незначительными и даже смешными. Как сонное, ночное виденье, он мелькнул и
исчез, и долгое время я даже не знала, как его зовут и где Саня
познакомился с ним. Но это была минута, когда будущее - и, может быть,
близкое - вдруг представилось мне. Как будто я заглянула на несколько лет
вперед, и сжалась душа, похолодело сердце...
Не дождавшись Сани, я уснула, забравшись с ногами в кресло, и,
проснувшись среди ночи, увидела в номере незнакомого человека. Это был
военный моряк, не знаю уж, в каком звании. Саня полусидел на столе, рисуя
рожи, а он расхаживал по комнате - живой, быстрый, с казацким чубом и
темными насмешливыми глазами.
Они говорили о чем-то серьезном, и я поскорее закрыла глаза и
притворилась, что сплю. Это было приятно - слушать и дремать или
притворяться, что дремлешь, - можно было не знакомиться, не причесываться,
не переодеваться.
- Нет ничего проще, как доказать, что розыски капитана Татаринова не
имеют ничего общего с основными задачами Главсевморпути. Это, конечно,
ерунда - стоит только вспомнить розыски Франклина. Вообще людей нужно
искать - это перестраивает географическую карту. Но я говорю о другом.
"Другое" - это была война, война в Арктике, на берегах Баренцева и
Карского морей. Я прислушивалась - это было ново!
С карандашом в руках он стал подсчитывать количество полезных
ископаемых на Кольском полуострове - это было уже по моей части. Но ночной
гость считал все эти мирные минералы "стратегическим сырьем", необходимым
в случае войны, и я сейчас же стала мысленно возражать ему, потому что
была убеждена, что войны не будет.
- Уверяю вас, - живо говорил моряк, - что капитан Татаринов прекрасно
понимал, что в основе каждой полярной экспедиции должна лежать военная
мысль.
"Ясно, понимал, - сейчас же сказала я в той смешной дремоте, когда
можно думать и говорить, и это то же самое, что ни говорить, ни думать. -
А войны не будет!"
- ...Давно пора построить оборонительные базы вдоль всего пути
следования наших караванов... На Новой Земле, например, я бы с
удовольствием увидел хорошую дальнобойную батарею...
"Вот так хватил! - сейчас же возразила я. - Это с кем же воевать? С
белыми медведями, что ли?"
Но он говорил и говорил, и вдруг из этого тихого, ночного номера
гостиницы, где я полу спала с ногами в кресле, где Саня только что прикрыл
краем скатерти лампу, чтобы свет не падал мне в глаза, я перенеслась в
какой-то странный полусожженный город. И здесь - тишина, но страшная,
напряженная. Все ждут чего-то, говорят шепотом, и нужно идти вниз, в
подвал, ощупывая в темноте отсыревшие стены. Я не иду. Я стою на крыльце
пустого темного деревянного дома, и ясное, таинственное небо простирается
надо мной. Где он теперь? Несется в страшной звездной пустоте самолет,
мотор задыхается, с каждым мгновеньем тяжелеют обледеневшие крылья. Это
будет - ничего нельзя изменить. Все глуше стучит мотор, машина
вздрагивает, с далеких станций уже не слышны позывные...
- Правильно, старая история, - вдруг громко сказал моряк, и я
проснулась и радостно вздохнула, потому что все это был вздор: на днях мы
вместе едем на Север, и вот он стоит передо мной, мой Саня, усталый, умный
и милый, которого я люблю и с которым теперь никогда не расстанусь.
- Но в Главсевморпути не интересуются историей. Почитали бы, черти,
хоть статью в БСЭ! Кстати, там приводится интересная цитата из Менделеева.
Вот послушайте, я списал ее. Замечательная цитата!
И, по-детски картавя, он прочел известные слова Менделеева, которые
я, между прочим, встретила впервые где-то в бумагах отца: "Если бы хоть
десятая доля того, что мы потеряли при Цусиме, была затрачена на
достижение полюса, эскадра наша, вероятно, прошла бы во Владивосток, минуя
и Немецкое море, и Цусиму..."
Саня как-то рассказывал мне, что тетя Даша любила спрашивать его:
"Ну как, Санечка, твое путешествие в жизни?"
Сидя в кресле с ногами, притворяясь спящей, лениво рассматривая
сквозь прищуренные веки нашего неожиданного ночного гостя, с его
пылкостью, детской картавостью и его смешным казацким чубом, могла ли я
вообразить, что мое "путешествие в жизни" через несколько лет приведет
Саню в дом этого человека?
Но не будем заглядывать в будущее. Скучно было бы жить, если бы мы
заранее знали свое "путешествие в жизни".
Глава пятнадцатая
МОЛОДОСТЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Няня была найдена наконец, очень хорошая, с рекомендациями, толстая,
чистая, с сорокалетним стажем - "не няня, а профессор", как с восторгом
объявили мне Беренштейны. Она явилась, и следом за ней дворник втащил
большой старинный сундук, из которого няня немедленно вынула белый
передник, чепчик и старинную фотографию, на которой были еще немного видны
нянины родители и она сама в виде семилетней девочки с остолбенелым
выражением лица.
Передник и чепчик она надела, а фотографию повесила на место
портрета, который Петя подарил Розалии Наумовне в честь рождения сына. С
этой минуты всем стало ясно, кто является главным человеком в доме. Мне
она сказала, что, согласно науке, у ребенка должна быть своя посуда, своя
мебель, по возможности белая, и свой постоянный врач. Но что она, слава
богу, выращивала детей без белой мебели, врача и своей посуды. Беренштейны
слушали ее с благоговением и, кажется, немного боялись, а я нет. В
сущности, это была добрая, простая старуха, глубоко убежденная в том, что
ее профессия - важнее всех других на земле.
Решено было, что мы вернемся осенью и заберем маленького Петю вместе
с Дарьей Тимофеевной - так звали няню - в Москву. С большим Петей было
сложнее. Но вот однажды Саня увел его к себе, а меня прогнал, и,
запершись, они провели вдвоем целый вечер. Не знаю, о чем они говорили,
но, когда я вернулась во втором часу ночи, у обоих были красные глаза -
вероятно, от дыма, в номере было сильно накурено, а окно почему-то
закрыто.
- Ведь жить-то нужно, старик, - негромко сказал Саня, когда я вошла.
- Вот сын у тебя. Ты посмотри на все одним взглядом и подумай спокойно.
Петя вздохнул.
- Я постараюсь, - сказал он. - Ничего, это пройдет. Вы не
беспокойтесь, ребята. Ты прав - что было, того не вернешь...
...Основная экспедиция запоздала со снаряжением, а наше снаряжение
было готово и даже отправлено багажом в Архангельск, и у меня вдруг
оказалось несколько свободных дней. У меня - потому что Саня все равно с
утра до вечера пропадал в Арктическом институте. И вот в эти свободные
два-три дня я решила хоть немного познакомиться с Ленинградом.
Глядя, как мальчишки лазают по пьедесталу Медного Всадника и садятся
верхом на змея, я думала о том, что, если бы я родилась в Ленинграде, у
меня было бы совсем другое детство - морское, балтийское. Именно здесь я
должна была некогда прочитать "Столетие открытий".
Я была в квартире Пушкина, в голландском домике Петра, в Летнем саду.
На Неве стояли корабли, и однажды я видела, как матросы сходили на
берег у Сената. Сигнальщик, стоя на парапете, передавал что-то флажками;
оттуда, с корабля, чрез сиянье воздуха, солнца, Невы ему отвечали
флажками; и все это было так празднично, так просторно, что у меня даже
слезы подступили к глазам.
Впрочем, мне часто хотелось плакать в Ленинграде - горе и радость
как-то перепутались в сердце, и я бродила по этому чудному просторному
городу растерянная, очарованная, стараясь не думать о том, что скоро
кончатся эти счастливые и печальные ленинградские дни.
Конечно, Саня видел, что со мной что-то происходит. Но ему, кажется,
даже нравилось, что я стала такая сумасшедшая и что один раз даже
приревновала его к девушке, которая принесла в номер обед.
Неожиданные страшные мысли приходили мне в голову, и случалось, что,
едва выйдя на улицу, я спешила вернуться домой. Поднимаясь по лестнице в
"Асторию", я гадала, дома ли Саня, хотя это можно было просто узнать у
портье, без гаданья.
Все это было глупо, конечно, но я ничего не могла поделать с собой.
Как будто мало было одного моего страстного желания и нужны были еще
какие-то сверхъестественные, чудесные силы, чтобы все было, наконец,
хорошо.
...На всю жизнь запомнилась мне эта ночь - последняя перед отъездом.
Вечером я забежала на Петроградскую. Петеньку только что выкупали, он
спал, няня в чепчике и великолепном белом переднике сидела на сундуке и
вязала.
- Графьев выращивали, - гордо сказала она в ответ на мои последние
просьбы и наставления.
Мне вдруг стало страшно, что такая ученая няня может наделать массу
глупостей, но я посмотрела на мальчика и успокоилась. Он лежал такой
чистенький, беленький, и все вокруг так и сверкало чистотой.
Большой Петя и Беренштейны собирались приехать на вокзал.
Саня - спал, когда я вернулась; какие-то деньги валялись на ковре, я
подобрала их и стала читать длинный список дел, которые Саня оставил на
завтра.
Была уже ночь, но в номере - светло: Саня не задернул шторы. Я сняла
платье, умылась и надела халатик. Не знаю почему, но у меня горели щеки и
совсем не хотелось спать, даже наоборот, хотелось, чтобы Саня проснулся.
Телефон зазвонил, я сняла трубку.
- Он спит.
- Давно уснул?
- Только что.
- Ну, ладно, тогда не будите.
Еще бы я стала его будить! Это был В., я узнала по голосу, и дело,
наверно, важное - иначе он не стал бы звонить ночью. Все равно, хорошо,
что я не разбудила Саню. Он крепко спал, одетый, на диване и, должно быть,
волновался во сне. Тень пробегала по лицу, губы сжимались.
Ох, как мне хотелось, чтобы он проснулся! Я ходила по комнате, трогая
горячие щеки. Это была чужая комната, и завтра здесь будут другие. Она
была похожа на тысячу таких же комнат: с диваном, обитым голубым репсом,
со шторами, обшитыми каймой с шариками, с маленьким письменным столом, на
котором лежало стекло, - все равно: это был наш первый дом, и я хотела
запомнить его навсегда.
Где-то за стеной играли на скрипке - уже давно, но я стала слушать
только сейчас. Это играл тонкий рыжий мальчик, знаменитый скрипач, мне
показали его в вестибюле. Я знала, что он живет рядом с нами.
Он играл совсем не то, о чем я думала: не это странное счастливое
чувство, что Саня мой муж, а я его жена, - он играл наши прежние, молодые
встречи, как будто видел нас на балу в четвертой школе, когда Саня
поцеловал меня в первый раз...
"Молодость продолжается, - играл этот рыжий мальчик, который
показался мне таким некрасивым. - За горем приходит радость, за разлукой -
свидание. Помнишь, - ты приказала в душе, чтобы вы нашли его, - и вот он
стоит, седой, прямой, и можно сойти с ума от волненья и счастья. Завтра в
путь - и все будет так, как ты приказала. Все будет прекрасно, потому что
сказки, в которые мы верим, еще живут на земле".
Я легла на пол, на ковер, и слушала, сжимая виски, и плакала, и
ругала себя за эти глупые слезы. Но я так давно не плакала и всегда так
старательно притворялась, что не могу и даже не умею плакать...
Я разбудила Саню в седьмом часу и сказала, что ночью звонил В.
- Сердишься?
- За что?
Он сидел на диване сонный и смотрел на меня то правым, то левым
глазом.
- За то, что я тебя не разбудила.
- Сержусь, - сказал он и засмеялся. - Ты помолодела. Вчера В.
спросил, сколько тебе лет, и я сказал - восемнадцать.
Он поцеловал меня, потом побежал в ванную, выскочил в одних трусиках
