вязать себе глаза и согласна ли пойти с ним, держась за его руку. Зная,
что он человек воспитанный, я согласилась без колебаний, но при условии,
что он ни на минуту не оставит меня одну. "А я как раз и собирался, -
сказал он мне, - попросить вас не отходить от меня ни на шаг и не выпус-
кать моей руки, что бы ни случилось и какое бы волнение вы ни испытали".
Я обещала, но это его не удовлетворило, и он заставил меня торжественно
поклясться, что, когда появится видение, я не сделаю ни одного жеста, не
издам ни одного восклицания, словом, буду безмолвна и неподвижна. Затем
он надел перчатку и, накинув мне на голову черный бархатный капюшон,
ниспадающий до самых плеч, повел меня куда-то. Мы шли так около пяти ми-
нут, но я не слышала, чтобы закрывалась или открывалась хоть одна дверь.
Благодаря капюшону я не чувствовала никакого изменения воздуха и не
знаю, выходили мы из кабинета или нет: чтобы помешать мне запомнить нап-
равление, Калиостро заставил меня проделать множество кругов и поворо-
тов. Наконец он остановился и снял с меня капюшон, но сделал это так
легко, что я ничего не заметила. Мне стало легче дышать, и только поэто-
му я поняла, что перед глазами у меня уже нет преграды, но вокруг был
такой глубокий мрак, что и без капюшона я ровно ничего не видела. Однако
через некоторое время я различила перед собой звезду, сначала мерцающую
и бледную, а потом сверкающую и яркую. В первое мгновение она показалась
мне очень отдаленной, но, став яркой, совсем приблизилась. Вероятно, это
зависело от более или менее сильного света, проникавшего сквозь прозрач-
ную завесу. Калиостро подвел меня к этой звезде, как бы врезанной в сте-
ну, и по ту сторону я увидела странно убранную комнату с множеством све-
чей, размещенных в определенном порядке. Эта комната своим убранством и
расположением казалась вполне подходящей для какого-нибудь колдовского
действа. Но я не успела хорошенько ее разглядеть; мое внимание сразу
приковал к себе человек, сидевший за столом. Он сидел один, закрыв рука-
ми лицо, видимо, погруженный в глубокое раздумье. Итак, я не могла расс-
мотреть его черты, и фигуру его тоже скрывало одеяние, какого я никогда
ни на ком не видела. Насколько я могла различить, это была белая шелко-
вая мантия или плащ на ярко-красной подкладке, застегнутый на груди ка-
кими-то золотыми иероглифическими эмблемами, среди которых я различила
розу, крест, треугольник, череп и несколько роскошных разноцветных лент.
Я поняла одно - это был не Порпора. Но через минуту или две это та-
инственное существо, которое я уже начала принимать за статую, медленно
опустило руки, и я отчетливо увидела лицо графа Альберта - не такое, ка-
ким видела его в последний раз, с печатью смерти, нет, бледное, но жи-
вое, одухотворенное и безмятежно ясное, словом, такое, каким оно бывало
в лучшие часы его жизни - в часы спокойствия и доверия. Я чуть было не
вскрикнула и не разбила невольным движением стекло, которое нас разделя-
ло, но Калиостро сильно сжал мне руку, и это напомнило мне о моей клят-
ве; я почувствовала смутный страх. К тому же в эту минуту в глубине ком-
наты, где сидел Альберт, открылась дверь, и туда вошли несколько незна-
комых людей, одетых почти так же, как он, и со шпагами в руках. Проделав
какие-то странные телодвижения, словно играя пантомиму, они поочередно
обратились к нему с торжественными и непонятными словами. Он встал, по-
дошел к ним и ответил им столь же непонятно, хотя теперь я знаю немецкий
язык не хуже, чем родной. Их речи походили на те, какие мы порой слышим
во сне, да и вся необычность этой сцены, чудесное появление этого приз-
рака так напоминали сон, что я сделала попытку шевельнуться, желая убе-
диться, что не сплю. Но Калиостро заставил меня стоять неподвижно, да и
голос Альберта был так хорошо мне знаком, что я уже не могла сомневаться
в реальности того, что вижу. Поддавшись непреодолимому желанию загово-
рить с ним, я готова была забыть свою клятву, как вдруг черный капюшон
вновь опустился на мои глаза. Я быстро сорвала его, но светлая звезда
уже исчезла, и все погрузилось в кромешный мрак. "Если вы сделаете хоть
малейшее движение, - глухо прошептал Калиостро дрожащим голосом, - ни
вы, ни я - мы никогда больше не увидим света". Я нашла в себе силы пос-
ледовать за ним, и мы еще долго зигзагами шагали в неведомом прост-
ранстве. Наконец он в последний раз снял с меня капюшон, и я оказалась в
его лаборатории, освещенной так же слабо, как и в начале нашего приклю-
чения. Калиостро был очень бледен и все еще дрожал, как прежде, во время
нашего перехода. Тогда тоже рука его, державшая мою руку, судорожно
вздрагивала, и он очень торопил меня, видимо испытывая сильный страх. С
первых же слов он начал горько упрекать меня за недобросовестность, с
какой я нарушила свои обещания и едва не подвергла его ужасной опаснос-
ти. "Мне бы следовало помнить, - добавил он суровым и негодующим тоном,
- что честное слово женщин ни к чему их не обязывает и что ни в коем
случае нельзя уступать их праздному и дерзкому любопытству".
Пока что я не разделяла страха моего проводника. Я увидела Альберта
живым - и это так меня потрясло, что я даже не задала себе вопроса, воз-
можно ли это. На миг я забыла о том, что смерть навсегда отняла у меня
моего милого, дорогого друга. Однако волнение Калиостро наконец напомни-
ло мне, что все это было лишь чудом, что я видела призрак. И все-таки
мой рассудок стремился отвергнуть все сомнения, а язвительные упреки Ка-
лиостро вызвали во мне какое-то болезненное раздражение, которое избави-
ло меня от слабости. "Вы притворяетесь, будто принимаете всерьез ваши
собственные лживые измышления, - с горячностью возразила ему я, - но это
жестокая игра. Да, да, вы играете с самым священным, что есть в мире, -
со смертью".
"Душа неверующая и слабая, - ответил он с горячностью, но внуши-
тельно. - Вы верите в смерть, как верит в нее толпа. А ведь у вас был
великий наставник - наставник, сотни раз повторявший вам: "Никто не уми-
рает, ничто не умирает, смерти нет". Вы обвиняете меня во лжи и как буд-
то не знаете, что единственной ложью является во всем этом слово смерть,
которое сорвалось с ваших нечестивых уст". Признаюсь, этот странный от-
вет взволновал меня и на миг победил сопротивление моего смятенного ума.
Как мог этот человек быть так хорошо осведомлен не только о моих отноше-
ниях с Альбертом, но даже и о тайне его учения? Разделял ли он его веру,
или просто воспользовался ею как оружием, чтобы покорить мое воображе-
ние?
Я была растеряна и сражена. Но вскоре я поняла, что не могу разделить
этот грубый способ истолкования верований Альберта и что только от бога,
а не от обманщика Калиостро зависит вызывать смерть или пробуждать
жизнь. Убедившись наконец, что я была жертвой иллюзии, которая в эту ми-
нуту казалась мне необъяснимой, но могла получить какое-то объяснение в
будущем, я встала и, холодно похвалив искусство мага, спросила у него с
легкой иронией, что означали странные речи, которыми обменивались его
призраки. На это он ответил, что не может удовлетворить мое любопытство
и что я должна быть довольной уже тем, что видела этого человека испол-
ненным спокойствия и занятым полезной деятельностью. "Вы напрасно стали
бы спрашивать у меня, - добавил он, - каковы его мысли и поступки в жиз-
ни. Я ничего о нем не знаю, не знаю даже его имени. Когда вы стали о нем
думать и попросили показать вам его, между ним и вами образовалась та-
инственная связь, и моя власть оказалась настолько сильной, что он
предстал перед вами. Дальше этого мое искусство не идет".
"Ваше искусство не дошло и до этого, - сказала я. - Ведь я думала о
маэстро Порпоре, а ваша власть вызвала образ совсем другого человека".
"Я ничего не знаю об этом, - ответил он с пугающей искренностью, - и
даже не хочу знать. Я ничего не видел ни в ваших мыслях, ни в колдовском
изображении. Мой рассудок не выдержал бы подобных зрелищ, а мне, чтобы
пользоваться своей властью, необходимо сохранять его в полной ясности.
Но законы магии непогрешимы, и, значит, сами того не сознавая, вы думали
не о Порпоре, а о другом человеке".
- Вот они, прекрасные речи маньяков! - сказала принцесса, пожимая
плечами. - У каждого свои приемы, но все они с помощью какого-либо хит-
роумного рассуждения, которое можно, пожалуй, назвать логикой безумия,
всегда умеют выпутаться из затруднительного положения и своими выспрен-
ными речами сбить собеседника с толку.
- Уж я-то, бесспорно, была сбита с толку, - продолжала Консуэло, - и
совсем потеряла способность рассуждать здраво. Появление Альберта,
действительное или мнимое, заставило меня еще острее ощутить свою утра-
ту, и я залилась слезами.
"Консуэло! - торжественно произнес маг, предлагая мне руку, чтобы по-
мочь выйти из комнаты. (И можете себе представить, как поразило меня еще
и это - мое настоящее имя, никому здесь неизвестное и прозвучавшее вдруг
в его устах.) Вам надо искупить серьезные прегрешения, и, я надеюсь, вы
сделаете все, чтобы вновь обрести спокойную совесть". У меня не хватило
сил ответить ему. Оказавшись среди друзей, нетерпеливо ожидавших меня в
соседней комнате, я тщетно пыталась скрыть от них слезы. Я тоже испыты-
вала нетерпение - нетерпение как можно скорее уйти от них, и, оставшись
одна, на свободе предалась своему горю. Всю ночь я провела без сна,
вспоминая и обдумывая события этого рокового вечера. Чем больше я стара-
лась понять их, тем больше запутывалась в лабиринте догадок и, призна-
юсь, мои домыслы были более безумны и более мучительны, чем могла бы
быть слепая вера в пророчества магии. Утомленная этой бесплодной работой
мозга, я решила отложить свое суждение, пока на эту историю не прольется
хоть луч света, но с тех пор я сделалась болезненно впечатлительной,
подверженной нервическим припадкам, неуравновешенной и смертельно груст-
ной. Я не ощущаю потерю друга острее, чем прежде, но угрызения совести,
- а они немного заглохли во мне после его великодушного прощения, - те-
перь не перестают меня мучить. Продолжая выступать на сцене, я быстро
пресытилась суетным опьянением успеха, а кроме того, в этой стране, где
души людей представляются мне такими же угрюмыми, как ваш климат...
- И как деспотизм, - добавила аббатиса.
- В этой стране, где, кажется, я и сама сделалась печальной и холод-
ной, мое пение не сможет развиваться так, как я мечтала...
- Да разве твое пение еще нуждается в этом? Мы никогда не слышали та-
кого голоса, как твой, и я думаю, что во всем мире нет подобного совер-
шенства. Я говорю то, что думаю, и моя похвала - это не комплимент в ду-
хе Фридриха.
- Даже если бы суждение вашего высочества было справедливо (а я не
берусь судить об этом, ибо, кроме певиц Романины и Тези, слышала до сих
пор только самое себя), - с улыбкой возразила Консуэло, - мне кажется,
что человек всегда может к чему-то стремиться и что-то находить сверх
того, что он уже сделал. Да, я могла бы приблизиться к тому идеалу, о
котором всегда мечтала, если бы моя жизнь была деятельной, полной
борьбы, дерзаний, разделенных привязанностей, словом - вдохновения! Но
холодная регулярность, которая царит здесь, военная дисциплина, установ-
ленная даже за кулисами театра, спокойная и неизменная благосклонность
публики, которая, слушая нас, думает о своих делах, высокое покровитель-
ство короля, заранее обеспечивающее нам успех, отсутствие соперничества
и обновления как в составе артистов, так и в репертуаре, а главное,
мысль о нескончаемом плене, - вся эта обыденная, полная равнодушного
труда, унылой славы и невольной бережливости жизнь в Пруссии отняла у
меня надежду и даже охоту совершенствоваться. Бывают дни, когда я чувст-
вую себя настолько вялой, настолько лишенной того щекочущего самолюбия,
