она все же что-нибудь ему заказать. Тогда Консуэло решилась рассказать
ему - не о том, что у нее есть деньги, а о том, что она регулярно полу-
чает их каждую неделю тайным путем, причем он, Шварц, не должен доиски-
ваться, каким именно.
- Если же вам все-таки удастся обнаружить это, - добавила она, - то я
и вовсе не смогу ничего у вас покупать. Так что решайте сами, что для
вас лучше - строго придерживаться инструкции или честно зарабатывать
деньги.
Через несколько дней, после долгих споров и безуспешных осмотров
одежды, матраца, досок пола, стульев, Шварц пришел к выводу, что Консуэ-
ло нашла способ общаться с внешним миром через какое-нибудь высшее долж-
ностное лицо в самой тюрьме. Лихоимство процветало во всей тюремной ие-
рархии, и низшим было невыгодно подвергать проверке действия своих более
могущественных собратьев. "Возьмем то, что нам посылает бог!" - со вздо-
хом произнес Шварц.
И он покорился необходимости производить еженедельные расчеты с Пор-
пориной. Она не стала упрекать его за то, как он израсходовал первую
сумму, но на будущее установила порядок, при котором каждое блюдо опла-
чивалось лишь вдвое против его действительной стоимости, что показалось
крайне мелочным госпоже Шварц, но не помешало ей получать свои денежки и
наживаться елико возможно.
XIX
Для того, кто привык читать рассказы об узниках, существование этого
незатейливого тайника, ускользающего тем не менее от бдительного ока тю-
ремщиков, покажется не таким уж неправдоподобным. Маленький секрет Кон-
суэло не был раскрыт, и, когда она вернулась с прогулки, ее сокровища
оказались в целости и сохранности. Как только стемнело, она поспешила
заслонить окно матрацем, зажгла свечку и принялась писать. Предоставим
дальнейший рассказ ей самой, ибо рукопись, которая после ее смерти дол-
гое время хранилась у каноника***, теперь принадлежит нам. Мы переводим
ее с итальянского.
Дневник Консуэло, прозванной Порпориной, узницы Шпандау, апрель 175*
2-е. Я никогда не писала ничего, кроме нот, и несмотря на то, что
умею бегло говорить на нескольких языках, не знаю, смогу ли правильно
выразить свои мысли хотя бы на одном из них. Я всегда думала, что должна
передавать то, что занимает мое сердце и мою жизнь, только на одном язы-
ке - языке моего божественного искусства. Слова, фразы - все это каза-
лось мне таким холодным по сравнению с тем, что я была в состоянии выра-
зить своим пением! Я могла бы пересчитать письма или, вернее, записки,
которые мне довелось набросать кое-как второпях, раза три или четыре, в
наиболее решительные моменты моей жизни. Так что сейчас, впервые с тех
пор, как я существую, у меня появилась потребность высказать словами то,
что я чувствую и что со мной случилось. И даже испытываю при этом
большое удовольствие. Прославленный и высокочтимый Порпора, милый, доро-
гой моему сердцу Гайдн, добрейший, уважаемый каноник***, вы, единствен-
ные мои друзья, а быть может, еще и вы, благородный, несчастный барон
фон Тренк, - о вас думаю я, когда пишу эти строки, вам рассказываю свои
невзгоды и испытания. Мне кажется, будто я говорю с вами, будто вы со
мной, и, таким образом, в печальном моем одиночестве, открывая вам тайну
моей жизни, я ускользаю от подстерегающей меня смерти. Ведь я могу уме-
реть здесь от тоски и горя, хотя до сих пор ни мое здоровье, ни мужество
мне почти не изменили. Но неизвестно, какие бедствия уготованы мне в бу-
дущем, и если я паду под их бременем, то по крайней мере мой след и по-
весть о моих страданиях останутся в ваших руках. Дневник мой перейдет по
наследству к следующему узнику, который сменит меня в этой камере и най-
дет замурованный в стене тайник, где я нашла бумагу и карандаш, дающие
мне возможность писать вам. О, как я благодарна сейчас моей матушке!
Ведь это она велела мне учиться писать, хоть сама никогда не умела! Да,
в тюрьме это большое облегчение. Мое грустное пение не проникает сквозь
толстые стены и не дойдет до вас. А мои записки придут к вам, и, как
знать, быть может, вскоре я найду способ переслать их вам?.. Я всегда
полагалась на провидение.
3-е. Писать буду кратко, не задерживаясь на долгих размышлениях. Мой
маленький запас тонкой, как шелк, бумаги не вечен, а вот заточение, быть
может, продлится вечно. Буду писать вам несколько слов каждый вечер пе-
ред сном. Хочу также поэкономнее расходовать свечу. Днем писать нельзя,
так как меня могут застать врасплох. Не стану рассказывать, за что я сю-
да попала, я и сама этого не знаю, а пытаясь угадать это вместе с вами,
боюсь скомпрометировать лиц, которые, впрочем, не доверили мне никаких
тайн. Не стану также жаловаться на виновников моего несчастья. Мне ка-
жется, что если я дам волю упрекам и чувству досады, то потеряю силу ду-
ха, которая поддерживает меня. Здесь я хочу думать лишь о тех, кого люб-
лю, и о том, кого любила.
Каждый вечер я пою по два часа и, кажется, делаю успехи. К чему? Сво-
ды моей темницы только вторят мне - они не слышат меня... Но бог меня
слышит, и, когда я пою ему гимн, который сочинила, вложив в него весь
жар сердца, на меня нисходит райское спокойствие, и я засыпаю почти
счастливой. А во сне мне чудится, что небо отвечает мне и чей-то таинст-
венный голос поет мне другой гимн, еще более прекрасный, который я пыта-
юсь вспомнить на следующий день и тоже пропеть его. Теперь у меня есть
карандаш, и на остатке линованной бумаги я могу записывать свои сочине-
ния. Быть может, когда-нибудь вы их исполните, дорогие друзья, и я не
совсем исчезну из жизни.
4-е. Сегодня ко мне в комнату влетела малиновка и пробыла здесь
больше четверти часа. Вот уже две недели, как я прошу ее оказать мне эту
честь, и наконец сегодня она решилась. Она живет в старом плюще, который
доходит до моего окна; мои тюремщики пощадили его, потому что благодаря
ему они видят хоть немного зелени у своих дверей, расположенных нес-
колькими футами ниже. Хорошенькая птичка долго наблюдала за мной с любо-
пытством и недоверием. Привлекаемая хлебным мякишем - я леплю из него
маленьких червячков и кручу их в пальцах, чтобы подманить ее живой добы-
чей, - она легко, словно гонимая ветром, долетала до прутьев моей решет-
ки, но, обнаружив обман, сразу же улетала прочь, всем своим видом выра-
жая укоризну и издавая слабые хриплые звуки, похожие на сердитые слова.
К тому же эта противная железная решетка, сквозь прутья которой мы поз-
накомились, частая, черная, так напоминает клетку, что она боялась ее.
Но вот сегодня, когда я совсем о ней не думала, она вдруг решилась и,
очевидно тоже не думая обо мне, влетела в комнату и уселась на спинку
стула. Я старалась не шевелиться, чтобы не испугать ее, и она начала с
удивленным видом озираться по сторонам. Она напоминала путешественника,
который открыл неведомую страну и делает наблюдения, чтобы потом расска-
зать все эти чудеса своим друзьям. Больше всего ее удивляла моя особа, и
пока я не шевелилась, она, видимо, очень забавлялась, глядя на меня.
Большие круглые глазки, клюв, похожий на вздернутый носик, легкомыслен-
ная, дерзкая и очень умная мордашка... Чтобы завязать разговор, я кашля-
нула, и она вспорхнула, страшно перепугавшись. Но, торопясь улететь, она
никак не могла найти окно. Она взлетела к потолку и с минуту кружилась
по комнате, видимо, совсем потеряв голову. Наконец, видя, что я не соби-
раюсь ее ловить и устав от страха еще больше, чем от полета, она села на
печку. По всей видимости, тепло приятно поразило ее - ведь это очень
зябкая птичка, - и, сделав еще несколько кругов по комнате, она нес-
колько раз присаживалась на печку, с тайным наслаждением грея свои кро-
хотные лапки. Она до того расхрабрилась, что поклевала на столе моих
хлебных червячков, с презрением расшвыряла их вокруг себя и в конце кон-
цов, очевидно побуждаемая голодом, проглотила одного из них, видимо соч-
тя его вполне съедобным. В эту минуту вошел господин Шварц (мой тюрем-
щик), и милая маленькая гостья спаслась бегством, наконец отыскав окно.
Но надеюсь, она вернется, потому что в течение всего дня она не улетала
далеко и все время посматривала на меня, словно обещая повторить свое
посещение и говоря, что у нее осталось не слишком плохое впечатление от
меня и моего хлеба.
Вот сколько я наговорила о малиновке. Право, я не считала себя таким
ребенком. Уж не приводит ли тюрьма к слабоумию? А быть может, существует
тайная симпатия и любовь между всеми, кто живет и дышит? В течение нес-
кольких дней у меня был здесь мой клавесин, я могла работать, зани-
маться, сочинять, петь... но ничто не растрогало меня так сильно, как
посещение этой птички, этого крошечного живого существа! Да, да, это жи-
вое существо, и мое сердце радостно забилось, когда оно оказалось возле
меня. Но ведь и мой тюремщик - тоже живое существо, существо, подобное
мне. Его жена, его сын, которых я вижу по нескольку раз в день, часовой,
который шагает день и ночь по крепостному валу и не спускает с меня
глаз, - все это существа высшей организации, это мои друзья и братья пе-
ред лицом бога. Однако, видя их, я испытываю не приятное, а тягостное
чувство. Этот тюремщик напоминает мне темницу, его жена - замок, сын -
замурованный в стене камень. В солдате, который сторожит меня, я вижу
лишь нацеленное на меня ружье. Мне кажется, что в этих людях нет ничего
человеческого, ничего живого, что это машины, орудия пытки и смерти. Ес-
ли бы не страх оказаться нечестивой, я бы возненавидела их... О моя ма-
линовка! Тебя я люблю, для этого не нужны слова, я чувствую это. Пусть
объяснит, кто может, такую любовь.
5-е. Еще одно событие. Вот записка, полученная мной сегодня утром.
Она написана неразборчивым почерком на грязном клочке бумаги:
"Сестра, тебя посещает дух, значит, ты святая, я и раньше был в этом
уверен. Я твой друг и слуга. Располагай мною и прикажи все, что пожела-
ешь, своему брату".
Кто этот нечаянный друг и брат? Непонятно. Записку я нашла на окне
сегодня утром, когда открывала его, чтобы поздороваться с малиновкой. Уж
не принесла ли ее птичка? Мне хочется думать, что это она сама и написа-
ла ее. Так или иначе, но оно уже знает меня, дорогое крошечное создание,
и начинает меня любить. Оно почти никогда не подлетает к кухне Шварцев,
хотя из их окошечка исходит запах растопленного сала, который доходит до
меня и представляет собою одну из самых неприятных особенностей моего
жилья. Однако с тех пор, как к нему привыкла моя птичка, мне уже не хо-
чется никуда переезжать. У малиновки чересчур хороший вкус, чтобы сбли-
жаться с этим тюремщиком-дельцом, с его злющей женой и с их уродливым
чадом. Нет, это мне она подарила свое доверие и дружбу. Сегодня она сно-
ва прилетела ко мне в комнату. Она с аппетитом позавтракала, и в пол-
день, когда я гуляла по эспланаде, спустилась со своего плюща и начала
летать вокруг меня. При этом она издавала какие-то хриплые звуки, как бы
желая поддразнить меня и привлечь мое внимание. Противный Готлиб стоял
на пороге своей двери и ухмылялся, уставившись на меня бессмысленным
взглядом. Его постоянно сопровождает отвратительный рыжий кот, который
поглядывает на мою птичку, и глаза у него еще более неприятны, чем у его
хозяина. Я трепещу. Я еще больше ненавижу этого кота, чем госпожу Шварц,
ту, что обыскивает меня.
6-е. Сегодня утром опять записка. Это уже странно. Тот же кривой, за-
остренный, корявый, неряшливый почерк, та же толстая оберточная бумага.
Мой Линдор не знатен, но он нежен и восторжен: "Дорогая сестра, душа
избранная и отмеченная перстом божьим, ты не доверяешь мне. Ты не хочешь
со мной говорить. Не прикажешь ли ты мне что-нибудь? Не могу ли я чемни-
будь тебе услужить? Моя жизнь принадлежит тебе. Располагай своим бра-
