ролях такой певец, как я, способный "вынести"
всю оперу на своих плечах. Красивый голос, гибкий и развитой - вот все,
что мне надо для дуэтов. А кстати, учитель, что ты сделал из маленькой
чернушки, которую я у тебя видел?
- Мало ли я учил чернушек!
- О! У той был чудесный голос, и, помнится, прослушав ее, я тебе ска-
зал: "Этот маленький уродец далеко пойдет". Я даже тогда, забавы ради,
пропел ей коечто. Бедная девочка заплакала от восторга.
- Ага! Ага! - сказал Порпора, глядя на Консуэло, покрасневшую, как
нос маэстро.
- Как ее звали, черт возьми? - проговорил Кафариэлло. - Странное
имя... Ну, ты должен помнить, маэстро; она была уродлива, как смертный
грех!
- То была я, - отозвалась поборовшая свое смущение Консуэло, с улыб-
кой подходя к ним и почтительно приветствуя Кафариэлло.
Такой пустяк не был способен привести Кафариэлло в смущение.
- Вы! - воскликнул он игриво, беря ее за руку. - Лжете, вы прехоро-
шенькая девушка, а та, о которой я говорю...
- О! Конечно, то была я, - перебила Консуэло. Посмотрите на меня хо-
рошенько. Вы должны меня узнать - это та же самая Консуэло.
- Консуэло! Да! Да! Дьявольски трудное имя. Но я вас совсем не узнаю
и очень боюсь, что вас подменили. Дитя мое, если, приобретя красоту, вы
потеряли голос и талант, так много обещавший, то было бы лучше для вас
остаться дурнушкой.
- Я хочу, чтобы ты ее услышал, - сказал Порпора, горевший желанием
показать свою ученицу Гольцбауэру.
И он потащил Консуэло к клавесину несколько против ее воли, так как
она давно уже не выступала перед такими знатоками и вообще совсем не го-
товилась петь в тот вечер.
- Вы меня дурачите, - заявил Кафариэлло. - Это не та девушка, которую
я видел в Венеции.
- Сейчас будешь сам судить, - ответил ему Порпора.
- Право, учитель, это жестоко: вы заставляете меня петь, когда у меня
в горле еще сидит пыль от пятидесяти миль пути, - застенчиво протестова-
ла Консуэло.
- Все равно пой! - отрезал маэстро.
- Не бойтесь меня, дитя мое, - обратился к ней Кафариэлло, - я умею
быть снисходительным. Чтобы вы не трусили, я буду петь с вами, если же-
лаете.
- При этом условии повинуюсь, - ответила она, - счастье, которое я
испытаю, слыша вас, помешает мне думать о себе.
- Что бы нам спеть вместе? - спросил Кафариэлло Порпора. - Выбери нам
дуэт.
- Сам выбирай, - ответил тот, - нет ничего, чего она не могла бы
спеть с тобой.
- Ну, тогда что-нибудь твое, маэстро, мне хочется нынче порадовать
тебя. И к тому же я знаю, у синьоры Вильгельмины имеются все твои произ-
ведения, переплетенные с восточной роскошью и украшенные позолотой.
- Да, - проворчал сквозь зубы Порпора. - Произведения мои одеты бога-
че меня.
Кафариэлло взял ноты, перелистал их и выбрал дуэт из "Эвмены" - опе-
ры, написанной маэстро в Риме для Фаринелли. Он спел первое соло с бла-
городством, совершенством, мастерством, которые мгновенно заставляли за-
быть все смешные стороны певца, поражали и приводили в восторг слушате-
лей. Могучий талант этого необыкновенного человека влил новые силы в
Консуэло и настолько вдохновил ее, что она в свою очередь пропела женс-
кое соло, как никогда не пела в жизни. Кафариэлло, не дожидаясь, пока
она кончит, прервал ее пение бурными аплодисментами.
- Ah, сага! [32] - восклицал он на разные лады. - Теперь-то я узнаю
тебя! Это действительно то дивное дитя, на которое я обратил внимание
тогда в Венеции. Но теперь, figlia mia [33], ты - чудо (un portento)!
Это говорит тебе Кафариэлло!
Вильгельмина была несколько удивлена и немного смущена, увидев Консу-
эло еще на большей высоте, чем в Венеции. Несмотря на то, что выступле-
ние в ее венском салоне такого таланта было ей очень приятно, она не без
огорчения и ужаса видела, что после столь виртуозного пения сама она уже
не посмеет петь для своих завсегдатаев. Тем не менее "посланница" шумно
выражала свой восторг. Гольцбауэр, продолжая ухмыляться втихомолку, но
опасаясь, что в его кассе не хватит денег, чтобы оплатить такой большой
талант, проявлял среди всех этих восхвалений дипломатическую сдержан-
ность Буонончини заявил, что Консуэло выше и г-жи Гассе и г-жи Куццони.
Посланник пришел в такой восторг, что Вильгельмина даже перепугалась,
особенно когда увидела, что он снимает с пальца кольцо с большущим сап-
фиром и надевает его на палец Консуэло, которая не решалась ни принять
его, ни отказать. Неистово стали требовать повторения дуэта, но дверь
распахнулась, и лакей доложил о приезде графа Годица. Все поднялись под
влиянием невольного почтения, которое вызывает не самый знаменитый, не
самый достойный, а самый богатый человек.
"Вот незадача! - подумала Консуэло. - Нужно же было мне встретить
здесь разом, и даже прежде чем я успела предупредить их, двух лиц, ви-
девших меня во время путешествия с Иосифом! Они, без сомнения, составили
себе ложное представление и о моей нравственности и о моих отношениях с
ним. Но в любом случае, добрый и честный Иосиф, какая бы клевета ни опу-
тала нашу дружбу, я никогда не откажусь от нее ни в сердце своем, ни на
словах".
Граф Годиц, с головы до ног разукрашенный золотыми галунами и нашив-
ками, подошел к Вильгельмине, и по тому, как он поцеловал руку содержан-
ки, Консуэло поняла разницу между такой хозяйкой дома и гордыми патрици-
анками, встречавшимися ей в Венеции. С Вильгельминой были и милее, и лю-
безнее, и веселее, но говорили быстрее, ступали менее тихо, сидели,
скрестив ноги выше, грели спину у камина, - короче говоря, были иными,
чем в светском обществе. Эта бесцеремонность казалась даже приятной, но
в то же время в ней чувствовалось нечто оскорбительное, сразу бросившее-
ся в глаза Консуэло, хотя это нечто, замаскированное светским обращением
и вниманием, подобающим посланнику, и было почти неуловимо.
Граф Годиц выделялся своим уменьем тонко оттенять эту непринужден-
ность, которая не только не оскорбляла Вильгельмину, а казалась ей дока-
зательством особенного поклонения. Консуэло же было неприятно за эту
бедную женщину, чье удовлетворенное мелкое тщеславие казалось ей жалким.
Что касается ее самой, она нисколько не обижалась. Zingarella ни на что
не претендовала, не требовала даже, чтобы на нее смотрели; и ей было со-
вершенно безразлично, насколько низко ей поклонятся. "Я являюсь сюда как
исполнительница, певица, - говорила она себе. - Главное, чтобы были до-
вольны моим пением; я предпочитаю сидеть незамеченной в своем уголке; но
как покраснела бы эта женщина, примешивающая тщеславие к своей любви
(если только она примешивает немного любви к тщеславию), заметив,
сколько презрения и иронии кроется под всеми этими любезностями и комп-
лиментами".
Консуэло снова заставили петь, превозносили ее до небес, и она в тот
вечер буквально делила лавры с Кафариэлло. Каждую минуту она ждала, что
с ней заговорит граф Годиц и ей придется выдерживать огонь его насмешли-
вых похвал. Но странная вещь: граф Годиц не подошел к клавесину, у кото-
рого она стояла отвернувшись, чтобы он не мог видеть ее лица. И когда он
справлялся о ее имени и возрасте, казалось, он впервые слышит о ней.
Причина заключалась в том, что он не получил неосторожной записки, кото-
