не убивайте моего сына! Это он! Я уверена, что это он!
Из отрывочных слов супругов Шварц я поняла, что Готлиб исчез - его не
оказалось в постели, не оказалось в комнате - и что, по-видимому, к нему
вернулась его старая привычка - бегать во сне по крышам. Готлиб был лу-
натиком!
Как только это известие распространилось в крепости, волнение понем-
ногу улеглось. Каждый тюремщик успел к этому времени обойти свои владе-
ния и убедиться, что все заключенные были на местах. Сторожа спокойно
вернулись на посты. Офицеры были в восторге от такой развязки, солдаты
смеялись над своей тревогой, госпожа Шварц, вне себя от страха, осматри-
вала все углы, а ее муж с грустью вглядывался в ров, опасаясь, не упал
ли туда бедный Готлиб: ведь грохот пушечной и ружейной пальбы мог вне-
запно разбудить его во время его опасного путешествия. Пожалуй, это был
самый подходящий момент для моего собственного побега: по-видимому, все
двери были открыты, а тюремщики разбрелись кто куда. Однако я не стала
задерживаться на этой мысли, так как была всецело поглощена желанием ра-
зыскать бедного больного, выказавшего мне столько участия.
Между тем господин Шварц, никогда не терявший голову до конца, заме-
тил, что уже светает, и приказал мне вернуться в камеру, ибо то, что я
свободно бродила по крепости в неурочное время, противоречило инструк-
ции. Он проводил меня, чтобы запереть за мной дверь, но первое, что я
увидела, войдя к себе, был Готлиб, преспокойно спавший в моем кресле.
Должно быть, на его счастье, он прибежал сюда до разгара тревоги, или же
сон его был так крепок, а ноги так быстры и ловки, что ему удалось из-
бегнуть всех опасностей. Я посоветовала Шварцу не будить сына и обещала
присмотреть за ним, пока его мать не узнает об этом радостном событии.
Оставшись наедине с Готлибом, я ласково положила руку ему на плечо и
начала шепотом расспрашивать его. Мне говорили, что лунатики могут об-
щаться с теми, к кому они привязаны, и совершенно внятно отвечать на их
вопросы. Моя попытка увенчалась успехом.
- Готлиб, - сказала я, - где ты был сегодня ночью?
- Ночью? - удивился он. - Разве уже ночь? А мне показалось, что над
крышами сверкало солнце.
- Значит, ты был на крышах?
- Ну, конечно. Малиновка, этот добрый ангелочек, позвала меня через
окно, я улетел вместе с ней на небо, и мы были высоко, далеко, возле са-
мых звезд, почти там, где живут ангелы. Правда, когда мы улетали, вам
повстречался Вельзевул. Он бегал по кровлям и парапетам, чтобы поймать
нас, но он-то не умеет летать! Бог приговорил его к длительному наказа-
нию: он видит, как летают ангелы и птицы, но достать их не может.
- А после этого полета в облаках ты все-таки снова спустился сюда?
- Малиновка мне сказала: "Давай навестим мою сестру - она больна". И
мы спустились к тебе, в твою каморку.
- Значит, ты можешь входить ко мне, Готлиб?
- Конечно. Я не раз приходил и сидел ночью возле тебя, когда ты боле-
ла. Малиновка похищает ключи изпод подушки моей матери, и как Вельзевул
ни старается, ему не удается ее разбудить, раз ангел усыпил ее, незримо
порхая над ее головой.
- Кто же научил тебя так хорошо различать ангелов и демонов?
- Мой учитель! - ответил лунатик с наивной, детской и восторженной
улыбкой.
- Кто же он - твой учитель? - спросила я.
- Прежде всего бог, а потом... великий башмачник.
- А как имя этого великого башмачника?
- О, это высокое имя! Но, видишь ли, его нельзя называть. Моя мать не
знает его. Она не знает, что в каминной дыре у меня спрятаны две книги.
Одну из них я не читаю, а другую прилежно изучаю уже четыре года. Это
моя духовная пища, духовная жизнь, книга правды, спасение и свет моей
души.
- Кто же написал эту книгу?
- Он, башмачник из Горлица, Якоб Беме.
Тут нас прервал приход госпожи Шварц, и мне с большим трудом удалось
помешать ей броситься на шею своему сыну. Эта женщина боготворит свое
чадо - да простятся ей ее грехи! Она начала говорить ему что-то, но Гот-
либ не слышал ее, и только мне удалось уговорить его пойти к себе и лечь
в постель, где он спокойно проспал все утро, как мне сказали потом. Он
ничего не подозревает и поныне, хотя его странная болезнь и ночное про-
исшествие сделались сегодня достоянием всего Шпандау.
И вот я снова в своей камере после нескольких часов относительной
свободы, очень тягостной и очень тревожной. Нет, я не хочу уйти отсюда
такою ценой! А ведь, возможно, мне удалось бы бежать... Теперь, когда я
нахожусь здесь во власти негодяя, когда мне грозят опасности, которые
хуже смерти, хуже вечной муки, я буду беспрестанно думать об этом и, мо-
жет быть, добьюсь успеха! Говорят, что сильная воля преодолевает все.
Боже, защити меня!
5 мая. После всех этих событий я живу довольно спокойно. Теперь я
считаю каждый прожитый без тревог день днем счастья и благодарю за него
бога, как в обычной мирной жизни люди благодарят его за годы, прошедшие
без несчастий. Да, необходимо испытать горе, чтобы выйти из состояния
неблагодарной апатии, в каком живешь обычно. Ныне я упрекаю себя за то,
что провела столько прекрасных дней беззаботной юности, не ценя их и не
благословляя провидение. Я недостаточно часто говорила себе в те време-
на, что ничем не заслужила их, и, очевидно, именно этим отчасти заслужи-
ла те беды, которые обрушились на меня сегодня.
Больше я не видела гнусного вербовщика. Теперь я еще больше боюсь
его, чем тогда, на берегах Влтавы, когда он казался мне просто людоедом
- пожирателем детей. Сейчас я вижу в нем еще более страшного и опасного
преследователя. Когда я думаю о возмутительных притязаниях этого мерзав-
ца, о его власти надо мной, о том, как легко ему проникнуть ко мне
ночью, я готова умереть от стыда и отчаяния... Ведь Шварцы, эти покорные
и жадные животные, быть может, не захотят защитить меня от него... Я
смотрю на безжалостные прутья решетки, которые не позволят мне выбро-
ситься из окна. Я не могу достать яду, у меня нет даже ножа, который я
могла бы вонзить себе в грудь... И все же у меня есть несколько поводов
надеяться и верить, и я люблю перебирать их в уме, чтобы не поддаваться
расслабляющему действию страха. Прежде всего Шварц не любит плац-майора,
ибо тот, очевидно, успевает первым выполнить желания и просьбы заключен-
ных, наживаясь на них и продавая им немного свежего воздуха, луч солнца,
кусочек хлеба сверх обычного рациона и другие тюремные блага, а это на-
носит большой ущерб Шварцу, считающему все это своей монополией. Затем
Шварц и в особенности его жена начали относиться ко мне более дружелюбно
из-за того, что ко мне привязался Готлиб, а также потому, что, по их
мнению, я оказываю благотворное влияние на его ум. Если мне будет гро-
зить опасность, они, быть может, и не придут мне на помощь сами, но в
крайнем случае я смогу передать через них жалобу коменданту крепости: в
тот единственный раз, когда я видела этого человека, он показался мне
добрым и отзывчивым... Впрочем, Готлиб тоже сможет оказать мне эту услу-
гу, и, ничего ему не объясняя, я на всякий случай уже сговорилась с ним.
Он охотно передаст мое письмо - я уже приготовила его. Но мне не хочется
просить помощи до последней минуты: ведь если мой враг перестанет мучить
меня, он может сказать, что его декларация просто шутка, которую я по
глупости приняла всерьез. Так или иначе, но теперь я сплю очень чутко и
стараюсь развить в себе физическую силу, чтобы суметь защитить себя, ес-
ли понадобится. Я поднимаю стулья, напрягаю руки и плечи, хватаясь за
железные перекладины оконной решетки, колотя по каменной стене. Тот, кто
увидел бы меня за этими упражнениями, решил бы, что я сошла С ума или
окончательно потеряла надежду. Однако я предаюсь им хотя и с грустью, но
с величайшим хладнокровием и обнаружила, что гораздо сильнее, чем пред-
полагала. Живя обычной беззаботной жизнью, мы не задаемся вопросом, спо-
собны ли мы к самозащите, мы просто этого не знаем. Почувствовав себя
сильной, я стала храбрее, и мое упование на бога растет оттого, что я
стараюсь сама помочь его покровительству. Я часто вспоминаю прекрасные
стихи, которые Порпора когда-то прочитал на стенах одного из казематов
венецианской инквизиции:
Di che mi fido, mi guarda Iddio,
Di che non mi fido, mi guardero io [12]
Я счастливее страдальца, начертавшего это мрачное признание; по край-
ней мере я могу безоговорочно довериться чистой преданности экзальтиро-
ванного бедняги Готлиба. Приступы лунной болезни больше у него не повто-
рялись, да и мать усердно следит за ним с тех пор. Днем он приходит бе-
седовать со мной в мою каморку. После встречи с Мейером на крепостном
валу я перестала выходить туда.
Готлиб открыл мне свои религиозные воззрения. Они показались мне
прекрасными, но во многом странными, и мне захотелось прочитать богос-
ловский трактат Беме, чтобы понять, что именно Готлиб - а он, бесспорно,
его последователь - добавил от себя к восторженным фантазиям прославлен-
ного башмачника. Готлиб принес мне эту драгоценную книгу, и я углубилась
в нее на свой страх и риск. Теперь мне ясно, почему этот труд смутил
бесхитростный ум, воспринявший буквально символы веры мистика, который
был немного безумен и сам. Я не претендую на полное их понимание и, мо-
жет быть, не смогла бы исчерпывающе их объяснить, но, мне кажется, в них
есть проблеск благородного религиозного наития и дыхание возвышенной по-
эзии. Особенно поразили меня рассуждения Беме о дьяволе: "В своей схват-
ке с Люцифером бог не уничтожил его. Слепой человек, ты не понимаешь
причины? Она в том, что бог сражался с богом. То была борьба одной грани
божественного начала с другой его гранью". Помню, что Альберт почти так-
же объяснял земное и преходящее царство источника зла, и капеллан Ризен-
бурга с ужасом слушал его, считая эту теорию манихейством. Альберт пола-
гал, что наше христианское учение является еще более полным и более суе-
верным манихейством, чем его собственное, поскольку наше признает источ-
ник зла вечным, тогда как Альберт в своей теории допускает оправдание
духа зла, то есть обращение и примирение. Зло, по мнению Альберта, лишь
заблуждение, и в один прекрасный день божественный свет должен рассеять
это заблуждение и прекратить существование зла. Признаюсь вам, друзья
мои, пусть даже я покажусь вам еретичкой, это наказание Сатаны, обрекаю-
щее, его вечно порождать зло, любить зло и не видеть истины, представля-
лось и все еще представляется мне чем-то нечестивым.
Словом, Якоб Беме, очевидно, является милленарием, то есть привержен-
цем идеи о воскресении праведников и их пребывании вместе с Xpистосом в
течение тысячи лет безоблачного счастья и высочайшей мудрости на некой
новой земле, которая возникнет на развалинах нашей. После чего наступит
полное единение душ с богом и вечная награда, еще более совершенная, чем
при милленариях. Я хорошо помню, как объяснял этот символ веры граф
Альберт, рассказывая мне бурную историю своей старой Чехии и дорогих его
сердцу таборитов, которые были насквозь пропитаны этими возродившимися
верованиями первых лет христианства. Альберт разделял их взгляды, но
вкладывал в них менее буквальный смысл и не говорил так определенно ни о
сроке воскресения, ни о продолжительности существования будущего мира.
Однако он предчувствовал и пророчески предсказывал близкую гибель чело-
веческого общества, которому суждено уступить место эре высокого обнов-
ления. Альберт не сомневался в том, что душа его, выйдя из мимолетных
объятий смерти, начнет на сей земле новый ряд перевоплощений, после чего
будет призвана созерцать посланную провидением награду и те дни, то
грозные, то исполненные счастья, которые обещаны человеческому роду за
его усилия. Эта возвышенная вера, казавшаяся столь чудовищной правовер-
