понимала, но она твердо рассчитывала на свою молодость и красоту и наде-
ялась, что так будет еще много лет. А там - хоть потоп!.. Кроме того,
она была постоянно настороже. Она знала о мимолетных изменах Филиппа, но
не придавала им большого значения, потому что правильно их расценивала:
это были связи без завтрашнего дня. В отместку она тоже позволяла себе
легкие "развлечения", скрывая это от мужа. Только один-единственный раз,
когда неверность Филиппа причинила ей жгучую боль, она в бешенстве изме-
нила ему по-настоящему. Это доставило ей мало удовольствия и даже было
немного противно, но зато она поквиталась с мужем. После этого она стала
к нему еще нежнее. И в его объятиях она со злорадным удовольствием гово-
рила ему мысленно:
"А ведь я тебе изменяю, миленький! Да, да, ты теперь рогат! Так тебе
и надо!.."
Боязнь, как бы Филипп не узнал правды, обостряла удовольствие. А Фи-
липп не знал ничего определенного, никаких фактов, но читал по лицу же-
ны, что она ему лжет, и понимал, что если она еще не изменила, то, во
всяком случае, замышляет измену. Ноэми подмечала молнии во взглядах му-
жа. Эти руки способны были ее растерзать!.. Но она успокаивала себя
мыслью, что он ничего не знает и никогда не узнает. И закрывала глаза с
томностью кроткой голубки. Филипп говорил грубо:
- Посмотри на меня! Но она успевала уже придать глазам выражение спо-
койное и невинное. Он знал, что эти глаза лгут, и все же не противился
их очарованию.
Он не сердился на Ноэми, но если бы застал ее с другим, переломал бы
ей кости. Он никогда не ждал от этой женщины того, чего она не могла ему
дать: искренности и верности. Так как она нравилась ему, то пока она ему
нравилась, все было в порядке. Но он считал себя вправе порвать с нею,
как только она перестанет ему нравиться.
Аннета была совестливее. Она, как женщина, лучше понимала, что тво-
рится в душе Ноэми. Может быть, Ноэми лжива и суетна, может быть, она
неверна Филиппу, но она его любит! Нет, для Ноэми это была не игра, как
уверял Филипп. Она вросла в него, словно часть его тела. Она вложила в
свою любовь не только чувственность, но и всю глубину сердца, какое бы
оно ни было, доброе или злое. Да, каково бы ни было это сердце, в любви
имеет значение только одно: ее сила, этот властный магнит, который зас-
тавляет одного человека телом и душой врастать в другого. Ноэми цепля-
лась за Филиппа, как за цель своей жизни, за то, чего она хотела, хоте-
ла, хотела столько лет! Женщина не всегда знает, почему она влюбилась.
Но когда она уже влюбилась, она не может оторваться. Слишком много раст-
рачено ею сил и желаний, чтобы можно было их перенести на новый объект.
Она, как паразитическое растение, обвивается вокруг своего избранника.
И, чтобы ее отделить, пришлось бы резать по живому.
Ноэми начали мучить подозрения. Сначала едва заметные, словно на
сердце тихонько кошки скребли. В их семейной жизни ничто не изменилось:
Филипп был такой же, как всегда, - резкий, неразговорчивый. Вечно он ку-
да-то спешил, слушал ее, не слыша, и думал о чем-то своем со странным
огнем в глазах. Он в это время был всецело поглощен довольно неприятным
делом - беспощадной полемикой в печати, которую сам же вызвал. Ноэми это
знала и вовсе не жаждала, чтобы он посвящал ее в свои заботы. Когда он
вот так бывал чем-нибудь увлечен, он ни о чем другом не мог думать и же-
ны не замечал. Ей оставалось только ждать, предоставив ему поститься:
после такого поста он возвращался к ней с еще большим аппетитом. Однако
на этот раз пост чтото уж очень затянулся! Прежде Ноэми в таких случаях
начинала для развлечения заигрывать с мужем, а Филипп, раздраженный тем,
что его отвлекают от важных мыслей, давал ей резкий отпор. И хотя Ноэми
очень громко возмущалась его нелюбезностью, она вовсе не сердилась; она
была похожа на ребенка, играющего с хлопушкой: чем больше треску, тем
больше удовольствия... Но на этот раз (катастрофа!) хлопушка не разрыва-
лась... Все ухищрения кокетства разбивались о полное равнодушие Филиппа.
Он их даже не замечал... Подозрение, как мышь, пробежало в душе Ноэми,
вернулось, водворилось в ней прочно. Оно потихоньку грызло, грызло и
добралось до тела. Наконец однажды Ноэми взвыла...
Как-то утром они лежали рядом в постели. У Филиппа глаза были откры-
ты. Ноэми только что проснулась, но притворялась спящей и незаметно наб-
людала за ним. Она инстинктом улавливала в его лице словно отражение
другого лица (мысль без нашего ведома принимает форму того образа, кото-
рый в ней живет). Ноэми тотчас ревниво насторожилась и, лежа неподвижно,
стараясь дышать ровно, как дышат спящие, из-под опущенных ресниц так и
впилась взглядом в мужа. Жадно изучала она лицо этого человека, такого
близкого и такого далекого, человека, который принадлежал ей и оставался
всегда чужим. Его бедро касалось ее бедра, а между тем их разделяла про-
пасть... Да, да, она не ошиблась, у Филиппа какие-то новые заботы, и не
деловые, нет!.. Заботы ли? Она увидела, что он улыбнулся... Он думал о
другой!.. Чтобы вырвать его у этого призрака и испытать свою власть над
ним, Ноэми застонала как бы во сне и обняла его обеими руками. Филипп
холодно отодвинулся от прильнувшего к нему тела и, думая, что жена спит,
тихо встал, оделся и вышел. Ноэми не шелохнулась... Но, как только Фи-
липп закрыл за собой дверь, она вскочила с постели. Лицо ее исказилось,
она била себя кулачками в грудь, с трудом сдерживая крики тоски и гнева.
С этой минуты она начала слежку. Напряженно, трепетно стерегла, раз-
нюхивала. У нее чесались руки, она сгорала от желания разорвать на части
соперницу... О, тихонько, без шума!.. Впиться когтями ей в сердце!.. Од-
нако Ноэми не находила этого сердца. В чьей груди оно скрывалось?.. С
лихорадочным усердием охотника, выслеживающего в лесу зверя, она обсле-
довала круг знакомых и, скрывая острые зубки под молодой улыбкой накра-
шенного рта, изучала каждую черточку в лице Филиппа, когда он находился
в обществе женщин, подстерегала взгляды, жесты, оттенки голоса каждой из
них. Она словно удерживала внутри себя на сворке насторожившихся псов,
которые почуяли зверя... Но след всякий раз оказывался ложным. Зверь ус-
кользал...
Странное ослепление, из-за которого Ноэми с самого начала устранила
из поля своих наблюдений Аннету, продолжалось. За последние недели она
совсем забыла об Аннете. Та не показывалась у них в доме: она чувствова-
ла себя виноватой и не только не гордилась, но, наоборот, стыдилась сво-
ей тайной победы, своего украденного счастья. Она избегала Ноэми. Пред-
логов для этого нашлось бы достаточно, если бы Ноэми выразила желание
увидеться с ней. А Ноэми такого желания не выражала, у нее было слишком
много тревог, и ей было не до Аннеты.
Напрасно Ноэми старалась себя убедить, что прихоть Филиппа пройдет.
Явные симптомы его охлаждения не только не исчезали, но стали еще замет-
нее: равнодушное невнимание к словам, к выражению лица, к самому при-
сутствию жены, полнейшее безразличие. Более того: когда Ноэми настойчиво
пыталась напомнить ему о своем существовании, она замечала на его лице
выражение скуки, досады и плохо скрытого отвращения, мину человека, ко-
торый хочет избежать тягостного общения.
Ноэми трепетала от ярости и от боли, которую ей причиняла ее оскорб-
ленная любовь. Она не могла больше скрывать от себя всей серьезности об-
рушившейся на нее беды. Она сходила с ума. Притом еще нужно было посто-
янно делать усилия, чтобы не выдать себя... Всегда, всегда казаться ве-
селой, уверенной, постоянно ловить его на приманку... на которую он и не
смотрел! Ноэми изводила мысль о неуловимой, неизвестной сопернице. В ней
поднималась бешеная ненависть к этой женщине... Хотелось биться головой
о стену с досады, что она не может поймать ее... Напрасно следила она за
всеми знакомыми женщинами. За всеми... кроме Аннеты. Меньше всего она
подозревала Аннету.
Аннета сама себя выдала.
Как-то раз на улице, шагах в двадцати от себя, она заметила Ноэми, -
та шла ей навстречу. Ноэми ее не видела, она шла, опустив голову и рас-
сеянно глядя по сторонам. Ее красивое лицо было мертвенно-бледно и каза-
лось постаревшим. В эту минуту она не следила за собой и не замечала ни-
кого вокруг. За последнее время она превратилась в маньячку, которая с
подавленной яростью непрерывно вращает в уме жернова навязчивой идеи.
Аннета была поражена ее видом. Она могла бы незаметно пройти мимо Ноэми
или повернуть обратно. Но, торопясь избегнуть встречи, она сделала про-
мах: сошла с тротуара и перешла через улицу. Это нарушило движение пеше-
ходов и привлекло внимание Ноэми. Она узнала Аннету и поняла, что та хо-
тела уклониться от встречи с ней. Проводив ее глазами, она увидела, что
Аннета, дойдя до противоположного тротуара, украдкой глянула на нее и
отвернулась. В голове Ноэми ослепительной молнией вспыхнула догадка: это
она!..
Ноэми остановилась, задыхаясь, вонзив ногти в ладони, сжав зубы и
ощетинившись. Она напоминала разозленную кошку, выгнувшую спину. В эту
минуту у нее были глаза убийцы. Взгляд прохожего напомнил ей, что она
живет в мире, где надо притворяться и лгать, и что она на одну минуту
изменила этому правилу. Ноэми вернулась к действительности. Но, пройдя
десять шагов, не выдержала и разразилась злобным смехом. Враг найден...
Тайна у нее в руках!..
Аннета была очень расстроена встречей с Ноэми.
С того дня, как она отдалась Филиппу, ее не переставала мучить со-
весть. Не потому, что она считала грехом принадлежать любимому человеку.
Их связывала любовь настоящая, здоровая, сильная. Она не нуждалась ни в
оправдании, ни в притворстве. Никакие общественные условности не могли
взять верх над нею. В горячке страсти Аннета и мысли не допускала, что у
нее есть какой-то долг перед Ноэми; подлинной женой Филиппа была она,
Аннета, и она не признавала той, другой, которая неспособна была быть
ему товарищем в его труде и борьбе, не сумела дать ему счастья. Однако
эта уверенность не мешала Аннете помнить, что счастье ее добыто ценой
чужого горя. Она уговаривала себя, что такая пустая и легкомысленная
женщина, как Ноэми, не способна сильно страдать, что она легко откажется
от Филиппа. Но чутье подсказывало обратное, и все, что она могла сде-
лать, это просто перестать думать о Ноэми. В первые дни эгоизм счастья
помог ей.
Однако после встречи с Ноэми это стало уже невозможно Аннета обладала
несчастной способностью отрешаться от себя и наперекор собственным
чувствам проникаться чувствами других, в особенности их страданиями, ко-
торые она угадывала с первого взгляда.
Аннета пришла домой, потрясенная горем Ноэми, переживая его почти так
же остро, как сама Ноэми. Она не могла больше отделываться рассуждения-
ми, вооружаться правами любви. "Ноэми тоже любит. И страдает Разве у
любви страдающей меньше прав, чем у любви, причиняющей страдания?.. Ни-
каких прав нет! Одной из нас придется страдать. Ей или мне!.."
"Ей!" Страсть к Филиппу не оставляла Аннете выбора... Но это было
совсем не весело.
Она думала: "Надо хотя бы не отягчать ее горя! Это преступление -
длить его так долго, как мы это делаем, давать ране гноиться, вместо то-
го чтобы твердой рукой сделать операцию и перевязать. Мы увиливаем от
честного признания и предоставляем Ноэми самой догадаться о своем нес-
частье - это и трусость и жестокость!"
Аннета в первый же день объявила Филиппу:
- Я не хочу прятаться.
Как она могла, откладывая со дня на день, допустить такое недостойное
положение?.. В этом виновата была все та же ее душевная мягкость... Она
говорила Филиппу не раз:
- Надо сказать ей.
Но когда Филипп решался, она его удерживала, боясь его грубой прямо-
ты. Филипп бросал то, что разлюбил, как выжатый лимон. Старые узы его
