особая песня. Качество -- высокое весьма. Для клише, разумеется. Вся
ценность -- в самом артефакте. Мало было тех, кто обладал правом на такую
"портачку", и еще меньше тех, кто ее имел или имеет. И еще меньше --
пятьдесят пять или пятьдесят шесть -- мнения расходятся, -- кто поставил
себе изображение именно с этого клише, изготовленного в одна тысяча
девятьсот двенадцатом году неким талантливым уголовником Альтусом, он же
Хрип, он же Утюг-повешенный. Само клише, как и ряд других, было утеряно в
конце тридцатых -- начале сороковых годов. И еще... Это лицо мне знакомо.
Вот это был эффект. Дэн Доффер так выпучил глаза, словно старик обвинил
его в эксгибиционизме, Муртез едва успел вытащить носовой платок и на лету
подхватить жидкую соплю, исторгнутую из большого вислого носа, один только
Томптон стоял спокойно: подумаешь, узнали уголовника, -- на то и сыщики...
-- Вот видите, как прекрасно: и в этой обители скорби встретишь порою
знакомое лицо. -- Дэн Доффер заулыбался и повернулся к Муртезу: -- Ну, что я
тебе говорил, значит мы правомерно включаем изображение в сборник. Вот это
классно! Спасибо вам, Хелмут, мы обязательно сошлемся в предисловии на ваш
бесценный опыт. С вашего разрешения, мы на сегодня -- все. Хелмут, вы с
нами, или хотите переброситься парой слов с вашим знакомым?
-- С вами, с вами. Нет, храни господь от таких друзей и знакомых. Я
имел в виду, что увижу это лицо в толпе и тотчас скажу: господа, держитесь
за карманы! Я их тысячами перевидел на своем веку: на них печать. Знаете,
как у алкоголиков бывает или наркоманов: по отдельности -- все как и у
обычных людей встречается -- и зрачки, и мешки под глазами, и даже носы
красные, но в ансамбле -- ну вы понимаете меня... Впрочем, это дело суда и
следствия... Иду-иду...
-- Не годись вы мне по возрасту в отцы, ей-богу, назвал бы вас треплом
последним! -- Так дружелюбно начал Дэнни Доффер, когда наконец они очутились
у него в кабинете, плотно зашторенном и слабо освещенном. Желто-зеленая
настольная лампа освещала рабочую поверхность стола -- и Дэнни этого было
достаточно, поскольку удобства или неудобства посетителей нимало его не
волновали. -- Вы его действительно узнали?
-- Велика вероятность, что да. Но прежде всего униженно прошу извинить
старого болтуна, разволновался, размагнитился: старость -- не радость. Да. Я
имею понятие о грифах "секретно", но вот что хотите, то делайте, -- по уши
виноват!
-- Принимается. Ушей там почти и не было -- принцип дорог. Знаете, как
в армии унтера новобранцев учат: нельзя даже х...м целиться в товарища --
может выстрелить! Ну, докладывайте, мочи нет терпеть -- кто он?
-- Да я пока не знаю, но эти брови, рот, скулы, глаза -- определенно я
видел их в картотеках "медведевладельцев" у нас в Департаменте. Или нечто
весьма похожее.
-- Ну, так поехали смотреть, господа, кофе -- позже будет.
-- Дэн... Нет, можно все-таки я буду вас называть шефом -- стариковские
привычки, знаете ли?
-- Можно, можно. Поехали...
-- Шеф, не знаю, как у вас, а у нас в Конторе в половине двенадцатого
ночи все закрыто.
-- О-хо-хо... Откроют. Втыкайте штепсель вон туда, Эли, вращай
мельничку и все такое -- чашки-ложечки, а я пока разбужу весь ваш муравейник
-- уж больно меня любопытство разобрало...
Джез Тинер, одна тысяча девятьсот двенадцатого года рождения... Ну-ну,
как это понимать? С татуировками, предположим, понятно: медведя ему мало
показалось и еще наколол. Но -- извините меня -- на пенсионный возраст он
никак не тянет. И отпечатки пальцев не совпадают... Увы, Хелмут, увы.
Нет-нет, какие претензии -- сходство прослеживается, но... Будем думать
дальше, искать глубже... Но не сегодня. Спать, господа, я вас обоих развезу.
Всем благодарность и отдых: никаких звонков, никаких работ -- ни в пятницу,
ни в субботу, ни в воскресенье. Эли, тебя в первую голову касается -- он у
нас работоголик, в смысле трудоголик...
И вот теперь они с Эли "отдыхали": сидели возле здоровенного костра на
берегу залива, ели копченую говядину, запивали ее чаем из термоса и думали
над ребусами уголовной археологии.
-- Это он. Шрамы на боку и на ноге те же, я сверял. (Дебюн в свое время
молча удивлялся Гековой прихоти, но придал коже в указанных местах нужный
вид.)
-- Не спеши, Эли, логичнее и вероятнее предположить, что это подделка.
-- Но Олсен утверждает...
-- Да хрен с ним, пусть утверждает -- мы никаких версий отбрасывать не
можем. Ты пойми, Эли, господин Муртез, ты простой контрразведчик: работа,
жена, дети, дом... А я уже политик, в силу своего служебного положения. И
если я политиком не буду, то есть не захочу пожертвовать интересами дела
ради шкурных и карьерных соображений, то будь спок -- пожертвуют мной. Во
имя Родины. Ты умнее подавляющего большинства отцов нашего отечества, но
гора их амбиций никогда не придет к Магомету твоего рассудка. Просекаешь
намек? Господин Президент равно не любит Ванов и английских шпионов -- это у
наших вождей наследственное: через стульчак передается. Но Ванов у нас быть
не может, зато английские шпионы -- кишат, как глисты у кошки. Понимаешь,
что я хочу сказать?
-- Честно говоря -- нет, Дэнни. Ты попроще, на пальцах.
-- Игнацио -- сукин сын. Он меня подпихивает на эти дела, потому как
сам боится. В той области, куда мы залезли, -- одна мера, один критерий:
левая нога Господина Президента. За один и тот же результат можно остаться
без погон, а то и без головы, а можно стать национальным героем. Поэтому мы
тихо уложим дело в архивы и будем спокойно ждать, наблюдая за происходящим
краешком оперативного зрения, попутно, так сказать. Про Джеза Тинера Олсен
мне официально напишет, а я там укажу несообразности по поводу отпечатков и
возраста. Это позволит нам при любом раскладе одноразово среагировать и
подставить под удар Олсена, либо за ложный след, либо за то, что не сумел
распознать. Основной удар все равно по мне придется, но все-таки я частично
прикроюсь Олсеном, так же как Кроули прикрылся мною. Поверь, мне в жизни
приходилось сталкиваться с необъяснимыми вещами... Знаешь, вот я ехал первый
раз в санчасть, воочию понаблюдать за этим Лареем, и была у меня навязчивая
идея, что он -- конопат, словно предчувствие... Ошибся, и как гора с плеч...
Но это ты точно не поймешь, это мое личное... Я не знаю, кто он. Склоняюсь к
мысли, что... нет, не знаю. Но это я тебе говорю... а вообще,
полуофициально, думаю, что английский засланный шпион. Отпускаем его, как
бутылку на волны: потонет -- хорошо, не потонет -- тоже можно будет пользу
извлечь...
Эли Муртез подробно рассказал обо всех более или менее ценных
наработках отдела, разбросанных на блоки и только в его беседах с Дэном
собранных в единую концепцию. И оба они, профессионально деформированные,
таили друг от друга информацию, так, на всякий случай...
...Доффер получил непосредственный рапорт сотрудницы, выпускницы
медицинского колледжа, работавшей в свое время в косметической клинике: та
подтвердила подозрение Доффера -- на лице Ларея есть следы косметической
хирургии. Вот почему этот старикан Тинер-Ларей так молодо выглядит. Но резал
его истинный чудодей -- все очень натурально. (Эх, Дэнни, ну еще бы
чуть-чуть в сторону от проторенных идей, ну ведь светлая твоя башка...) Но
этот туз надобно держать в рукаве, не так ли? Эли об этом попозже узнает, а
Кроули -- обойдется.
...Колокольчик все-таки звякнул -- в неожиданном месте. Тесть Эли
Муртеза поделился как-то с ним проблемой: взятку ему предложили, чтобы
помочь одному старому адвокату выдернуть клиента-сидельца на периферийную
отсидку (тесть работал в одном департаменте с Хантером). Тесть отказался, но
заволновался -- не проверка ли это, так называемая оперативная ревизия, не
подкоп ли? Смог бы Эли аккуратно это выяснить? Что тут выяснять, Эли живо
навел справки, тестя успокоил, а сам затаился. Он вовсе не был уверен, что
тесть не берет на лапу, и подводить его к такому опасному, топкому делу,
пусть даже краешком, -- не захотел. Тот адвокат -- известная личность,
всегда обслуживал клиентов, политики не знающих, к тому же помер не так
давно. Лишнее приватное знание не помешает: этот Ларей имеет связи и
подручных. Надо их выявлять, индивидуально, без докладов -- пригодится в
трудную минуту. Не шпион он никакой, уголовник -- но, видать, из отпетых...
...Лысый не был подтвержденным уркой, но всю свою сознательную жизнь
промышлял кражами и на зоне придерживался "ржавых правил". Сейчас он парился
в предвариловке -- кража бумажника в бабилонском универмаге -- и косил в
больничке приступ язвы. Он и Желтый (полукитаец Артур, тоже карманник,
только зачаленный всего лишь по первой ходке) рассчитывали уйти на
периферийный суд, следовало только согласиться и принять на себя пару
карманных "висяков". Дело к тому и шло, но Желток сломал ногу на тюремной
лестнице, а Лысый, как уже говорилось, симулировал острый приступ язвы.
Сегодня они гужевались на полную катушку: Желтку переправили марафет --
четверть сантиграмма омнопона в ампулах. Шприц они привычно добыли у Ганса
Томптона и пригласили его разделить компанию. Томптон, пользуясь доступом к
сильнодействующим лекарствам, потихоньку принялся за старое и уже не в силах
был отказаться от халявы.
Заварили чаек, включили цветной телевизор -- дело было ночью в
ординаторской, Томптон вызвался подежурить; кроме него да охраны в
решетчатой каморке на этаже (три стены, поворот, да еще спят после спирта)
никого из посторонних не было.
Им троим было весело и хорошо в ту ночь: погас телевизор -- пошли
разговоры да случаи из жизни, спать не хотелось. Тут Томптон и развязал язык
по поводу странного мужика в отдельном закутке и не менее странных
посетителей.
-- ...исключительно до войны, говорит, такие наколки и делали. Только
не понял -- про медведя они речь вели или про звезды на ключицах...
-- Какого медведя? -- Лысый попытался пошире раздернуть веки на глазах,
но ему это плохо удавалось -- наплывала улыбка и вновь растягивала их в
щелочки, под стать узким глазкам Желтка.
-- Ну, такой -- со здоровенными клыками -- медведь, ну -- морда
медвежья на лопатке. Фаны их носили, мол, впрочем не помню. Однако, коллеги,
столь полной релаксации от жалкого омнопонишки давнехонько я не испытывал...
-- Подмолодился -- вот и кайф. Так не фаны, -- Ваны, может?
-- М-м, по всей видимости... определенно -- да! Отчетливо вспоминаю,
просто вижу и слышу, как наяву... Да, Ваны... О них говорили...
Желтый нагрузился по ватерлинию и теперь грезил с полузакрытыми веками,
пуская слюни прямо на половицу. Лысый соображал четко, омнопон бодрил его
привычный к этому делу мозг, хотя Лысого нельзя было назвать в полном смысле
наркоманом: удивительный его организм позволял почти без ломок выходить на
"сухой паек", когда наркоты не было, и кайфовать, когда она появлялась.
Печенка, впрочем, уже крепко пошаливала... Вот и сейчас Лысый радостно
выслушивал фантастические откровения лепилы Томптона, понимал, что надо
продолжать спрашивать, и знал о чем, а осмысление оставил на утро, на
скучную голову.
-- А кликуху евонную называли?
-- Нет, только "он" да "ему". Татуировщика называли, потешно так:
Суббота, говорят, -- Томптон счастливо рассмеялся, -- Буонарроти от накожной
живописи этот Субботи-Буонарроти.
-- Бу... Кто?
-- В позднем средневековье гений такой был, художник и скульптор. Вот
они его с ним и сравнили...
