даваться нашим страданиям, а потом мешали сожалеть о них. Вам уже из-
вестны сущность, цель и результат этих занятий - вас приобщили к ним
прошлой ночью, а сегодня вы узнаете еще больше через посредство Невиди-
мых. Могу сказать только, что Маркус находится среди них и что это он
создал их тайный совет и организовал их общество при содействии одного
добродетельного князя, который все свое состояние отдает на нужды из-
вестного вам таинственного и великого дела. Я тоже отдаю ему всю мою
жизнь вот уже пятнадцать лет. После двенадцатилетнего отсутствия я была,
с одной стороны, настолько забыта, а с другой - так переменилась, что
могла уже вновь появиться в Германии. К тому же странное существование,
обусловленное некоторыми особенностями работы нашего ордена, помогало
мне сохранить инкогнито. Мои обязанности состояли не в энергичном расп-
ространении взглядов ордена - эта работа предназначается вам, ведущей
столь блестящую жизнь, - а в некоторых секретных поручениях. Благодаря
моей осторожности они выполнялись мною с успехом и требовали путешествий
в разные страны - сейчас я расскажу вам о них. Вернувшись, я стала жить
уже совсем затворницей. Для вида я исполняю обязанности скромной домоп-
равительницы части владений князя. В действительности же занимаюсь дела-
ми ордена, веду обширную переписку от имени совета со всеми видными чле-
нами братства, принимаю их здесь и нередко вместе с Маркусом возглавляю
их совещания, когда князь и другие крупные руководители бывают в отъез-
де. Словом, я всегда имею заметное влияние на решения, требующие именно
женской тонкости и женского чутья. Наряду с обсуждающимися и разбирающи-
мися здесь философскими вопросами - с некоторых пор меня сочли достаточ-
но созревшей для участия в этих обсуждениях, - часто приходится рассмат-
ривать и решать также вопросы, связанные с человеческими переживаниями.
Ведь в попытках приобрести сторонников во внешнем мире нам нередко слу-
чается встречать помощь или противодействие таких страстей, как любовь,
ненависть, ревность. Через посредство сына, а иногда и лично, выдавая
себя за гадалку или ясновидящую, которые так интересуют придворных дам,
я часто встречалась с принцессой Амалией Прусской, с привлекательной, но
несчастной принцессой Кульмбахской и, наконец, с юной маркграфиней Бай-
рейтской, сестрой Фридриха. Нам приходилось завоевывать этих женщин
больше сердцем, нежели умом. Смею сказать, что я добросовестно старалась
привлечь их к нам и достигла цели. Но сейчас я хочу говорить с вами не
об этой стороне моей жизни. В своей будущей деятельности вы найдете мой
след и продолжите то, что начала я. Я хочу рассказать вам об Альберте,
рассказать о той стороне его существования, которая вам неизвестна. У
нас еще есть время. Уделите мне немного внимания, и вы поймете, каким
образом в той ужасной и странной жизни, которую я себе создала, мне на-
конец удалось познать радость материнской любви.
XXXIV
Благодаря стараниям Маркуса, осведомлявшего меня о мельчайших подроб-
ностях событий, происходивших в замке Исполинов, я узнала о решении
семьи отправить Альберта путешествовать, о выбранном для него маршруте,
и немедленно помчалась в те же края, чтобы встретиться с ним. Я имею в
виду тот период странствий, о котором только что вам рассказала, и не-
редко Маркус сопровождал меня. Гувернер и слуга, которых послали с
Альбертом, никогда не видели меня, и поэтому я не боялась попасться им
на глаза. Мне так не терпелось увидеть моего сына, что, следуя за ним на
расстоянии нескольких часов пути, я с трудом заставила себя не встре-
чаться с ним до Венеции, где предполагалась его первая остановка. Однако
я твердо решила показаться ему лишь в обстановке таинственности и тор-
жественности - ведь не только горячее материнское чувство толкало меня в
его объятия, нет, у меня был и другой, еще более важный, еще более мате-
ринский долг - вырвать Альберта из круга узких суеверных представлений,
которыми его пытались опутать. Мне надо было завладеть его воображением,
доверием, умом, всей его душой. Я думала, что он ревностный католик, и в
этот период он как будто и был им. Он неукоснительно соблюдал все обряды
католического богослужения. Лица, сообщавшие Маркусу эти подробности, не
знали, что таилось в сердце Альберта. Не больше знали и его отец с тет-
кой. Они могли упрекнуть его лишь в чрезмерно строгом выполнении долга,
в чрезмерно наивном и пылком толковании Евангелия. Они не понимали, что
благодаря своей строгой логике и полному чистосердечию мой благородный
сын, упорно стремившийся исповедовать истинное христианство, уже был
страстным, неисправимым еретиком. Меня немного пугал приставленный к не-
му гувернер-иезуит. Я опасалась, что, подойдя к сыну, буду сразу замече-
на этим неутомимым аргусом, что он будет чинить мне всевозможные пре-
пятствия. Но вскоре я убедилась, что недостойный аббат*** не заботился
даже о здоровье Альберта и что мой сын, не видевший ухода также со сто-
роны слуг и не любивший отдавать им распоряжения, был предоставлен само-
му себе во всех городах, где проводил по нескольку дней. С тревогой сле-
дила я за каждым шагом Альберта. В Венеции, остановившись в той же гос-
тинице, что и он, я наконец увидела его одного. Задумавшись, он спустил-
ся с лестницы, миновал коридор, вышел на набережную. О, можете себе
представить, как забилось при взгляде на него мое сердце, как забурлили
во мне все чувства, какие потоки слез хлынули из моих изумленных и вос-
хищенных глаз. Он показался мне таким красивым, таким благородным и,
увы, таким печальным! А ведь это было единственное существо, которое мне
дозволено было любить на этой земле. Я осторожно пошла за ним. Вечерело.
Он вошел в церковь святого Ийанна и святого Павла - в суровый храм со
множеством гробниц, который вам, конечно, хорошо известен. Он опустился
на колени в углу храма. Я прокралась туда и спряталась за одним из надг-
робных памятников. Церковь была пуста, мрак сгущался с каждой минутой.
Альберт был неподвижен, как статуя, но, казалось, он не молился, а ско-
рее размышлял о чем-то. Светильник на алтаре слабо озарял его лицо. Оно
было так бледно, что я испугалась. Остановившийся взгляд, полуоткрытые
губы, отчаяние, сквозившее в его позе и выражении лица, надрывали мне
сердце. Я дрожала, как колеблющееся пламя светильника. Мне казалось,
что, если бы я открылась ему сейчас, он упал бы без чувств. Я вспомнила
все, что говорил мне Маркус о его болезненной впечатлительности, о том,
как опасны для этой нервной организации всякие внезапные волнения. И,
чтобы не поддаться порыву моей любви, я вышла из церкви и стала ждать
его у входа. На свое платье, правда, очень скромное и темное, я еще
раньше набросила коричневый плащ с капюшоном, закрывавшим лицо и прида-
вавшим мне вид итальянки из простонародья. Когда он вышел, я невольно
шагнула ему навстречу. Он остановился и, приняв меня за нищенку, наугад
вынул из кармана золотую монету и протянул ее мне. Ах, с какой гор-
достью, с какой признательностью приняла я это подаяние! Взгляните, Кон-
суэло, это венецианский цехин. Я велела просверлить в нем дырочку, вдела
в него цепочку и всегда ношу на груди как драгоценность, как реликвию. С
тех пор этот подарок, освященный рукой моего сына, никогда меня не поки-
дает. Не совладав со своим волнением, я схватила эту дорогую руку и при-
жала ее к губам. Он с испугом отдернул руку - она была влажной от моих
слез.
"Что вы делаете, женщина? - сказал он, и его чистый, звучный голос
отдался в самой глубине моего сердца. - Почему благословляете меня за
столь ничтожный дар? Должно быть, вы очень несчастны - ведь я дал вам
так мало. Что нужно сделать, чтобы вы перестали страдать? Скажите. Я хо-
чу утешить вас и надеюсь, что это будет в моих силах".
И, не глядя, он вынул все золото, какое при нем было.
"Ты дал мне достаточно, добрый юноша, - ответила я, - больше мне не
нужно".
"Тогда почему вы плачете? - спросил он, пораженный рыданиями, от ко-
торых я задыхалась. - Значит, у вас есть горе, которому бессильны помочь
мои деньги?"
"Нет, я плачу от умиления и от радости", - ответила я.
"От радости! Значит, бывают слезы радости? И столько слез из-за золо-
той монеты! О, человеческая нищета! Женщина, прошу тебя, возьми все,
только не плачь от радости. Подумай о твоих братьях-бедняках. Их так
много, они так унижены, так жалки, а облегчить участь всех я бессилен".
Он ушел вздыхая. Боясь выдать себя, я не решилась следовать за ним.
Свое золото он оставил на камне, словно стремясь поскорее избавиться от
него. Я подняла монеты и опустила в кружку для милостыни, чтобы испол-
нить благородное желание моего сына. На следующий день я опять подсте-
регла его и увидела, как он вошел в собор святого Марка. Я решила быть
более сильной и спокойной, и это удалось мне. Мы опять оказались одни в
полумраке церкви. Он опять долго размышлял, а потом, поднимаясь с колен,
вдруг прошептал: "О Христос! Каждый день своей жизни они распинают те-
бя!"
"Да, фарисеи и книжники!" - ответила я, прочитав его мысль.
Он вздрогнул, с минуту помолчал, а потом, не оборачиваясь и не пыта-
ясь взглянуть, кто же произнес эти слова, тихо сказал:
"Опять голос моей матери!"
Консуэло, я чуть не лишилась чувств, когда услышала, что Альберт пом-
нит меня, что в его сердце сохранилась сыновняя любовь. Но страх повре-
дить его рассудку, и без того сильно возбужденному, снова остановил ме-
ня. Я опять вышла и стала ждать его у входа, а когда он прошел мимо, не
двинулась с места, радуясь уже тому, что видела его. Однако он сам заме-
тил меня и отступил в страхе.
"Синьора, - сказал он после минутного колебания, - почему вы опять
просите милостыню? Неужели это и в самом деле ремесло, как уверяют без-
жалостные богачи? Разве у вас нет семьи? Разве вместо того, чтобы, как
привидение, бродить по ночам около церквей, вы не можете позаботиться о
ком-нибудь? Неужели того, что я вам дал вчера, не хватило на ночлег се-
годня? Или вы хотите захватить ту долю, которая могла бы достаться вашим
братьям?"
"Я не прошу милостыни, - ответила я. - Твое золото я опустила в ящик
для бедных, все, кроме одного цехина - этот я хочу сохранить из любви к
тебе".
"Кто же вы? - воскликнул он, схватив меня за руку. - Ваш голос волну-
ет меня до глубины души. Мне кажется, что я знаю вас. Откройте ваше ли-
цо!.. Впрочем, нет, я не хочу его видеть, вы внушаете мне страх".
"Ах, Альберт! - вскричала я, потеряв всякую власть над собой, забыв о
благоразумии. - Значит, и ты... ты тоже боишься меня?"
Он задрожал всем телом и опять прошептал с выражением страха и благо-
говения:
"Да, это ее голос - голос моей матери!"
"Я не знаю, кто твоя мать, - возразила я, испугавшись собственной не-
осторожности, - но мне известно твое имя, потому что оно уже знакомо
беднякам. Чем я так испугала тебя? Как видно, твоя мать умерла?"
"Они говорят, что умерла, - отвечал он, - но для меня она жива".
"Где же она?"
"В моем сердце, в мыслях, постоянно, непрерывно. Мне снился ее голос,
снилось ее лицо, сто - нет, тысячу раз".
Пылкое чувство, которое влекло его ко мне, восхитило, но в такой же
мере и устрашило меня. Я увидела в нем признак душевного расстройства. И
поборола свою нежность, чтобы успокоить его.
"Альберт, я знала вашу мать, - сказала я. - Я была ее другом. Она
давно поручила мне поговорить с вами о ней, поговорить в тот день, когда
вы будете достаточно взрослым, чтобы понять меня. Я не та женщина, какой
кажусь. Вчера и сегодня я ходила за вами следом лишь для того, чтобы
найти случай поговорить с вами. Выслушайте же меня спокойно и не подда-
вайтесь суеверным страхам. Согласны вы пойти под аркады Прокураций -
