сами бы попробовали здесь порядки хранить... Того Живот так и не оправился
толком -- аттестован инвалидом и списан на волю. За взятку, конечно, а все
же инвалидность не липовая, бойцом ему не бывать отныне.
На исходе девятого месяца Гек, как обычно, грезил-полуспал с открытыми
глазами. Уши привычно процеживали коридорные звуки, наизусть знакомые: Гек
по шагам отличал вертухаев, знал особенности каждого, заранее мог
предугадать реакции и манеру вести дежурство. Нюх обострился чрезвычайно,
теперь он понимал Варлака и Субботу, поразивших его когда-то своими
способностями на этот счет. И запахи он все знал наперечет: от этого всегда
лосьоном разит, а это крем сапожный, в шлюмке сегодня перловка...
Этот запах взялся ниоткуда и был ему смутно, но все же знаком. Возник и
исчез.
Жизнь Гека в карцере была крайне скудна впечатлениями, но мозг, не
меньше желудка страдающий от недостатка пищи, то есть событий, образов,
информации, привык усваивать мельчайшие частички этой самой информации,
проникающие в камеру из внешнего мира. Когда этого не хватало, мозг
принимался за "жировые запасы" -- воспоминания об увиденном, услышанном,
съе... (ой, только не это!) пережитом. Две темы были табу -- жратва и бабы.
Впрочем, о сексе как-то и не думалось на таком корме. Гек принялся
вспоминать запах.
Это не еда, не дерьмо, не одежда, не д... дым... Дым? Нет. Не химия, не
растения. Где? Это не тюремный запах, но и не природный... Гек перебирал
воспоминания, и голод как бы отступал на время.
Пришла ночь. Гек знал, что скорее изойдет на мыло, чем перестанет
вспоминать этот запах. Нет мира, нет тюрьмы, нет вертухаев за дверями --
ничего нет важнее, чем найти и вспомнить. И он вспомнил: "Дом", ночь, много
лет тому назад. Ему одиноко и больно -- Рита, единственный близкий человек,
сплюнула ему прямо на сердце. Он, раскачиваясь, мается на топчане и мычит в
безнадежной попытке заплакать. А из-под двери как раз и запах вполз -- дым
не дым, странный такой...
-- Хозяин, привет!
"Допрыгался, -- обреченно и вместе с тем весело подумал Гек. -- Вот что
такое глюки и как их едят". Он постепенно вывел привычное тело из
оцепенения, на что ушло меньше минуты, глубоко вздохнул, чтобы кислород
активнее побежал по венам, и, дрожа от любопытства, повернул голову в ту
сторону, откуда ему послышался звук. В это мгновение он даже боялся, что
ничего не увидит и его галлюцинация так и останется в памяти, как звуковая и
кратковременная. Однако действительность оказалась богаче предположений.
Между деревянным лежаком и стеной, там, где стояли снятые ботинки без
шнурков (Ваны категорически советовали не злоупотреблять обувью в тюрьме --
лучше во сто крат в ущерб теплу сохранять кровообращение, от ревматизма и
распухающих вен), расположилась странная двоица -- существа из комиксов и
горячечных кошмаров.
На самом верху левого ботинка сидела и скалилась маленькая, размером со
скворца, птичка. А может, и не птичка, поскольку на ее вороненом тельце с
крапчатыми рудиментарными крыльями и светлыми "штанами" сидела
непропорционально большая (но все равно миниатюрная) голова собаки, с
длинными вислыми ушами и лошадиными зубами. В зубах дымилась темная палочка,
вроде сигары. Рядом с ней на мысу другого ботинка стоял и почесывался
малюсенький человечек, сантиметров двенадцати ростом. Был он неимоверно
пузат и почти гол, если не считать набедренной повязки, состоящей из пояса и
тряпки, пропущенной между ног и закрепленной спереди и сзади на поясе.
Длинные волосы его были собраны в пучок на затылке, руки уперты в бока. Но
если живот его был хоть и велик, но не инороден, то вот рот этого человечка
был для его пропорций невероятно велик -- от уха и до уха, почти под стать
соседке.
Гек молча смотрел на все это великолепие и боялся дохнуть: либо они
исчезнут сейчас, либо он проснется.
-- Ну дает! Ты что, оглох? Хозяин, а хозяин, ау! -- Человечек молчал, а
разевала пасть и радостно пищала... ну... пусть птицебака, раз она помесь
птицы с собакой...
-- Тебя как звать, ласточка? -- Голос Гека, шедший словно со стороны,
звучал так хрипло и неверно, что им одним можно было испугать любое
привидение. Гек, задавая вопрос, испытывал неловкость от того, что поддался
абсурду ситуации, вместо того чтобы преодолеть его.
-- То есть как -- "как"? Как всегда звали. Ты теперь какой-то странный
стал. Мы с Пырем знаешь сколько тебя искали?
-- Откуда мне знать, коли я вас впервые вижу?
-- Ой, Пырь, он опять бредит, как тогда. Ты лучше скажи -- зачем от нас
сбежал и как это тебе удалось? От нас удрать нельзя.
-- Ниоткуда я не бегал. Значит, тебя зовут Пырь. А тебя, глюк-птичка?
-- Нет, нет, нет-нет-нет! Хозяин, смилуйся! Пусть у меня прежнее имя
будет, как у Пыря! И Пырь тебя просит. Кланяйся, Пырь, в ноги хозяину
кланяйся! Хозяин, отмени! Ой-ой-ой! -- Птицебака забегала по краю ботинка,
топорща перья и елозя по зубастой пасти своей окурком сигары. Толстячок с
акульим ртом упал на четвереньки и стал кланяться.
-- Цыц! Тогда говори свое имя и не выдрыгивайся!
Существо замерло, приосанилось, растопырило оба крыла и звонко
прокричало:
-- Вакитока меня зовут. Ва-ки-то-ка! Ура!
-- Договорились. Вакитока. А почему -- ура?
-- А потому, что мы тебя нашли! Потеряли, потом по следу шли, потом
нашли... а ты убежал. А нам без тебя плохо было. -- Вакитока замерла на
секунду, умильно скалясь на Гека, а потом опять забегала, перепрыгивая с
ботинка на ботинок. Пырь перестал кланяться и уселся на пятки, словно
маленький будда, уложив на колени живот. Пасть его, и без того неимоверно
широкая, разъехалась буквально до ушей, и даже два ряда острых и длинных
зубов не смогли изменить его добродушное и безобидное выражение лица. Геку
почему-то показалось, что он беззвучно смеется.
-- Пырь, а ты что молчишь?
-- Да не молчит он. Такой -- малахольный. Мне слышно, а тебе нет.
Хозяин, всегда же так было. Такой ты у нас странный стал. Но все равно --
хороший. Ух, какой славный! Да!
У Гека тепло разливалось в груди -- так ему стало весело и легко.
-- Слышь, Вакитока, а ты меня не спутала с кем-нибудь? "Раньше", "как
всегда" -- бьюсь об заклад, ни разу с вами не сталкивался.
-- Заклад! Ура! Спорим! Смотри, смотри, хозяин! Ты тогда нашелся, нас
позвал, а как мы пришли -- ты ножом, ножом! Ух, ха-ха-ха! Ага, проспорил! Мы
ничего не перепутаем -- Пырь ох как кровь чует, ни за что не спутает.
Гек не понял ничего, но заулыбался:
-- И ничего я не проспорил. А во-вторых -- мы не оговорили заклад. Мне
и ставить нечего. Да и вам, похоже...
-- Есть чего! Ты проигрываешь -- сказку нам рассказываешь, да, длинную
сказку. Мы проигрываем -- пляшем и поем!
-- Ну и кто поет из вас и кто пляшет?
-- Я! Пляшу, пою, танцую! А Пырь играет. Пырь, сыграй! Хозяин велел!..
Ладно! Попрошу. Он добрый!.. Хозяин! Ты -- это, того-этого. Покорми нас, а?
Только не гневайся! Голодно нам, а?
-- Рад бы -- нечем. А что вы едите?
-- Ему бы хоть глоточек, хозяин. А? -- Пырь облизнулся от уха до уха, и
Гек понял отчего-то, что речь идет о его крови.
-- Эй, эй! Кровососы! У меня у самого с полстакана осталось. Что, без
этого никак? -- Оба замерли, виновато понурив головы, Вакитока съежилась, а
Пырь закрыл руками оба глаза.
Гек вздохнул, осмотрел кисти рук. Ногтем сковырнул струпик с костяшки
левой руки -- выступила кровь.
-- Ну, кто первый, кушать подано. -- Он перевалился поудобнее и
осторожно протянул руку в сторону Пыря и Вакитоки: вот-вот рассеются, как
утренний туман, и он останется один...
Однако никто не рассеялся. Пырь торопливо подбежал к руке, уперся двумя
руками в края костяшки-бугорка, а пастью приник к ранке, на которой уже
набухла капля крови. Гек зажмурился и ощутил нечто вроде слабой щекотки.
Ощущение исчезло, и он вновь приоткрыл глаза.
Пырь уже сидел на месте и весь светился восторгом, а рот его напоминал
полуоткрытый кошелек. В ранке набухла следующая капля.
-- Вакитока, твоя очередь.
-- Ура! Нет, нет и нет! Я с Пыря питаюсь, он мой кормилец. Ух, вкусно!
Добрый! Пырь! Хозяин велит: играй!
Откуда ни возьмись -- в руках у Пыря оказался некий предмет, похожий на
десяток трубочек разной длины, склеенных в одну плоскость с тремя
прямоугольными сторонами и одной скошенной. Пырь сунул в пасть торцы этих
трубочек, прямоугольной стороной к себе, и задудел какую-то веселую, смутно
знакомую мелодию. Вакитока растопырилась, запрыгала, безобразно вскидывая
нелепые голенастые ноги, и заухала, закаркала, выкрикивая нечленораздельно
какие-то фразы.
-- Ну как? Здорово? Ух, здорово! Сейчас мы еще!..
-- Стоп. -- Гек вдруг почувствовал слабость и сонливость. -- Вакитока,
ты классно танцуешь, но мне кажется -- все время Пыря затираешь. Ты отдохни
и молча посиди, а Пырь пусть сыграет что поспокойнее. Лады? Устал я сегодня.
Даже удивляться устал.
-- Да, да. Да! Ах, хозяин! Пырь! Сыграй для хозяина его любимую!
Хозяин... А можно... Мы... того-этого, потом с Пырем к тебе поближе? Не
побьешь?
-- Валяйте. -- Гек вытянулся на топчане, потянулся как следует, сделал
пару глубоких вдохов-выдохов и приготовился слушать "свою любимую", о
которой он и представления не имел.
Сердце чуть не выскочило из груди у Гека, когда в воздухе поплыли
первые звуки: это была та самая, волшебная, слышанная лишь однажды мелодия
из музыкального автомата в обшарпанной харчевне "Три мушкетера".
"Откуда?" -- хотелось крикнуть ему, но не до вопросов было: на
солнечном косогоре у излучины реки стоит замок, с башенками, флюгерами,
бойницами и плющом, укутавшим серые стены. Красные черепицы крыш на фоне
синего неба. На лужайке медленно и грациозно выступают кавалеры и не менее
грациозно приседают в поклонах юные девы. Их "крестьянские" одежды
великолепны, их украшения переливаются всем своим драгоценным тысячецветием.
Счастливы и безмятежны взоры танцующих под звуки печального волшебства, и
вечны они все...
Сквозь грезы Гек смутно почувствовал, как к груди его, поближе к
сердцу, прижались два маленьких теплых комочка, вспомнил телом и догадался
краешком разума -- от кого он так яростно отбивался ножом в подземном
хранилище Ванов, но уже не было сил и желания сказать об этом...
Эли Муртез, начальник аналитического отдела Департамента контрразведки,
закадычный приятель и лояльный подчиненный Дэна Доффера, с благодарностью
принял приглашение своего шефа -- закатиться в уик-энд на зимнюю рыбалку, на
залив Колдбей. Человек восточных кровей, он не любил суровых зим со льдами и
сугробами, вечно у него мерзли уши, нос, руки и ноги, вечно он гундосил
из-за насморка, каждую зиму -- хоть неделю, а бюллетенил. Но сегодня он был
почти счастлив: шеф хочет посоветоваться вдали от возможных ушей -- значит,
доверяет, это хорошо, а главное -- кошмар ремонта кухни и детской целиком и
полностью падает на хрупкие плечи обожаемой супруги Кэрол. Как ни увиливал
Эли, наконец напористая подруга приперла его к стене, и он заказал ремонт, и
оба выходных должен был присматривать за рабочими и спорить с мастером. Дэн
-- крутяга-парень: позвонил, нарвался на жену, убедил, что командировка
короткая и совсем-совсем не опасная, он будет рядом и ручается за все. Эли
знал, о чем пойдет речь, точнее о ком: об "Узнике" -- так они закодировали
непонятного сидельца Бабилонской тюрьмы "Пентагон". Тот три недели
провалялся без памяти в тюремной больнице, куда попал с острейшим приступом
