бег, чем кронпринцу Фридриху. Если король в течение двадцати четырех ча-
сов не удалит меня из своего государства, я сама постараюсь успокоить
его относительно моих интриг и покину Пруссию без всяких бумаг, хотя бы
мне пришлось идти пешком и перебираться через рвы, подобно дезертирам и
контрабандистам.
- Вы сумасшедшая! - пожимая плечами, сказал король, расхаживая по
комнате, чтобы скрыть досаду и раскаяние. - Да, вы уедете, таково и мое
желание, но уедете не торопясь, без скандала. Я не хочу, чтобы вы расс-
тались со мной, сердясь и на меня и на самое себя. Где, черт возьми, вы
набрались этой невероятной дерзости? И какого черта я так снисходителен
к вам?
- Думаю, что причина этой снисходительности в той крупице великоду-
шия, от которой король вполне может себя избавить. Он думает, что обязан
мне чемто за услугу, которую я с такой же готовностью оказала бы самому
ничтожному из его подданных. Пусть же он считает, что расквитался со
мной тысячу раз, и поскорее отпустит меня - свобода будет вполне доста-
точной наградой. Никакой другой мне не надо.
- Опять? - сказал король, пораженный дерзким упрямством молодой де-
вушки. - Все те же речи? Так вы не скажете мне ничего другого? Нет, это
уже не смелость, это ненависть!
- А если бы и так? - спросила Консуэло. - Разве вашему величеству это
не безразлично?
- Праведное небо! Что такое вы говорите, глупенькая девочка! - воск-
ликнул король с простодушным выражением искренней боли. - Вы сами не по-
нимаете, что сказали. Только извращенная душа может быть нечувствительна
к ненависти себе подобных.
- А разве Фридрих Великий считает Порпорину существом себе равным?
- Только ум и добродетель возвышают отдельных людей над остальными. В
области своего искусства вы гениальны. Совесть должна подсказать вам,
верны ли вы своему долгу... Но в эту минуту она говорит вам совсем дру-
гое, ибо в душе у вас горечь и вражда.
- Допустим, но разве великому Фридриху не в чем упрекнуть свою со-
весть? Не он ли разжег эти дурные страсти в душе, привыкшей к чувствам
мирным и добрым?
- Вы сердитесь? - спросил Фридрих, пытаясь взять молодую девушку за
руку. Но тут же в смущении остановился: закоренелое презрение и антипа-
тия к женщинам сделали его застенчивым и неловким. Консуэло намеренно
подчеркнула свою досаду, чтобы заглушить в сердце короля нежность, гото-
вую погасить вспышку гнева, но когда она заметила, как он робок, страх
ее сразу исчез, так как она поняла, что первого шага он ждет с ее сторо-
ны. Странная прихоть судьбы! Единственная женщина, которая могла вызвать
у Фридриха чувство, похожее на любовь, была, быть может, единственной в
его королевстве, которая ни за что в жизни не согласилась бы поощрить в
нем эту склонность. Правда, недоступность и гордость Консуэло были, по-
жалуй, в глазах короля главным ее очарованием. Завоевание этой непокор-
ной души привлекало деспота, словно завоевание какой-нибудь провинции,
и, сам не отдавая себе в этом отчета, отнюдь не стремясь прослыть героем
любовных похождений, он испытывал невольное восхищение и сочувствие к
этому сильному характеру, в какой-то мере родственному его собственному.
- Вот что, - сказал он, быстро пряча в карман жилета руку, которую
протянул было к Консуэло, - никогда больше не говорите мне, что я равно-
душен к ненависти окружающих, не то я буду думать, что меня ненавидят, а
эта мысль мне невыносима.
- Но ведь вы хотите, чтобы вас боялись.
- Нет, я хочу, чтобы меня уважали.
- И ваши капралы внушают солдатам уважение к вашему имени с помощью
палочных ударов.
- Что можете вы знать об этом? О чем вы говорите? Во что вмешивае-
тесь?
- Я отвечаю на вопросы вашего величества определенно и ясно.
- Вам угодно, чтобы я попросил у вас прощения за вспышку, вызванную
вашим безрассудством?
- Напротив. Если бы вы могли разбить о мою голову ту палку-скипетр,
который управляет Пруссией, я стала бы просить ваше величество поднять
эту трость.
- Полноте! Ведь эту трость мне подарил Вольтер, и если бы я прошелся
ею по вашим плечам, у вас только прибавилось бы хитрости и ума. Послу-
шайте, я очень дорожу этой тростью, но вижу, что вам нужно какое-то
удовлетворение. Итак...
Король поднял трость и хотел было ее сломать. Однако, как он ни ста-
рался сделать это, даже помогая себе коленом, бамбук гнулся, но не ло-
мался.
- Вот видите, - сказал король, бросая трость в камин, - вы ошиблись:
моя трость не является символом моего скипетра. Это символ верной Прус-
сии. Она сгибается под давлением моей воли, но не будет сломлена ею.
Поступайте так же, Порпорина, и вам будет хорошо.
- Какова же воля вашего величества по отношению ко мне? Стоит ли та-
кой сильной личности повелевать и нарушать ясность своего духа ради
столь незначительной особы?
- Моя воля - чтобы вы отказались от мысли уехать из Берлина. Вам это
неприятно?
Быстрый и почти страстный взгляд Фридриха достаточно убедительно по-
яснил, что он имел в виду, говоря о так называемом удовлетворении. Кон-
суэло почувствовала, что ее страхи вернулись, и сделала вид, что не по-
няла его.
- На это я никогда не соглашусь, - ответила она. - Мне слишком ясно
теперь, как дорого пришлось бы платить за честь изредка развлекать свои-
ми руладами ваше величество. Здесь подозревают всех. Самые незаметные,
самые незначительные люди не защищены от клеветы, и для меня такая жизнь
невыносима.
- Вы недовольны своим жалованьем? - спросил король, - Оно будет уве-
личено.
- Нет, государь. Я вполне удовлетворена им - я не корыстолюбива, и
ваше величество знает это.
- Вы правы. Надо отдать вам справедливость, вы не любите деньги.
Впрочем, неизвестно, что вы любите?
- Свободу, государь.
- А кто стесняет вашу свободу? Вы просто хотите поссориться со мной и
не можете найти подходящий предлог. Вы хотите уехать - это мне ясно.
- Да, государь.
- Да? Это решено твердо?
- Да, государь.
- Если так, убирайтесь к дьяволу! Король схватил шляпу, поднял
трость, которая так и не сгорела, откатившись за решетку, и, повернув-
шись спиной, направился к двери. Но, перед тем, как ее открыть, он обер-
нулся, и Консуэло увидела его лицо, такое непритворно грустное, такое
по-отечески огорченное, словом, такое непохожее на обычную страшную мас-
ку короля с его горькой, скептическифилософской усмешкой, что бедная де-
вушка почувствовала раскаяние и волнение. Привычка к бурным сценам, ус-
военная ею в те времена, когда она еще жила в доме Порпоры, заставила ее
забыть, что в сердце Фридриха было по отношению к ней нечто такое, чего
никогда не было в целомудренной и благородно пылкой душе ее приемного
отца, - нечто эгоистическое и страшное. Она отвернулась, чтобы скрыть
невольную слезу, покатившуюся по ее щеке, но зоркий, как у рыси, взгляд
короля замечал все. Он воротился и снова занес над Консуэло трость, но
на этот раз с такою нежностью, словно играл со своим ребенком.
- Скверное создание, - сказал он ей растроганным и ласковым тоном, -
у вас нет ко мне ни малейшей дружбы.
- Вы сильно ошибаетесь, господин барон, - ответила добрая Консуэло,
поддавшись обаянию этого полупритворства, которое так искусно загладило
искреннюю и грубую вспышку королевского гнева. - Моя дружба к капитану
Крейцу столь же велика, сколь велика неприязнь к королю Пруссии.
- Это потому, что вы не понимаете, не можете понять короля Пруссии, -
возразил Фридрих. - Но не будем говорить о нем. Наступит день, когда вы
более справедливо оцените человека, который пытается править своей стра-
ной как можно лучше, но для этого вам надо пожить здесь подольше и озна-
комиться с ее духом, с ее потребностями. А пока что будьте немного полю-
безнее с этим беднягой бароном - ведь ему так наскучил двор, наскучили
придворные льстецы, и он пришел сюда, чтобы найти хоть немного покоя и
счастья рядом с чистой душой и ясным умом. У меня был всего один час,
чтобы насладиться всем этим, а вы все время ссорились со мной. Я приду
еще как-нибудь, но с условием, что вы примете меня полюбезнее. Чтобы
развлечь вас, я приведу с собой левретку Мопсюль, а если будете умницей,
подарю вам красивого белого щенка, которого она теперь кормит. Вам при-
дется хорошенько заботиться о нем. Да, совсем забыл! Я принес вам стихи
собственного сочинения, несколько строф. Можете подобрать к ним мелодию,
а моя сестра Амалия охотно споет их нам.
Король уже собрался уходить, но несколько раз возвращался, непринуж-
денно болтая и расточая предмету своей благосклонности ласковые компли-
менты. При случае он умел говорить милые пустяки, хотя вообще речь его
была сжатой, энергичной, исполненной здравого смысла. Ни один человек не
мог вести столь содержательный разговор, и такой серьезный, такой уве-
ренный тон редко преобладал в интимных беседах той эпохи. Но с Консуэло
король хотел быть "славным малым", и эта роль до такой степени ему уда-
валась, что иной раз молодая девушка начинала простодушно им восхи-
щаться. Когда он ушел, она, по обыкновению, пожалела, что не сумела от-
толкнуть его от себя и отбить охоту к этим опасным визитам. Со своей
стороны, король тоже ушел немного недовольный собой. Он посвоему любил
Консуэло и желал бы внушить ей чувство истинной привязанности и восхище-
ния, которое его лжедрузья философы только разыгрывали перед ним. Быть
может, он многое бы отдал - а он не любил чтолибо отдавать, - чтобы хоть
раз в жизни познать радости любви, искренней и неподдельной. Но он прек-
расно понимал, что это было бы нелегко совместить с привычкой властво-
вать, от которой он не желал отказаться. И словно сытый кот, который иг-
рает с готовой ускользнуть мышкой, он и сам не знал хорошенько, чего хо-
чет - приручить ее или задушить. "Она заходит слишком далеко, и это кон-
чится плохо, - думал он, садясь в карету. - Если она будет продолжать
упрямиться, придется заставить ее совершить какую-нибудь оплошность и
услать на некоторое время в крепость, чтобы тюремный распорядок умерил
это надменное бесстрашие. Однако я предпочел бы пленить ее и подчинить
своему обаянию - ведь действует же оно на других. Быть не может, чтобы я
не добился цели, если проявлю немного терпения. Эта незначительная зада-
ча злит меня, но в то же время и забавляет. Посмотрим! Несомненно одно -
ей не следует уезжать сейчас - нельзя позволить ей похваляться тем, что
она безнаказанно высказывала мне в глаза свои прописные истины. Нет,
нет! Она расстанется со мной лишь тогда, когда будет покорена или слом-
лена..." После чего король, у которого, как понимает читатель, было в
голове немало других забот, раскрыл книгу, чтобы не терять и пяти минут
на ненужные размышления, а выходя из кареты, уже не помнил, с какими
мыслями садился туда.
Встревоженная и дрожащая, Порпорина значительно дольше раздумывала об
опасностях своего положения. Она сильно упрекала себя за то, что не су-
мела окончательно настоять на своем отъезде и, хоть безмолвно, но все же
согласилась от него отказаться. Из этих размышлений ее вывел посыльный,
который принес деньги и письмо от госпожи фон Клейст для передачи
Сен-Жермену. Все это предназначалось Тренку, и ответственность целиком
ложилась на Консуэло: в случае надобности, чтобы сохранить тайну прин-
цессы, она должна была взять на себя еще и роль возлюбленной беглеца.
Итак, певица оказалась втянутой в неприятную историю, тем более опасную,
что она была не слишком уверена в надежности таинственных посредников, с
которыми ее заставили вступить в сношения и которые, видимо, хотели зав-
ладеть ее собственными секретами. Обдумывая все это, она занялась маска-
радным костюмом для бала в Опере, где обещала встретиться с Сен-Жерме-
ном, с каким-то покорным ужасом повторяя про себя, что находится на краю
