но какие толки могла бы породить эта ничтожная улика! Продолжая с трево-
гой искать пергамент, Консуэло сунула руку в карман и нашла его. Она ма-
шинально положила его туда час назад, когда за ней пришел Будденброк.
Успокоившись и прекрасно зная, что ее бумаги не могут никого скомпро-
метировать, она начала торопливо собирать вещи, необходимые в заточении,
отнюдь не льстя себя надеждой на то, что оно будет коротким. Помочь ей
было некому, так как ее служанка была арестована для допроса, и не гово-
ря уже о тревоге, мешавшей Консуэло сосредоточиться, она с трудом могла
разобраться в множестве костюмов, выброшенных из шкафов и валявшихся на
всех стульях. Внезапно стук какого-то предмета, упавшего посреди
спальни, привлек ее внимание: это был большой гвоздь с наколотой на него
запиской.
В ней было несколько слов:
"Угодно вам бежать? Тогда подойдите к окну. Через три минуты вы буде-
те в безопасности".
Первым побуждением Консуэло было подбежать к окну. Но она останови-
лась на полдороге, так как подумала, что бегство, если оно удастся,
явится с ее стороны как бы признанием своей вины, а такое признание
всегда заставляет предполагать существование сообщников... "О принцесса
Амалия! - сказала она про себя. - Если даже вы действительно предали ме-
ня, я все равно не предам вас! Я заплачу свой долг Тренку. Он спас мне
жизнь, я, если понадобится, отдам за него свою".
Воодушевленная этим благородным решением, она связала в узел свои ве-
щи, уже вполне овладев собой, и, когда за ней пришел Будденброк, была
совершенно готова. Он показался ей еще более лицемерным и злобным, чем
обычно. Раболепный и в то же время высокомерный, Будденброк ревновал
своего господина ко всем тем, к кому тот был привязан, и, подобно старо-
му псу, готов был укусить всех друзей, бывающих в доме. Он был уязвлен
уроком, который дал ему король, приказав, однако, помучить жертву, и те-
перь хотел одного - выместить на ней свою обиду.
- Мне очень неприятно, мадемуазель, - сказал он, - стать исполнителем
столь суровых приказаний. В Берлине давно уже не видели ничего подобно-
го... Не видели со времен короля Фридриха-Вильгельма, августейшего отца
нынешнего государя. То был жестокий пример строгости наших законов и
грозной власти наших королей. Я буду помнить о нем до конца жизни.
- О каком примере вы говорите, сударь? - спросила Консуэло, начиная
думать, что ее жизни грозит опасность.
- Я не имел в виду ничего определенного, - ответил Будденброк. -
Просто я вспомнил о царствовании Фридриха-Вильгельма, оно с начала до
конца являлось примером такой твердости, какую невозможно забыть. В те
времена, если надо было наказать за важное преступление, не считались ни
с возрастом, ни с полом. Помнится, некую весьма привлекательную молодую
особу благородного происхождения отдали в руки палачей, избили плетьми и
выгнали из города за то, что она, вопреки воле короля, несколько раз
принимала у себя одного из членов королевской фамилии.
- Мне известна эта история, - возразила Консуэло, терзаемая страхом,
но полная негодования. - Эта молодая особа была чиста и невинна. Все ее
преступление состояло в том, что она музицировала с его величеством -
нынешним королем, а в то время - наследным принцем. Неужели Фридрих ос-
тался столь равнодушен к тем несчастьям, которые некогда сам навлек на
других, что сегодня хочет напугать меня угрозой такой же низости?
- Не думаю, синьора. Все, что делает его величество, благородно и
справедливо. Вам лучше знать, виновны вы перед ним или нет и заслуживае-
те ли его гнева. Мне хотелось бы верить в вашу невиновность, но король
был сегодня в такой ярости, какой я, пожалуй, еще никогда у него не ви-
дел. Он кричал, что напрасно было его желание править с мягкостью и
снисходительностью и что никогда при жизни его отца ни одна женщина не
проявляла подобной дерзости. Словом, некоторые выражения его величества
заставляют меня опасаться, что вас ожидает какое-то унизительное наказа-
ние, не знаю - какое именно... и не хочу его предугадывать. Моя роль во
всем этом весьма затруднительна. Если у городских ворот окажется, что
король успел отдать приказ, который противоречит тому, который получил я
- немедленно отвезти вас в Шпандау, - я поспешу удалиться, ибо занимаю
слишком высокое положение, и мне не подобает присутствовать при...
Тут господин фон Будденброк, убедившись, что эффект удался и бедная
Консуэло близка к обмороку, умолк. В эту минуту она готова была раска-
яться в своей преданности и невольно обратилась мыслью к неведомым пок-
ровителям. Но, взглянув блуждающим взором на Будденброка, она угадала в
его лице колебание лжи и немного успокоилась. Сердце ее, однако, едва не
разорвалось, когда агент полиции остановил их у берлинской заставы и о
чем-то заговорил с Будденброком. В этот момент один из гренадеров, соп-
ровождавших карету верхом, подъехал к противоположной дверце и прошептал
ей на ухо:
- Успокойтесь, синьора, никто не причинит вам ни малейшего зла - не
то прольется много крови.
В своем смятении Консуэло не успела разглядеть лицо неизвестного дру-
га, ибо тот немедленно отъехал. Экипаж быстро покатился по дороге к кре-
пости, и спустя час Порпорина была заключена в замок Шпандау со всеми
обычными, или, вернее, с теми немногими формальностями, какие необходимы
неограниченной власти для ее действий.
Эта крепость, слывшая в те времена неприступной, выстроена посреди
пруда, образовавшегося при слиянии Гавеля с Шпрее. День омрачился, небо
нахмурилось, и Консуэло, выполнив свой долг, ощутила апатию и изнеможе-
ние - обычное следствие подобных актов героического самопожертвования.
Поэтому она вошла в предназначенный ей приют, даже не глядя по сторонам.
Силы ее иссякли, и, хотя день был еще в разгаре, она, не раздеваясь,
бросилась на постель и крепко заснула. К чувству усталости примешивалось
у нее то чудесное спокойствие, какое дает чистая совесть, и, несмотря на
то, что ложе ее было жестким и узким, она уснула там глубоким и сладким
сном.
Она спала уже не так крепко, когда башенные часы вдруг звонко пробили
полночь. Любой звук так сильно действует на музыкальный слух, что Консу-
эло окончательно проснулась. Приподнявшись, она поняла, что находится в
тюрьме и что первую ночь ей предстоит провести в размышлениях, поскольку
она проспала весь день. Перспектива бессонницы в темноте и полном без-
действии не слишком ей улыбалась, но она сказала себе, что надо поко-
риться и постараться как можно быстрее к этому привыкнуть. К своему
удивлению, она не чувствовала холода, и отсутствие хотя бы этого физи-
ческого страдания, сковывающего мысль, обрадовало ее. Снаружи жалобно
выл ветер, дождь бил в стекла, и сквозь узкое оконце Консуэло видела
лишь частую решетку, выделявшуюся на темной синеве заволоченного безз-
вездного неба.
В первые часы этой новой, дотоле неизвестной ей муки бедная узница
сохраняла полную ясность духа, и ход ее мыслей отличался логичностью,
рассудительностью и философской безмятежностью. Однако напряжение посте-
пенно утомило ее мозг, и ночь начала казаться ей зловещей. На смену
хладнокровным рассуждениям пришли неясные и причудливые грезы. Какие-то
фантастические образы, тягостные воспоминания, смутные страхи завладели
ею, и она оказалась в таком состоянии, которое не было ни сном, ни бодр-
ствованием и когда все ее мысли, принимая отчетливые формы, казалось,
реяли во мраке ее каморки. То ей казалось, что она на сцене, и она мыс-
ленно пела длинную арию, страшно ей надоевшую, но преследовавшую ее не-
отступно. То она видела себя в руках палача, с обнаженными плечами, пе-
ред тупой и любопытной толпой - ее хлестали плетьми, а король гневно
смотрел на нее с высокого балкона, и Андзолето смеялся где-то в уголке.
Наконец она впала в какое-то оцепенение, и призрак Альберта вдруг возник
перед ее глазами; лежа в своей гробнице, он тщетно силился подняться,
чтобы прийти к ней на помощь. Потом этот образ исчез, и ей показалось,
что она спит на земле в пещере Шрекенштейна, а где-то далеко, в глубине
грота, раздаются прекрасные, душераздирающие звуки скрипки Альберта, вы-
ражающие скорбь и мольбу. Консуэло действительно наполовину спала, и ме-
лодия скрипки, лаская слух, вносила успокоение в ее душу. Музыкальные
фразы лились так связно, а модуляции были так отчетливы, хотя звук их и
ослабляла дальность расстояния, что Консуэло почти поверила в их ре-
альность, хотя почему-то совсем не удивилась. Ей казалось, что этот фан-
тастический концерт длился более часа и в конце концов затих, незаметно
угаснув. Консуэло заснула по-настоящему, и когда она вновь открыла гла-
за, уже забрезжил день.
Первым делом она осмотрела свою камеру. Накануне она даже не взгляну-
ла на нее, настолько нравственные переживания заглушили в ней все, ка-
савшееся внешней стороны жизни. Это была голая, но чистая комнатка, теп-
лая благодаря сложенной из кирпичей печке, которая топилась снаружи и
потому не давала света, зато поддерживала вполне сносную температуру.
Комнату освещало одно сводчатое окошечко, но она не казалась темной, так
как стены были невысоки и выбелены известью.
Кто-то трижды постучал в дверь, и раздался громкий голос сторожа:
- Узница номер три, встаньте и оденьтесь. Через четверть часа к вам
войдут.
Консуэло поспешно встала и успела прибрать постель до прихода тюрем-
щика, который с почтительным видом принес ей дневную порцию хлеба и во-
ды. У него была чопорная осанка бывшего дворецкого из приличного дома, и
он так аккуратно и заботливо поставил на стол этот скудный тюремный ра-
цион, словно подавал самый изысканный завтрак.
Консуэло бросила на него внимательный взгляд. Это был пожилой мужчина
с добрым и неглупым лицом, в котором на первый взгляд не было ничего
неприятного. На него была возложена обязанность прислуживать женщинам,
так как он отличался безупречной нравственностью, хорошими манерами и
умел держать язык за зубами. Шварц - такова была его фамилия, и он сооб-
щил ее заключенной.
- Я живу под вами, - сказал он, - и если вам случится заболеть, ок-
ликните меня через окно, я тотчас поднимусь.
- Вы женаты? - спросила Консуэло.
- Разумеется, - ответил он, - и если вам потребуется помощь, моя жена
будет к вашим услугам. Но сноситься с заключенными дамами ей позволяют
только в случае их болезни. Это решает врач. Кроме того, у меня есть
сын, и он разделит со мной честь прислуживать вам...
- Мне не понадобится столько слуг. Если позволите, господин Шварц, я
буду иметь дело только с вами и с вашей женой.
- Я знаю, что мой возраст и моя наружность успокоительно действуют на
дам. Но моего сына тоже нечего бояться. Это превосходный мальчик, благо-
честивый, кроткий и твердый духом.
Последние два слова тюремщик намеренно подчеркнул, и узница прекрасно
поняла его.
- Господин Шварц, - сказала она, - по отношению ко мне вам не придет-
ся применять вашу твердость. Я прибыла сюда почти добровольно и отнюдь
не собираюсь бежать. Пока со мной будут обращаться вежливо и в пределах
приличия - а кажется, именно так оно и будет, - я безропотно вынесу тю-
ремные порядки, как бы они ни были суровы.
Сказав это, Консуэло, ничего не евшая целые сутки и всю ночь страдав-
шая от голода, отломила кусок черного хлеба и стала с аппетитом есть.
Она заметила, что ее непритязательность произвела на старого тюремщи-
ка большое впечатление и что он восхищен, но в то же время и не совсем
доволен.
- Разве ваша милость не испытывает отвращения к такой грубой пище? -
спросил он несколько смущенно.
- Не скрою, что если это протянется долго, я была бы не прочь пи-
таться чем-нибудь более существенным, чтобы сохранить здоровье, но если
