что. И не еврей.
-- Я по этому поводу не переживаю.
-- Оно и видно. Где ж его искать, этого Хантера? Ведь засекречено у нас
все, что хоть на волос отличается от направления на анализы... А! Мысль. У
моего шурина вторая дочь, Рива, служит в регистратуре госпиталя Департамента
внутренних дел. А жених ее дочери там дантистом работает, по долгосрочному
контракту, вместо службы на флоте. Я попрошу узнать. Хантера я помню на
фамилию, а имя и как выглядит -- забыл. И то дело помню. Тогда одни
уголовники угрохали в короткую летнюю лагерную ночь других, пятьсот с лишним
человек из этих, ну, типа общины племенной, толшеков... Я тогда многих
из-под расстрела увел: из девятнадцати запрошенных вышаков суд только семь
утвердил. (И получил за это два килограмма золотого песку от Ванов, за
вычетом восьми килограммов, ушедших на подкуп.) Это в те времена лихие!
Когда и судить-то, гм, было не всегда обязательно... Были времена. Ларей-то,
видать, забыл, что теперь другие люди устанавливают другие правила. А ведь
тогда -- лучше было. Пусть беднее, пусть телевизоров не было и жили, что
называется, от сих до сих... Но такого паскудства на улицах да в парадных,
да чтобы девки с малых лет по каба...
"Ну все. Теперь до файфоклока его не выключишь -- завелся обличать
современность!.. Ну, хорошо, Хантера он возьмет на себя. А мне? Первое: надо
встретиться с Бобом, он обещал свести с начальником санчасти. Второе:
заплатить за аренду квартиры вперед, хотя бы на полгодика. Третье: снять
копии с документов и припрятать понадежнее..."
Гек не работал, и поэтому с уходом Сторожа оставался в камере один. Это
было очень удобно -- побыть без галдежа, без вони и дыма, без до смерти
надоевших глупых разговоров. Зато и пайка была меньше, и на досрочное
освобождение можно было не рассчитывать, и в карцер попасть было неизмеримо
легче. Нет, администрация никого насильно не тянула тачать армейскую обувь и
канцелярские скрепки, но очень не любила отказчиков. И местный бандитский
истеблишмент поддерживал в этом администрацию, ибо и здесь налагалась дань
на трудяг. Чтобы не повторилась ситуация с волей, с грызней за кусок, решено
было взимать сумму поборов, равную удвоенной средней нормовыработке. То есть
составлялся устный список "достойных", еще один -- "дойных". Двойная норма
умножалась на число из первого списка, и произведение делилось на число из
второго списка. Достойные, таким образом, числились на работе, получали
деньги и послабления в режиме, имели шансы на досрочное освобождение.
Получалось вроде бы и немного -- до пятнадцати процентов от заработка
каждого работяги, но это было не все. Умельцы с руками за бесплатно
мастерили продукцию, которая через налаженные каналы сбывалась на воле. А в
камерах мордастые и кулакастые, защищенные положением, обирали соседей на
свой размер -- кому как нравилось. Ребята из его камеры отстегивали "туда"
свои трудовые проценты, однако в камере Гек отменил все поборы. Ему и так
хватало жратвы, но "крысятничать" для него было немыслимо и без грева. По
этому поводу, кстати, он поначалу очень жестко поговорил (наедине) с Тони
Сторожем и под конец беседы устыдил все же, что было несравнимо сложнее, чем
подавить силой.
В тот вечер Красный не вернулся в камеру. Ребята рассказали, что его
зверски, до больницы, избили в курилке. На следующий вечер с "бланшами" и
кровоподтеками явились остальные пятеро. От них -- вопрос ребром --
потребовали лояльности. "Либо они его, либо их они". Ребята сгрудились
вокруг Гека и ждали его слова, потому что привыкли к его верховному
положению и потому что за время совместной отсидки прониклись к нему
уважением (и некоторым страхом).
-- Да, ребятки, все понимаю. Подставлять вас не буду, не сомневайтесь.
Завтра что -- суббота? Завтра и решим окончательно, чтобы в понедельник
накаты этой падали на вас не возобновились. О`кей?..
В тюрьме, как и на воле, была установлена рабочая пятидневка. Поэтому в
субботу и воскресенье не работали. По выходным полагалась часовая прогулка
во дворе, а по воскресеньям еще и служба в тюремной церкви -- для католиков.
В тот день Гек, неожиданно для всех, объявил, что выйдет на прогулку, а
ребятам объяснил, что после прогулки они должны дружно отказаться сидеть с
ним в одной камере.
-- И не бойтесь ничего. Ни во время, ни после прогулки никто не спросит
у вас, почему вы меня не укоротили. Верите мне?
Ребята в глаза не смотрели и уклончиво молчали. Конечно, они хотели бы
в это поверить... Но не он банкует в этой игре.
Гек все продумал, как умел, и решил. Еще загодя он подробно выяснил,
как выглядят обидчики -- троих он знал (двоих метелил, одного видел),
остальных надеялся узнать по описанию. В конце прогулки его ждал шизо,
карцер по-местному, поэтому он подмел все мясное, что у него было, да еще
выменял на чай у Аврала кусок ветчины и проглотил, давясь, -- уж очень жирна
была...
После тщательного шмона их выпустили во двор, к остальным сидельцам.
Гек помнил по первому разу и знал из разговоров то место, где кучкуются
"гангстера" из авторитетных, поэтому все внимание его было направлено туда.
Ему, как бы это сказать, повезло: он увидел всех троих, кого знал из
обидчиков: те двое, избитые им недавно, и Того Живот -- здоровенный, почти
двухметровый толстяк, с "иксящими", внутрь скривленными ножищами. Он, по
слухам, изуродовал Красного. Гек понимал, что в запасе у него очень мало
времени, поэтому он, не обращая внимания на удивленный гул, сквозь сотни
нацеленных на него взглядов направился с кривой улыбкой к Того Животу.
-- Эй, Кишок-Желудок, ты мне, вроде, угрожал заочно? Скажи, что это
клевета, умоляю тебя!
Живот повернулся к нему с радостным удивлением и, не тратя слов на
ответ, выбросил кулак по направлению Гека, целясь ему в лицо.
Ценность такого удара заключалась только в массе, его посылающей: от
прямого попадания упал бы даже гиппопотам. Но, поскольку в драке далеко не
всегда побеждает самый массивный, силы оказались явно не равны. Гек оглушил
его ударом в висок, но так, чтобы Живот не потерял равновесия и не упал,
затем нанес два сильных и как можно более резких удара по бицепсам обеих рук
-- те повисли, как плети. А дальше Гек парным ударом разбил ему нос, губы и
бровь и полностью переключился на живот. Он успел нанести не меньше пяти
сильнейших прямых, "стилетных" ударов, прежде чем Живот согнулся и начал
падать. Истерзанные, никогда ранее не испытывавшие подобных мучений мышцы
живота не выдержали и, судорожно сокращаясь, вытолкнули в штаны хозяину все
внушительные запасы кала, которыми располагали его кишки. Не сразу, но это
стало заметно зрителям, зачарованным зрелищем унижения исполина.
Как Гек ни торопился, но сирена уже взвыла, по стенам забегали. Гек
ринулся к тем двоим, которые двигались навстречу, но все еще находились в
десятке метров. Однако толпа, обезумевшая от предвкушения близких
брандспойтов и дубинок, сбила Гека с трассы и поволокла за собою, к
дисциплинарной линейке вдоль длинной стены, где только и можно было
рассчитывать на невредимость. Влекомый толпой, Гек вроде бы узнал в соседе
слева приметы одного из "карателей", избивавших его ребят, и на всякий
случай дал ему в морду. Парень слетел с копыт, и его едва не затоптали
наседавшие сзади. Гек так и не узнал впоследствии, ошибся он или свернул
челюсть виноватому.
Охрана на стенах хлеб свой ела не зря. Даже если Гек и захотел бы
раствориться в толпе -- ему бы этого не удалось. В строгих наручниках,
измолотив по пути дубинками, его приволокли в карцер и сбросили туда вниз
головой. Лететь было -- с двух ступенек, и Гек почти не ушибся, но вот с
наручниками дело было дрянь: при малейшем усилии рук -- они сжимались все
туже. Гек и раньше слышал о таких, но на себе попробовал впервые. Он
прикинул: можно было бы выключить боль на пару минут и выпростать поочередно
кисти рук с вынутыми из гнезд суставами -- авось кости бы не сломались. Но
дальше-то что? Раскрытое умение -- уже не козырь. Он решил терпеть.
Поламывало -- ощутимо, но Геку удалось вызвать у себя нечто вроде транса, и
боль словно бы притупилась. Потом опять стало больно, и отвлечься уже не
удавалось. Гек решился на последнее пассивное средство -- он стал тормозить
сердечные сокращения. Полегчало сразу, но само сердце работало не в том
режиме, словно бы с перебоями (нейрофизиолог объяснил бы это конфликтом
периферийных сигнальных центров, но Гек, не искушенный в формулировках,
просто страдал от анонимных неполадок и сильных болей). Временами он впадал
в забытье и совсем потерял счет времени. Наручники с его посиневших рук
сняли только под утро, когда вспомнили об этом. Обычно истошные вопли
наказанных таким образом сидельцев навязчиво об этом напоминали, а тут
молчит и молчит, значит, ему хорошо... Врач немедленно сделал какой-то укол
в вену, и Гек расслабился, а расслабившись -- поплыл...
Очнулся он примерно через час. Руки ныли, но уже стали багровыми вместо
синих. Он лежал на деревянном топчане все в том же карцере. Звякнула
форточка, словно бы вертухай не отрывался от глазка весь этот час. "Как,
уже?.." В коридоре послышался топот, приглушенно заданный вопрос сменился
пробубненным неясно ответом, в камеру вошли четверо: двое конвойных унтеров,
лепила в белом халате и смутно знакомый подполковник... -- кум, точно.
-- Очнулся, Муций Сцевола? А знаешь ли... а знаете ли вы, что героизм
ваш мог бы обернуться ампутацией обеих рук? Я прав, доктор?
-- Не исключенная вероятность. Я полагаю, что он все еще не отошел в
полной мере от шока.
-- Отошел. Вон какой бык здоровый. А в одежде и не скажешь, --
жилистый. Осужденный Стивен Ларей, вы меня слышите?
-- Да.
-- Вы меня понимаете, разговаривать можете?
-- Смотря о чем.
-- Вот видите, доктор, никакого шока, все хорошо. Однако я попросил бы
вас, чтобы вы оставались в зоне пятиминутной досягаемости, на непредвиденный
случай. Хорошо? -- Доктор, выставленный из камеры так непринужденно и
вежливо, с легкой душой отправился пить чай из термоса, а подполковник
Компона продолжил разговор.
-- На вас, Ларей, просто какая-то печать стоит дилинквентного типа.
-- Какого типа?
-- Плохого. Вам оставалось сидеть из трех лет -- два. А теперь еще лет
пять довесят, увы.
-- Это еще за что?
-- За Гаэтано Мендоза, которого вы покалечили намедни.
-- Ничего не понимаю. Какого еще Мендоза? Может, я из-за "браслетов", в
беспамятстве что учудил?
-- Того Живот его кличут, другие ублюдки, его дружки. Вспоминаете?
-- Вроде слышал про такого. Видеть -- не видел.
-- Верю. Но вот свидетели -- все как один пишут в своих показаниях, что
это вы его так. Ага... Вот... Гематомы, разрыв тканей... Перелом левой
руки... Вот: вышеупомянутый Стивен Ларей первый нанес несколько ударов в
область... На вас показывают. И Того утверждает то же самое, и охранники.
-- Охранники -- свидетели? Подполковник, я хоть и мало смыслю в законах
да кодексах, но про охранников вы что-то странное говорите, прошу прощения.
Того Живот -- тот да. Ну так устройте мне очную ставку с потерпевшим, и мы
спокойно во всем разберемся.
Гек угадал: судя по досадливому жесту подполковника -- никакой очной
ставки не предвидится. Хотя бандитам и не возбранялось работать, обращаться
в полицию и сотрудничать с ней в известных пределах, и вербовать из
отставников (а иногда и не только) членов своих команд, но жаловаться в
