дет после смерти иную, лучшую жизнь. Поэтому гораздо сильнее, нежели
кончина отца, его удручало одиночество, в каком остались другие его
родственники - барон Фридрих и канонисса Венцеслава. Он упрекал себя за
то, что вдали от них находит утешения, которыми не может поделиться с
ними, и решил вернуться к ним на некоторое время, открыть тайну своего
выздоровления, своего чудесного воскресения из мертвых и сделать их
жизнь по возможности счастливой. Альберт не знал об исчезновении своей
кузины Амалии, которое произошло в то время, когда он болел в Ризенбур-
ге, и которое от него постарались скрыть, чтобы избавить от лишнего
огорчения. Мы тоже сочли излишним сообщать ему об этом. Нам не удалось
уберечь мою несчастную племянницу от прискорбного увлечения, а, когда мы
собирались наказать ее обольстителя, менее терпимое самолюбие саксонских
Рудольштадтов опередило нас. Они тайно захватили Амалию на прусской зем-
ле, где она надеялась найти приют, отдали ее на волю жестокого короля
Фридриха, и этот монарх доказал им свою благосклонность, заключив моло-
дую девушку в крепость Шпандау. Она промучилась там около года, ни с кем
не видясь, и еще должна была почитать себя счастливой, что секрет ее по-
зора строго охранялся великодушным тюремщиком-монархом.
- О сударыня, - с волнением перебила ее Консуэло, - неужели она все
еще в Шпандау?
- Недавно мы помогли ей бежать оттуда. Альберт и Ливерани не могли
похитить ее одновременно с вами, потому что надзор за ней был гораздо
строже - постоянные вспышки раздражения, неосторожные попытки к бегству
и другие выходки только усилили суровость ее заточения. Но мы располага-
ем и другими средствами, кроме тех, которым вы обязаны своим спасением.
Наши адепты есть повсюду, и некоторые из них нарочно приобрели располо-
жение при дворе царских особ, чтобы способствовать успеху наших дел. Мы
добились для Амалии покровительства сестры прусского короля - молодой
маркграфини Байрейтской, и та попросила выпустить ее на свободу, пообе-
щав лично заняться ее судьбой и поручившись за ее дальнейшее поведение.
Через несколько дней юная баронесса окажется у принцессы Со-
фии-Вильгельмины, у которой злой язык, но доброе сердце. Принцесса отне-
сется к ней с такой же снисходительностью и с таким же великодушием, ка-
кие проявила по отношению к принцессе Кульмбахской, еще одной несчаст-
ной, которая, как и Амалия, тоже была обесчещена в глазах света и тоже
узнала суровость королевских тюрем.
Принимая решение ехать к дяде и тетке в замок Исполинов, Альберт ни-
чего не знал о бедствиях своей кузины. Он не понял бы, откуда черпал жи-
вотную жизненную энергию граф Фридрих, который мог охотиться, есть и
пить после стольких несчастий, откуда черпала свое благочестивое
бесстрастие старая канонисса, которая не делала никаких попыток разыс-
кать Амалию, опасаясь придать еще большей огласке ее скандальное приклю-
чение. Мы со страхом отговаривали Альберта от этой поездки, но он насто-
ял на своем и однажды ночью уехал, не предупредив нас, а оставив письмо,
в котором обещал скоро вернуться. Его отсутствие действительно длилось
недолго, но принесло ему много горя.
Переодевшись в чужое платье, он пробрался в Чехию и неожиданно явился
к одинокому Зденко в пещеру Шрекенштейна. Оттуда он собирался написать
родственникам, открыть им всю правду о себе и подготовить их к своему
возвращению. Зная Амалию как самую храбрую и в то же время самую легко-
мысленную из всех домочадцев, он решил через Зденко отправить свое пер-
вое послание именно ей. В ту самую минуту, как он писал письмо, а Зденко
зачем-то вышел на гору, - это было на рассвете, - Альберт вдруг услышал
ружейный выстрел и душераздирающий крик. Он выбегает из пещеры и видит
Зденко, который несет на руках окровавленного Цинабра. Не позаботившись
закрыть лицо, Альберт тут же подбежал к своему бедному старому псу. Но
когда он принес верную, смертельно раненную собаку к месту, называемому
"Подвалом монаха", он увидел охотника, который, насколько ему позволяли
старость и тучность, бежал забрать свою добычу. То был барон Фридрих.
Это он, выйдя на охоту при первых лучах солнца, принял в утренней мгле
рыжую шерсть Цинабра за шкуру какого-то лесного зверя и прицелился
сквозь ветки. Увы, у него еще были верный глаз и твердая рука! Он ранил
собаку, выпустив ей в бок две пули. Внезапно он увидел Альберта. Приняв
его за привидение, старик оцепенел от страха. Потом, забыв об истинных
опасностях, отступил на самый край крутой тропинки, вдоль которой шел,
свалился в пропасть и разбился о скалы. Он умер сразу, на том роковом
месте, где в течение веков высилось проклятое дерево, где стоял знамени-
тый дуб Шрекенштейна, прозванный Гуситом, свидетель и некогда сообщник
самых грозных преступлений.
Альберт видел, как падает его дядя, и, покинув Зденко, подбежал к
краю обрыва. Но там уже толпились слуги барона, которые хотели поднять
его, громко крича и плача, ибо барон не подавал признаков жизни. Альберт
услыхал их слова: "Бедный наш господин! Он умер! Что скажет госпожа ка-
нонисса!" Забыв о себе, Альберт тоже стал кричать, звать. Как только его
увидели суеверные слуги, панический страх овладел ими. Они уже готовы
были бежать прочь от тела своего господина, когда старый Ганс, самый су-
еверный, но и самый храбрый из всех, остановил их и сказал, крестясь:
"Послушайте, друзья, это не наш господин, не господин Альберт стоит
сейчас перед вами - это злой дух Шрекенштейна! Он принял его обличье и
погубит всех нас, если мы струсим. Я сам видел, как он столкнул господи-
на барона. И хочет унести его тело, чтобы сожрать его, - он вампир! Сме-
лее, друзья! Говорят, что дьявол - трус. Сейчас я прицелюсь в него, а вы
читайте то заклинание, которому нас научил капеллан".
Сказав это, Ганс еще несколько раз перекрестился, поднял ружье и
выстрелил в Альберта, меж тем как остальные слуги столпились вокруг тру-
па барона. К счастью, Ганс был чересчур взволнован и напуган, чтобы при-
целиться верно, - он действовал словно в лихорадке. И все-таки пуля
просвистела над самой головой Альберта - ведь Ганс был лучшим стрелком в
округе. В хладнокровном состоянии он неминуемо убил бы моего сына. В не-
решительности Альберт остановился.
"Смелее, друзья, смелее! - крикнул Ганс, перезаряжая ружье. - Стре-
ляйте в него, он трусит. Убить вы его не убьете, пули его не берут, но
он уйдет, и мы успеем унести тело нашего бедного господина".
Видя направленные на него ружья, Альберт бросился в чащу и, скрывшись
с глаз слуг, спустился по склону горы. Здесь он воочию убедился в ужас-
ной истине - искалеченное тело его несчастного дяди лежало на окровав-
ленных камнях. Череп был раздроблен, и старый Ганс с отчаянием кричал
ужасные слова:
"Соберите мозг, не оставляйте его на камнях, не то собака вампира
придет лизать его".
"Да, да, здесь была собака, - добавил другой слуга, - и сначала я да-
же принял ее за Цинабра".
"Но ведь Цинабр исчез сразу после смерти графа Альберта, - сказал
третий, - и с тех пор никто его не видел. Он наверняка издох где-нибудь
в уголке, а тот Цинабр, которого мы видели сейчас на горе, это такой же
призрак, как другой вампир - двойник графа Альберта. Ужасное видение!
Теперь оно будет вечно стоять перед моими глазами. О господи! Смилуйся
над нами и над душой несчастного господина барона - ведь из-за этого
злого духа он умер без покаяния".
"Говорил же я, что ему не миновать беды, - снова начал Ганс жалобным
тоном, собирая обрывки одежды барона руками, запачканными его кровью. -
Ему постоянно хотелось охотиться именно в этом трижды проклятом месте!
Он был уверен, что раз никто сюда не ходит, значит, здесь полным-полно
лесной дичи. А ведь богу известно, что на этой окаянной горе никогда не
было никакой дичи, кроме той, что еще во времена моей молодости висела
на ветвях того самого дуба. Проклятый Гусит! Дерево погибели! Небесный
огонь пожрал его, но пока в земле останется хоть один корень, злобные
гуситы будут приходить сюда, чтобы мстить католикам. Ну, живей, живей,
давайте сюда носилки, и уйдем отсюда! Здесь опасно. Ах, бедная госпожа
канонисса... Что-то с ней будет! Кто первый решится подойти к ней и до-
ложить, как бывало: "Господин барон вернулся с охоты". Она скажет: "Ве-
лите живей подавать завтрак". Как бы не так, завтрак! Пройдет немало
времени, прежде чем у кого-нибудь появится аппетит в замке. Да, в этой
семье слишком много несчастий, и уж я-то знаю, откуда они берутся!"
Пока слуги укладывали труп на носилки, Ганс, которого они забросали
вопросами, ответил, качая головой:
"В этой семье все были благочестивы, и все умирали по-христиански до
того дня, когда графиня Ванда - да простит ей бог! - умерла без испове-
ди. С тех пор, хочешь не хочешь, все они одинаково кончают жизнь. Граф
Альберт тоже умер не по-христиански, что бы там ни говорили, и его дос-
тойный отец поплатился за это: он отдал богу душу, даже не понимая, что
умирает. А теперь еще один уходит без исповеди, без покаяния, и могу по-
биться об заклад, что канонисса тоже кончится, не успев приготовиться к
смерти. К счастью, эта святая женщина всегда находится в состоянии бла-
годати".
Альберт не проронил ни слова из грустного изъявления истинной скорби
этих простых людей - отголоска фанатического ужаса, с которым относились
в Ризенбурге к нам обоим. Стоя в оцепенении, он долго следил взором за
трагической процессией, следовавшей вдоль извилистых тропинок оврага, и
не решался бежать за ней, хотя и чувствовал, что было бы естественно,
если бы он сам принес старой тетке печальное известие и утешил ее в тя-
желую минуту. Но ведь его появление могло либо испугать ее до смерти,
либо лишить рассудка. Он понял это и в отчаянии вернулся и свою пещеру,
где Зденко, не видевший самого ужасного происшествия этого рокового ут-
ра, возился с Цинабром, промывая его рану. Однако было уже поздно. Уви-
дев Альберта, Цинабр издал жалобный визг, подполз к нему, превозмогая
боль, и издох у ног хозяина, успевшего его приласкать. Спустя четыре дня
мы увидели Альберта - он приехал бледный, измученный этими новыми удара-
ми судьбы. В течение нескольких дней он не говорил ни слова и не плакал.
Наконец, прижавшись к моей груди, он разразился слезами.
"Я отверженный среди людей! - сказал он. - Видно, сам бог хочет зак-
рыть мне доступ в этот мир, запрещая любить кого бы то ни было. Всюду,
где я появляюсь, со мной приходят ужас, смерть или безумие. Кончено, мне
нельзя больше увидеть тех, кто заботился обо мне, когда я был ребенком.
Их понятия о вечном разъединении души и тела так определенны, так страш-
ны, что им легче считать меня навсегда прикованным к могиле, нежели под-
вергнуться опасности вновь увидеть мое зловещее лицо. Какое странное и
ужасное представление о жизни! Покойники становятся предметом ненависти
тех самых людей, которые их больше всего любили, и, если этим людям яв-
ляется призрак, они думают, что это исчадие ада, а вовсе не дар неба.
Бедный дядя! Благородный отец мой! Вы были такими же еретиками в моих
глазах, каким я сам был в ваших, но, если бы вы явились мне, если бы мне
посчастливилось еще раз увидеть ваши черты, уничтоженные смертью, я
встал бы на колени, я протянул бы к вам руки, считая, что вы появились
из обители божьей, где души обретают новую силу, а тела - новую форму. Я
не стал бы прогонять вас и произносить ваши чудовищные проклятия, нечес-
тивые заклинания, вызванные косностью и страхом. Напротив, я стал бы
призывать вас к себе, был бы счастлив, глядя на вас, захотел бы удержать
вас возле себя, как благодатных духов. О матушка, все кончено! Придется
мне умереть для них, а им из-за меня или без меня!"
Альберт покинул родину не ранее, чем убедился, что канонисса выдержа-
