разных веселых мыслей. Ваш покорный слуга, мадемуазель Порпорина. До ве-
чера.
Не понимая причины любезности этого негодяя, я терялась в догадках, и
он внушал мне невольный, невероятный ужас. Трудно было поверить, чтобы
столь низкий, столь ограниченный человек мог так сильно любить музыку и
так стараться исключительно ради желания меня послушать. Я решила, что
узница, о которой шла речь, - это не кто иной, как принцесса прусская, и
что по распоряжению короля мне хотят устроить с ней свидание, чтобы
подслушать нас и выведать государственные тайны, которые, по их мнению,
она мне поверяет. Теперь я так же боялась этого свидания, как и желала
его, - ведь мне совершенно неизвестно, где правда, где ложь в том мнимом
заговоре, участницей которого меня считают.
Тем не менее, полагая своим долгом пойти на риск, чтобы поддержать
дух товарки по несчастью, кто бы она ни была, в назначенный час я начала
петь, дабы усладить слух господина плац-майора. Пела я плохо - аудитория
отнюдь меня не вдохновляла, да и лихорадка моя не совсем прошла. К тому
же я чувствовала, что Мейер слушает меня только для видимости, а может
быть, и вовсе не слушает. Когда пробило одиннадцать, меня охватил ка-
кой-то ребяческий страх. Я вообразила, будто господин Мейер получил сек-
ретный приказ избавиться от меня и что стоит мне выйти из камеры, как он
пустит мне пулю в лоб, - ведь он сам сообщил мне это в форме веселой
шутки. Когда моя дверь открылась, я вся дрожала. Пожилая женщина, неряш-
ливая и уродливая (еще более неряшливая и уродливая, чем госпожа Шварц),
знаком предложила мне следовать за ней и пошла вперед по узкой и крутой
лесенке, проделанной в стене. Когда мы дошли доверху, то оказались на
площадке башни, футах в тридцати над той эспланадой, где я обычно гуляю
днем, и в восьмидесяти или ста футах над рвом, который на большом протя-
жении окружает всю эту часть здания. Отвратительная старуха велела мне
минутку обождать и куда-то исчезла. Мои тревоги рассеялись, и я испыты-
вала такое блаженство, впивая чистый воздух, любуясь великолепной луной,
глядя на открывавшийся с моего возвышения широкий вид, что одиночество,
в котором меня оставили, более не пугало меня. Широкая поверхность дрем-
лющих вод, куда крепость отбрасывала свои неподвижные черные тени, де-
ревья - и земля, смутно видневшиеся в отдалении, необъятное небо, даже
летучие мыши, свободно летавшие во мраке, - о боже! - каким огромным,
величавым казалось все это мне после двух месяцев созерцания голых стен
или узкой полоски неба и редких звезд, видных из моей каморки! Однако я
наслаждалась недолго. Шум чьихто шагов заставил меня обернуться, и все
мои страхи тотчас пробудились - я очутилась лицом к лицу с господином
Мейером.
- Синьора, - сказал он, - я в отчаянии, но должен вам сообщить, что
вы не сможете повидать узницу номер два - во всяком случае, не сегодня.
Видимо, это весьма капризная особа. Вчера она выразила горячее желание
иметь собеседницу, а сейчас, когда я предложил ей ваше общество, она от-
ветила мне: "Узница номер три? Та, что поет по вечерам в своей башне? О,
мне хорошо знаком этот голос, можете не называть ее имя. Я бесконечно
признательна вам за подругу, которую вы хотели мне дать. Да лучше я ни-
когда не увижу ни одного человеческого существа, чем взгляну на это
презренное создание. Она причина всех моих несчастий, и дай бог, чтобы
ей довелось поплатиться за них так же жестоко, как я поплатилась за свою
неосторожную дружбу". Таково, синьора, мнение о вас той дамы. Остается
узнать, заслуженно оно или нет, но это уж дело вашей совести, как приня-
то говорить. Меня это не касается, и я готов отвести вас в вашу камеру,
когда вам заблагорассудится.
- Немедленно, сударь, - ответила я, смертельно уязвленная тем, что
меня обвинили в предательстве перед подобным негодяем, и чувствуя в
сердце горькую обиду на ту из двух Амалий, которая проявила по отношению
ко мне такую несправедливость или же неблагодарность.
- Я не тороплю вас, - возразил новоиспеченный плац-майор. - По-види-
мому, вам доставляет удовольствие смотреть на луну. Смотрите сколько
угодно. Это не стоит денег и никому не причиняет вреда.
Я имела неосторожность еще на минутку воспользоваться снисходи-
тельностью мошенника. Мне было так трудно оторваться от созерцания прек-
расного зрелища, которым, быть может, я любовалась в последний раз, а
Мейер почему-то казался мне жалким лакеем, считавшим за честь выполнять
мои приказания. Мое безразличие придало ему смелости, и он завязал раз-
говор:
- А знаете, синьора, - сказал он, - вы поете дьявольски хорошо. Тако-
го пения я не слышал даже в Италии, а я бывал там в лучших театрах и
слушал первоклассных артистов. Где вы выступали? Когда начали путешест-
вовать? Много ли посетили стран?
Я сделала вид, что не слышу его вопросов, но он не смутился.
- А не случалось ли вам путешествовать пешком в мужском платье? - до-
бавил он.
Я вздрогнула и поспешила ответить отрицательно.
- Полно! - сказал он. - Вам не угодно сознаться, но я ничего не забы-
ваю, и в моей памяти всплыло одно забавное приключение. Вы тоже не могли
о нем забыть.
- Не понимаю, сударь, о чем вы говорите, - возразила я, отходя от
амбразуры башни и собираясь спуститься вниз.
- Одну минутку, одну минутку! - сказал Мейер. - Ваш ключ у меня в
кармане, и без меня вам все равно не попасть к себе. Позвольте же мне,
моя красавица, сказать вам несколько слов.
- Ни одного слова, сударь. Я хочу вернуться в свою камеру и сожалею,
что вышла оттуда.
- Скажите пожалуйста! Хватит разыгрывать недотрогу! Будто мне неиз-
вестны ваши похождения! Неужели вы думали, что я был так прост и не по-
нял, кто вы, когда вы разгуливали по Богемскому Лесу с тем смазливым
черноволосым юнцом? Меня не проведешь! Юнца я хотел увезти для армии
прусского короля, но девица была для него слишком хороша. Правда, ходят
слухи, что вы приглянулись кое-кому и попали сюда именно за то, что пы-
тались хвастаться этим... Что делать? Фортуна изменчива, с ней бесполез-
но бороться. Вы упали с большой высоты! Но я советую вам не разыгрывать
из себя гордячку и довольствоваться тем, что само идет в руки. Я всего
лишь незаметный офицер крепости, но здесь я пользуюсь большей властью,
чем сам король, которого никто не знает и не боится, потому что свои
приказы он издает слишком высоко и слишком далеко, чтобы ему повинова-
лись. Теперь вам ясно, что я могу обойти инструкцию и смягчить ваш ре-
жим. Не будьте неблагодарной, и вы убедитесь, что покровительство
плац-майора стоит в Шпандау не меньше, чем покровительство короля в Бер-
лине. Вы меня поняли? Не убегайте, не кричите, не делайте глупостей. Это
было бы совершенно бесполезно. Я буду говорить все, что мне заблагорас-
судится, а вам все равно никто не поверит. Полно, я вовсе не хочу вас
пугать. От природы я сострадателен и кроток. Итак, поразмыслите хоро-
шенько, и когда я вас увижу в следующий раз, не забудьте, что ваша
судьба в моих руках: я могу бросить вас в каземат, а могу окружить разв-
лечениями и увеселениями, могу уморить голодом (и никто не потребует от
меня никакого отчета), а могу устроить вам побег (и никто не заподозрит
меня в этом). Повторяю, поразмыслите хорошенько, я не тороплю вас...
И так как я молчала, ужасаясь тому, что вынуждена терпеть подобные
унижения, этот отвратительный субъект добавил, думая, должно быть, что я
колеблюсь:
- А впрочем, почему бы вам не сообщить мне свое решение тотчас же?
Разве необходимы двадцать четыре часа, чтобы понять, что это единствен-
ный разумный выход, и ответить на любовь человека порядочного, еще не
старого? Я достаточно богат, чтобы поселить вас в другой стране и в бо-
лее приятном замке, чем эта гнусная крепость.
С этими словами подлый вербовщик подошел ко мне с неловким, но в то
же время наглым видом и, загородив мне дорогу, хотел было взять меня за
руку. Твердо решившись скорее броситься в ров, чем позволить запятнать
себя малейшей его лаской, я отбежала к амбразуре. Но в это мгновение пе-
ред моими глазами возникла какая-то странная фигура, и, желая отвлечь
внимание плац-майора от своей особы, я поспешила указать ему на нее. Ме-
ня это спасло, но, увы, едва не погубило существо, быть может, более
достойное!
По высокой каменной ограде, идущей вдоль противоположного края рва,
напротив эспланады, с невероятной быстротой и ловкостью бежал или, вер-
нее, мчался какой-то великан. Добежав до края ограды, которая с обеих
сторон заканчивается башней, это привидение спрыгнуло на крышу башни,
находившейся на одном уровне с балюстрадой, и, преодолев ее крутой склон
с легкостью кошки, словно растаяло в воздухе.
- Это еще что такое? - вскричал плац-майор, забыв роль ухаживателя и
возвращаясь к обязанностям тюремщика. - Сбежал какой-то узник! А часовой
заснул, черт бы его побрал! Часовой! - крикнул он громовым голосом. -
Берегись! Тревога! Тревога!
И, подбежав к той амбразуре, где висит набатный колокол, он стал бить
в него с силой, вполне достойной этого замечательного учителя адской му-
зыки. Никогда я не слышала ничего более зловещего, нежели этот набат,
нарушивший своим резким и пронзительным звоном торжественное безмолвие
ночи. Это был дикий вопль грубости и насилия, потревоживший гармоничес-
кий плеск волн и вздохи ветерка. В одну секунду вся тюрьма пришла в вол-
нение. Послышалось грозное щелканье заряжаемых ружей - часовые целились
наудачу, готовые стрелять в первую попавшуюся мишень. Эспланада озари-
лась красным светом, сразу затмившим красивые голубоватые отблески луны.
Это господин Шварц зажег большой фонарь. Сигналы передавались с одного
вала на другой, а эхо жалобно вторило им. Вскоре в эту дьявольскую сим-
фонию влился другой звук, грозный и торжественный, - грохот пушки.
Чьи-то тяжелые шаги отдавались на каменных плитах. Я ничего не видела,
но слышала все, и сердце мое сжималось от страха и волнения. Мейер пос-
пешно отошел от меня, но я даже не радовалась своему избавлению - я
горько упрекала себя за то, что невольно, не понимая, что происходит,
указала ему на побег одного из несчастных узников. Застыв от ужаса, я
ждала развязки происшествия, вздрагивая при каждом ружейном выстреле и
все время боясь, что услышу крик раненого беглеца, возвещающий о катаст-
рофе.
Все это длилось больше часа, но, благодарение небу, пока что беглец
не был ни обнаружен, ни настигнут. Чтобы убедиться в этом, я спустилась
на эспланаду и подошла к Шварцам. Супруги и сами были до такой степени
взволнованы и возбуждены, что даже не удивились, увидев меня вне моей
камеры среди ночи. Быть может, впрочем, они были в сговоре с Мейером и
знали о моей вечерней прогулке. Обежав все камеры как безумный и убедив-
шись, что все доверенные ему узники на месте, Шварц немного успокоился,
но и он и его жена не могли прийти в себя от горестного изумления, слов-
но спасение человека являлось в их глазах тяжким общественным и личным
бедствием, возмутительным посягательством на небесное правосудие. Другие
тюремщики и солдаты, с растерянным видом бегавшие взад и вперед, обмени-
вались между собой фразами, свидетельствовавшими о таком же отчаянии,
даже об ужасе: очевидно, попытка к бегству была в их глазах самым чудо-
вищным из преступлений. О милосердный боже! Какими отвратительными пока-
зались мне все эти наемники, так усердно исполняющие свое варварское ре-
месло - лишать себе подобных священного права на свободу! Но, как видно,
высшая справедливость решила наложить на моих двух тюремщиков примерное
наказание. Госпожа Шварц, которая на минутку вошла зачем-то в свою бер-
логу, внезапно выбежала оттуда с пронзительным криком.
- Готлиб! Готлиб! - задыхаясь, вопила она. - Подождите! Не стреляйте,
