только о себе, отказалась от мелочного любования приветливостью и прос-
тотой своего обращения, начала расспрашивать госпожу фон Клейст о ее
семье, об обстоятельствах ее жизни, о ее чувствах, чего не делала с той
поры, как собственные горести целиком завладели ее душой. Ей захотелось
также познакомиться с жизнью артистов, с душевными волнениями, связанны-
ми со сценой, узнать мысли и привязанности Порпорины. Полная доверия,
она и сама его излучала и, с огромной радостью читая в душе других, она
убедилась, что эти два создания, которые до сих пор казались ей совсем
иными, не такими, как она, в действительности ничем от нее не отличают-
ся, что они столь же заслуживают уважения перед лицом бога, столь же
одарены природой, - словом, что эти создания столь же значительны на
земле, как и она сама, давно уже уверившаяся в своем превосходстве над
всеми другими.
Особенно поразила ее Порпорина, чьи простодушные ответы и милая отк-
ровенность преисполнили ее восхищением и симпатией.
- Ты просто ангел, - сказала она. - И это ты, актриса! В твоих словах
и мыслях больше благородства, чем в словах и мыслях всех коронованных
особ, каких я знаю. Ты внушаешь мне безграничное уважение, я просто влю-
билась в тебя. Но и ты должна полюбить меня, прекрасная Порпорина. Отк-
рой мне сердце, расскажи о своей жизни, о своем происхождении, воспита-
нии, о своих увлечениях, даже о своих ошибках, если они у тебя были. Но
это могли быть лишь благородные ошибки, вроде моей, а моя вовсе не тяго-
тит мою совесть: она таится в святая святых моего сердца. Сейчас один-
надцать часов, впереди у нас вся ночь, наша маленькая "оргия" подходит к
концу - ведь мы теперь просто болтаем, и я вижу, что вторая бутылка шам-
панского окажется лишней. Прошу тебя - расскажи мне свою историю. Мне
кажется, если я узнаю твое сердце, если увижу картину жизни, в которой
все для меня будет ново и незнакомо, это даст мне более правильное
представление об истинном нашем долге на земле, чем все мои бесплодные
размышления. Я чувствую, что способна слушать тебя так внимательно, с
таким интересом, с каким никогда прежде не могла слушать что-либо, не
связанное с предметом моей страсти. Исполнишь ты мое желание?
- Я охотно сделала бы это, принцесса... - начала Порпорина.
- Принцесса? Кого ты имеешь в виду? - шутливо перебила ее принцесса
Амалия.
- Я хочу сказать, милая Амалия, - ответила Порпорина, - что охотно
сделала бы это, не будь в моей жизни одной тайны, очень важной, почти
зловещей тайны, с которой связано все остальное, и никакая потребность
открыться, излить душу не позволяет мне выдать ее.
- Так знай же, дорогое дитя, что она мне известна, твоя тайна! И если
я не сказала тебе об этом в начале ужина, то единственно из страха со-
вершить нескромность. Однако теперь я чувствую, что моя дружба к тебе
может смело стать выше этого страха.
- Вам известна моя тайна! - вскричала пораженная Порпорина. - О,
принцесса, простите меня, но мне это кажется невероятным.
- Штраф! Ты опять назвала меня принцессой.
- Прости, Амалия, но ты не можешь знать мою тайну, если только и в
самом деле не поддерживаешь связь с Калиостро, как уверяют многие.
- Я давно уже слышала о твоем приключении с Калиостро и умирала от
желания узнать подробности, но, повторяю, сегодня мною движет не любо-
пытство, а искренняя дружба. Так вот, чтобы тебя ободрить, скажу тебе -
с сегодняшнего утра я отлично знаю, что синьора Консуэло Порпорина мо-
жет, ежели пожелает, носить на законном основании титул графини Ру-
дольштадтской.
- Ради всего святого, принцесса... Нет, Амалия... Кто мог рассказать
вам?
- Милая Рудольштадт, неужели ты не знаешь, что моя сестра, маркграфи-
ня Байрейтская, сейчас в Берлине?
- Знаю.
- И с нею ее доктор Сюпервиль?
- Ах так! Сюпервиль нарушил свое слово, свою клятву. Он рассказал
все!
- Успокойся. Он рассказал только мне, и притом под большим секретом.
Впрочем, я не понимаю, почему ты так уж боишься предать гласности это
дело - ведь оно обнаруживает лучшие стороны твоей натуры, а повредить
уже никому не может. Все члены семейства Рудольштадт умерли, за исключе-
нием старой канониссы, да и та, очевидно, не замедлит последовать в мо-
гилу за своими братьями. Правда, у нас в Саксонии существуют князья Ру-
дольштадтские, твои близкие родственники - троюродные братья. Они очень
кичатся своим именем, но если тебя поддержит мой брат, то это имя будешь
носить ты, и они не посмеют протестовать... Впрочем, возможно, ты все
еще предпочитаешь носить имя Порпорины? Оно не менее славно и гораздо
более благозвучно.
- Да, таково и в самом деле мое желание, что бы ни случилось, - отве-
тила певица. - Но мне бы очень хотелось узнать, по какому поводу госпо-
дин Сюпервиль рассказал вам обо всем. Когда я это узнаю и совесть моя
будет свободна от данной клятвы, обещаю вам... обещаю тебе рассказать
подробности этого печального и странного брака.
- Вот как это произошло, - сказала принцесса. - Одна из моих фрейлин
заболела, и я попросила передать Сюпервилю, - а мне уже сообщили, что он
находится в замке, при особе моей сестры, - чтобы он заехал посмотреть
больную. Сюпервиль - человек умный, я знала его еще тогда, когда он пос-
тоянно жил здесь. Он никогда не любил моего брата, и тем удобнее было
мне завязать с ним беседу. Случайно разговор зашел о музыке, об опере и,
следовательно, о тебе. Я сказала ему о тебе столько лестного, что он -
то ли желая сделать мне приятное, то ли искренно, - перещеголял меня и
начал превозносить тебя до небес. Я слушала его с большим удовольствием,
но заметила, что он чего-то недоговаривает; он намекал на какие-то ро-
мантические, даже захватывающие события, имевшие место в твоей судьбе, и
на такое душевное величие, какого я, при всем моем добром к тебе отноше-
нии, якобы не могу себе представить. Признаюсь, я стала очень настаи-
вать, и в его оправдание могу сказать, что он заставил долго себя упра-
шивать. Наконец, взяв с меня слово не выдавать его, он рассказал о твоем
браке с умирающим графом Рудольштадтом и о твоем великодушном отречении
от всех прав и преимуществ. Теперь ты видишь, дитя мое, что можешь со
спокойной совестью рассказать мне все остальное, если у тебя нет других
причин это скрывать.
- Хорошо, - после минутной паузы сказала Порпорина, поборов свое вол-
нение, - этот рассказ неминуемо пробудит во мне тяжелые воспоминания,
особенно тяжелые с тех пор, как я нахожусь в Берлине, но я отвечу дове-
рием на сочувствие и интерес вашего высочества... то есть, я хочу ска-
зать, моей доброй Амалии.
VII
- Я родилась в одном из уголков Испании. Не знаю точно, где именно и
в каком году это было, но сейчас мне двадцать три или двадцать четыре
года. Имя моего отца мне неизвестно, и думаю, что моя мать тоже не знала
имени своих родителей. В Венеции ее называли Zingara - цыганкой, а меня
Zingarella - цыганочкой. Моей покровительницей, по желанию матери, стала
Maria del Consuelo, что по-французски означает богоматерь Утешения. Пер-
вые мои годы прошли в бродяжничестве и нужде. Мы с матерью всюду ходили
пешком и песнями зарабатывали на хлеб. Смутно припоминаю, что в чешских
лесах нас радушно приняли в каком-то замке, где красивый юноша по имени
Альберт, сын владельца замка, был со мной очень ласков и подарил моей
матери гитару. Этот замок был замком Исполинов, и настал день, когда я
отказалась сделаться его хозяйкой, а этим юношей был граф Альберт Ру-
дольштадт, чьей супругой мне суждено было стать.
Десяти лет от роду я начала петь на улицах.
Однажды, когда я пела свою песенку на площади святого Марка в Вене-
ции, перед входом в какое-то кафе, маэстро Порпора - он как раз находил-
ся там, - пораженный моим голосом, слухом и естественной манерой пения,
которую я переняла от матери, подозвал меня, стал расспрашивать, прово-
дил меня до моей лачуги, дал матушке немного денег и обещал ей устроить
меня в scuola dei mendicanti [5], одну из тех бесплатных музыкальных
школ, каких так много в Италии и откуда выходят все знаменитые артисты
обоего пола, ибо ими руководят лучшие учителя. Я сделала там большие ус-
пехи, и вскоре маэстро Порпора очень привязался ко мне, что немедленно
вызвало ревность и неприязнь других учениц. Их несправедливая злоба и
презрение к моим лохмотьям рано приучили меня к терпению, выдержке и по-
корности судьбе.
Не помню, когда именно я увидела его впервые, но твердо знаю, что в
семь или восемь лет я уже любила одного юношу, или, вернее, мальчика,
заброшенного сироту, который так же, как я, обучался музыке благодаря
чьему-то покровительству и состраданию и так же, как я, проводил на ули-
це целые дни. Наша дружба, или наша любовь, ведь это было одно и то же,
была целомудренным и восхитительным чувством. Невинные, мы вместе броди-
ли по улицам в те часы, которые не были отданы музыке. Матушка, тщетно
пытавшаяся разлучить нас, наконец согласилась признать нашу взаимную
склонность, но, лежа на смертном одре, взяла с нас слово, что мы поже-
нимся, как только будем в состоянии прокормить семью своим трудом.
Когда мне было восемнадцать или девятнадцать лет, я уже пела довольно
хорошо. Граф Дзустиньяни, знатный венецианец, владелец театра Сан-Самуэ-
ле, услыхал однажды мое пение в церкви и пригласил меня на первые роли,
желая заменить Кориллу - красивую женщину и искусную певицу, которая до
того была его любовницей, но изменила ему. Этот самый Дзустиньяни и был
покровителем моего жениха Андзолето. Андзолето пригласили на главные
мужские роли одновременно со мною. Первые наши выступления проходили с
огромным успехом. Андзолето обладал великолепным голосом, необыкновенным
природным дарованием и обольстительной внешностью; ему покровительство-
вали самые красивые дамы. Но он был ленив, у него не было такого искус-
ного и усердного учителя, как у меня. Его успех оказался менее блиста-
тельным. Сначала это вызвало у него огорчение, потом досаду, наконец за-
висть, и так я утратила его любовь.
- Возможно ли? - воскликнула принцесса Амалия. - Из-за такой ничтож-
ной причины? Так он, значит, был очень дурной человек?
- Увы, принцесса, нет. Но он был тщеславен, как все актеры. Он стал
искать покровительства певицы Кориллы, впавшей в немилость, а потому оз-
лобленной, и она отняла у меня сердце Андзолето, а его быстро научила,
как оскорбить и ранить мое. Однажды вечером маэстро Порпора, - а он
всегда восставал против нашей любви, ибо, по его мнению, женщина, чтобы
стать великой артисткой, должна оставаться чуждой любому влечению серд-
ца, любому проявлению страсти, - итак, маэстро Порпора помог мне обнару-
жить измену Андзолето. А на следующий вечер сам граф Дзустиньяни объяс-
нился мне в любви, чего я никак не ожидала и что глубоко меня оскорбило.
Андзолето притворился, будто ревнует меня, будто верит, что я уступила
графу... Он попросту хотел порвать со мной. Ночью я убежала из дома и
явилась к моему учителю. Этот человек умеет быстро принимать решения, а
меня он научил так же быстро выполнять то, что решено. Он дал мне реко-
мендательные письма, небольшую сумму денег, объяснил маршрут путешест-
вия, посадил в гондолу, проводил за пределы города, и на рассвете я одна
отправилась в Богемию.
- В Богемию! - повторила госпожа фон Клейст, пораженная мужеством и
добродетелью Порпорины.
- Да, сударыня, - подтвердила молодая девушка. - На нашем языке -
языке кочующих актеров - мы часто употребляем выражение "бродить по Бо-
гемии", когда хотим сказать, что пускаемся на волю случая, что идем на
риск бедной, полной трудов, а иногда далеко не безупречной, жизни цыган,
которых по-французски называют также богемцами. Но я-то отправилась не в
